— Всем сохранять спокойствие, я открою, — говорит Эфраим.
Он выходит и видит две припаркованные машины: в одной — трое немцев в военной форме, в другой — двое французских жандармов, один из которых должен переводить инструкции. Но Эфраим владеет немецким, он понимает приказы и разговоры солдат между собой.
Жандармы приехали за детьми.
— Возьмите меня вместо них, — тут же просит он полицейских.
Это невозможно. Пусть быстро собирают вещи в дорогу.
— Что это за поездка? Куда они едут?
— Вам сообщат, когда будет положено.
— Это мои дети! Я должен знать.
— Их везут на работы. Никто не причинит им вреда. Вас известят.
— Но куда? Когда?
— Мы приехали не разговаривать, у нас приказ забрать двух человек, значит, двоих и увезем.
— Двоих?
«Ну конечно, — думает Эфраим, — Мириам в парижских списках. Они говорят о Ноэми и Жаке».
— Все уже легли спать, — произносит он. — Моя жена тоже в постели, проще вам вернуться завтра утром.
— Завтра четырнадцатое июля, жандармерия не работает.
— Тогда дайте несколько минут, чтобы жена и дети оделись.
— Минуту, не больше, — говорят полицейские.
Эфраим спокойно идет к дому, но мысль работает. Может, попросить Мириам поехать с ними? Она старше, она находчивей, если поедет с двумя младшими, что-нибудь придумает, — ведь удалось же ей в одиночку сбежать из тюрьмы. Или наоборот, сказать Мириам спрятаться получше, чтобы только ее не арестовали?
В саду все молча ждут отца.
— Это полиция. Они пришли за Ноэми и Жаком. Идите наверх и собирайте вещи. А ты — нет, Мириам. Тебя нет в списке.
— Но куда они повезут нас? — спрашивает Ноэми.
— На работы в Германию. Так что берите свитеры. Ну же, поторопитесь.
— Я еду с ними, — заявляет Мириам.
Она вскакивает на ноги, чтобы тоже собрать чемодан. И вдруг какая-то мысль проносится в голове у Эфраима. Бессознательное, далекое воспоминание о той ночи, когда большевики пришли его арестовывать. Эмме сделалось дурно. Он прижался к ее животу и слушал в страхе, что ребенок погиб.
— Иди спрячься в саду, — говорит он, крепко сжав дочери руку.
— Но, папа… — протестует Мириам.
Эфраим слышит, как полицейские стучат в дверь, они сейчас войдут в дом. Он хватает дочь за ворот блузки так, что едва не душит, и шепчет перекошенным от страха ртом, глядя ей прямо в глаза:
— Проваливай отсюда к черту. Понятно?
Глава 24
— Почему арестовали младших Рабиновичей, а старших не взяли?
— Да, это кажется странным: мы сразу представляем себе аресты целых семей: родителей, бабушек, дедушек, детей… Но забирали людей по-разному. План Третьего рейха, уничтожение миллионов человек, был задачей такого масштаба, что ее пришлось осуществлять поэтапно, в течение нескольких лет. Вначале мы видели, что принимались указы с целью нейтрализовать евреев, лишить их возможности действовать. Ты поняла, в чем тут фокус?
— Да, отделить евреев от остального населения Франции, физически отдалить их, сделать невидимыми.
— Даже в метро, где им теперь не разрешалось ездить в одних вагонах с французами…
— Но не все приняли это равнодушно. Вспоминаются слова Симоны Вейль: «Ни в одной стране не было порыва солидарности, сравнимого с тем, что случился у нас».
— Она была права. Во Франции доля евреев, спасенных от депортации во время Второй мировой войны, была выше, чем в других странах, оккупированных нацистами. Но вернемся к твоему вопросу: нет, евреев не сразу стали депортировать семьями. Начали с того, что в сорок первом году депортировали только мужчин в расцвете сил. В основном польского происхождения. Это называлось «получить зеленую повестку». Потому что приказ явиться мужчины получали в виде зеленого билета. А потом их увозили навсегда. Сначала брали трудоспособных мужчин, чтобы люди верили, что их отправляют на работы. Исчезали молодые отцы семейства, студенты, кто покрепче из рабочих и так далее. Эфраиму было уже за пятьдесят, то есть его это не коснулось. Так устраняли в первую очередь сильных мужчин. Тех, кто мог драться, кто умел пользоваться оружием. Видишь, ты сказала, что не понимаешь, почему люди не сопротивлялись, почему заживо дали себя похоронить, и тебе невыносимо так думать… Так вот, получившие зеленую повестку не сдавались безропотно. Во-первых, почти половина не явилась по вызову. Во-вторых, те, кто явился в пункт сбора, тоже сопротивлялись. Многие сбежали — или пытались бежать — из французских пересыльных лагерей, куда их поместили. Я читала рассказы о побегах, о страшных драках с лагерными надзирателями. Из трех тысяч семисот арестованных «зеленых» почти восьмистам удалось бежать, пусть даже большинство из них были арестованы повторно. Был расчет заставить людей поверить, что евреев собираются просто интернировать, а потом отправить на работы куда-нибудь во Францию. Но не убивать. В общем, их уподобляли военнопленным. А потом, мало-помалу, взялись за молодых, таких как Жак и Ноэми, а затем за людей с другим гражданством, и постепенно выгребли всех до единого, молодых и старых, мужчин и женщин, иностранцев и неиностранцев… даже детей. Я отдельно упоминаю детей, поскольку ты наверняка знаешь, что немцы собирались сначала депортировать родителей, а потом детей. А правительство Виши хотело избавиться от еврейских детей как можно быстрее. Французы высказали германской администрации пожелание, чтобы конвои, отправляемые в рейх, включали также и детей. Так и написано, черным по белому. Немцы вроде бы даже придумали кодовое название для этой операции по ускорению процесса депортации евреев Западной Европы — «Весенний ветер». Первоначальная идея была арестовать всех в один день — в Амстердаме, Брюсселе и Париже.
— Всех в один день! Вот он, безумный размах антисемитской мечты: арестовать всех евреев Европы одновременно, в один и тот же час!
— Однако осуществить задуманное оказалось сложнее. Седьмого июля сорок второго года в Париже была организована встреча представителей двух стран. Немцы изложили свой план. Французам предстояло претворить его в жизнь. В рамках этой операции среди прочего планировалось отправлять по четыре эшелона в неделю, по тысяче евреев в каждом. То есть на восток отправлялись шестнадцать тысяч евреев ежемесячно, цель — выполнить за один квартал план депортации из Франции первого контингента в сорок тысяч евреев. Я не ошиблась: первого контингента — потому что на сорок второй год была поставлена задача депортировать из Франции сто тысяч евреев. Назавтра после этой встречи командование жандармерий в различных департаментах Франции получило следующий приказ — я читаю тебе циркуляр так, как он был написан: «Все евреи в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет включительно, обоих полов, польского, чехословацкого, русского, немецкого и ранее австрийского, греческого, югославского, норвежского, голландского, бельгийского и люксембургского подданства, а также лица без гражданства подлежат немедленному аресту и депортации в транзитный лагерь Питивье. Не подлежат аресту евреи, признанные по внешним признакам калеками, а также евреи — выходцы из смешанных браков. Все аресты должны быть завершены до двадцати ноль-ноль тринадцатого июля. Арестованные евреи должны быть доставлены в транзитный лагерь к двадцати ноль-ноль пятнадцатого июля — это крайний срок».
— Тринадцатое июля — день ареста детей Рабиновичей. Ноэми девятнадцать лет, и она подходит под их критерии. Но Жак? Ему всего шестнадцать с половиной, а ведь в документе указано восемнадцать, — вообще-то администрация должна соблюдать правила.
— Совершенно верно. Ты права. Жака, по идее, не должны были брать. Но у Французского Государства своя проблема. В некоторых департаментах количество евреев, подлежащих депортации, недотягивало до установленного немцами плана. Помнишь, что я тебе говорила? В эшелоне — тысяча евреев, четыре состава в неделю. И так далее. Поэтому отдается неофициальный приказ о расширении возрастных рамок для арестуемых евреев — до шестнадцати лет. Думаю, именно так Жак оказался в списке.
— А Мириам? Что было бы с ней, если бы она в тот вечер вышла к немцам?
— Забрали бы вместе с братом и сестрой, чтобы выполнить…
— …Поставленный план.
— Но в тот вечер она не значилась в их списке, потому что незадолго до этого вышла замуж. Вот она, ниточка случая, на которой висит жизнь каждого из нас.
Глава 25
Прижавшись друг к другу, Ноэми и Жак сидят на заднем сиденье полицейской машины, которая следует в неизвестном направлении. Жак положил голову на плечо сестры, закрыл глаза и вспоминает их давнюю игру: подбирать целые группы слов на одну и ту же букву, в самых разных категориях. Спорт, великие битвы, герои. Ноэми держит в одной руке ладонь брата, в другой — чемодан. Она перебирает в уме все, что в спешке забыла взять: помаду «Розат» для увлажнения губ, кусок мыла, любимую бордовую кофту. Зря Жак уговорил ее взять флакон лосьона для волос «Петролан», он только занимает место.
Она прижимается щекой к окну и смотрит на улицы деревни, которую знает вдоль и поперек. В этот праздничный вечер ее ровесники собираются на танцы, вот они идут небольшими компаниями. Фары автомобиля высвечивают ноги и тела. Но не лица. Может, так и лучше.
Ноэми решает, что это испытание сделает ее писательницей, — да, когда-нибудь она все опишет. Она всматривается, стараясь запомнить каждую деталь: вот девушки идут босиком, держа в руках лакированные туфельки, чтобы не стоптать их о камни на дороге, и, стиснутая корсажем, волнуется молодая грудь. Ноэми расскажет о парнях, которые катят перед девушками велосипеды и для потехи то замычат, то затрубят, как осел. Набриолиненные волосы блестят в лунном свете. Теплый воздух сулит объятия и танцы, и юность кружит голову, хмельную от всплесков музыки, которую доносит июльский ветер. Плотный, пахучий ветер летнего вечера.
Полицейская машина выезжает из деревни в сторону Эврё. На краю леса из кустов, высвеченная фарами, словно застигнутая на месте преступления, показывается пара. Они держатся за руки. Ноэми больно на них смотреть. Она словно угадывает, что ей такого уже не выпадет.