Она пошла к окну прикуривать сигарету; в воздухе витало что-то огнеопасное, и я поняла, что мама пытается успокоиться, отстраниться, отодвинуться от меня подальше. И как водяные знаки, которые проступают, которые видны на просвет, в миг, когда мама встала у окна, я словно увидела у нее внутри контур жестяной коробки — холодной-холодной, запаянной ржавчиной, — куда мама запрятала эту открытку. Причины этого сейчас кажутся мне очевидными, но раньше не приходили в голову. Моя мать скрывала в этой жестянке, в черном колодце души, что-то такое мощное и взрывоопасное, что — заимствую слова у Хелен Эпштейн — «слова рассыпаются в прах, не в силах его описать».
— Прости меня, мама. Я не хотела на тебя давить. Понимаю, что тебе не хочется обсуждать эту открытку. Ладно… Пойдем пить чай.
Мы вернулись на кухню, и мама собрала мне гостинцы: банку соленых огурчиков, которые я в детстве ела на полдник. Мне нравилось в них сочетание мягкости и хруста, привязчивый кисло-сладкий вкус. Леля кормила нас селедкой, черным хлебом, сырниками, картофельными оладьями, рыбной пастой, блинами, баклажанной икрой и паштетом из куриной печенки. Это был ее способ прививать нам исчезнувшую культуру. Через вкусы и запахи Средней Европы.
— Давай я подброшу тебя к электричке, — предложила мама.
Спустившись с крыльца, я заметила новенький почтовый ящик.
— Вы поменяли его?
— Старый окончательно отдал богу душу.
Я застыла на месте: исчезновение старой развалины огорчило меня так, словно исчез ключевой свидетель моего расследования.
В машине я стала выговаривать маме: как она не предупредила меня о такой перемене? Леля удивилась, открыла окно машины, прикурила очередную сигарету и пообещала:
— Я помогу тебе найти отправителя открытки. Но при одном условии.
— Это при каком же?
— Что ты как можно скорее разберешься с тем, что случилось у внучки в школе.
Глава 2
За окном электрички тянулась панорама южных пригородов Парижа, я узнавала каждый торговый центр, каждый жилой дом и офисное здание. Я вспомнила, что именно здесь, между Баньё и Жантильи, когда-то находилась Зона Парижа, район обивщиков стульев и корзинщиков, который в 1942 году проехала на велосипеде Мириам, чтобы выбраться из города и спастись.
Сразу за станцией «Университетский городок» видны старые семиэтажки из оранжево-красного кирпича. В свое время их называли дешевым жильем, пока не возникла следующая программа бюджетного жилья, а тогда это был район массовой застройки по доступным ценам и с налоговыми вычетами. Те дома еще стоят. В одном из них, по адресу улица Адмирала Муше, 78, жили Рабиновичи в то время, когда иностранными жителями Франции считались они и люди вроде них. Семьдесят пять лет спустя я сумела исполнить мечту Эфраима об интеграции. Я живу уже не на окраине, а в центре. Настоящая парижанка.
Я достала из сумочки открытку и стала ее рассматривать. Опера Гарнье вызывала в памяти мрачные годы оккупации. Наверное, автор не случайно выбрал именно эту достопримечательность. Свой короткий визит в Париж Гитлер начал с посещения именно этой достопримечательности.
Выходя на своей станции, я задумалась, а вдруг надо было рассуждать совсем иначе. Возможно, автор выбрал эту открытку случайно, как первое, что подвернулось под руку. Не желая сообщить что-то конкретно. В поисках следовало остерегаться того, что сразу бросается в глаза, и особенно всего драматического, литературного. На обратной стороне четыре имени, написанные в столбик, одно под другим. Почерк казался необычным, особенно начертание имен, как будто нарочито странное. Я никогда раньше не видела, чтобы в конце имени «Эмма» буква «А» была написана как две «С», словно ее следовало читать в зеркальном отражении, как в оптических обманках Леонардо да Винчи.
Здание Опера было сфотографировано осенью, должно быть в один из тех теплых октябрьских вечеров, когда часы переводят на зимнее время и кажется, что уличные фонари включились по ошибке, и небо голубое, как летом. Вот и анонимный автор открытки представлялся мне тоже каким-то смутным силуэтом на грани дня и ночи, на границе миров. Вроде того человека, что виден со спины на первом плане фотографии, с сумкой через правое плечо. Прозрачный, словно окруженный призрачной дымкой. Не вполне живой, не совсем мертвый.
Открытка выпущена гораздо раньше, чем отправлена, — в 2003 году. Что же случилось? Человек дошел до почты и повернул назад? Решил еще раз все хорошенько обдумать?
Вот он колеблется, уже готов опустить ее в почтовый ящик и в последний момент отдергивает руку. Может быть, с облегчением, а может, и с тревогой разворачивается, идет домой и кладет открытку обратно на стол. До наступления следующего века.
В тот вечер, поужинав с дочкой, искупав ее, одев в пижаму, поцеловав и уложив спать, я не стала просить ее рассказать, что произошло в школе. Конечно, я дала слово маме. Но опять меня что-то остановило. Вместо этого я отправилась на кухню, положила открытку на свет под вытяжкой и долго смотрела на нее, словно сейчас наконец-то все пойму.
Я осторожно провела пальцами по шершавому картону, как будто по коже какого-то живого существа, стараясь расслышать биение сердца, сначала слабое, потом все более сильное с каждым поглаживанием. Я звала их по имени: Эфраим, Эмма, Жак и Ноэми. Чтобы они указали мне правильный путь.
Несколько секунд я ломала голову, гадая, как подступиться к решению проблемы. Стояла на кухне в тишине. А потом пошла спать. Погружаясь в сон, я словно увидела его. Автора открытки. Он мелькнул и исчез. В темноте старой квартиры, в конце коридора, темного, как зев пещеры, он десятилетиями терпеливо ждал, когда я его отыщу.
— Слушай, странная вещь… Порой мне кажется, будто меня толкает невидимая сила…
— Твои диббуки? — спросил меня Жорж на следующий день, когда мы встретились за обедом.
— В каком-то смысле да, я верю в существование призраков… Но мне хочется, чтобы ты воспринимал мою историю всерьез!
— А я говорю вполне серьезно. Знаешь что? Ты бы показала открытку частному детективу! У них свои способы находить людей: старые телефонные справочники, какие-то зацепки, о которых обычные люди не думают…
— Но среди моих знакомых нет частных детективов, — отшучиваюсь я.
— Сходи в детективное агентство Дюлюка.
— Агентство Дюлюка? Как в фильмах Трюффо!
— Да, вот именно.
— Его давно нет, оно же существовало в семидесятые годы…
— Конечно оно есть! Детективное агентство Дюлюка, я каждое утро хожу мимо него в больницу.
С Жоржем мы были знакомы уже несколько месяцев. И даже завели привычку вместе обедать где-нибудь возле больницы, где он работал врачом. Время от времени встречались — в субботу вечером, когда у меня забирали дочь, а у него — его детей.
Я обожала проводить с ним время. Мы оба пережили развод, и теперь нам хотелось не спеша, с удовольствием прожить начинающийся роман. Незачем торопить события.
— Ты не забыла про Седер? Это завтра, — напомнил мне Жорж в конце обеда.
Я не забыла. Мы решили обнародовать наши отношения. И я готовилась впервые отмечать Песах. И немного побаивалась: я сказала Жоржу, что я еврейка, но не предупредила, что ни разу в жизни не бывала в синагоге.
Когда мы впервые ужинали вдвоем, я рассказала ему историю своей семьи. Рабиновичи покинули Россию в 1919 году. А он рассказал мне про своих родителей, про отца, который тоже родился в России, а потом, во время Второй мировой войны, участвовал в Сопротивлении в рядах вольных стрелков и партизан, из рабочих-иммигрантов. Мы проговорили несколько часов, сопоставляя судьбы наших семей. Оказалось, что мы читали одни и те же книги, смотрели одни и те же документальные фильмы. Мы как будто были давно знакомы.
После этого ужина он провел поиски с помощью сайта, который упоминал Дэниэл Мендельсон в «Исчезнувших»: там хранятся материалы по генеалогии ашкеназских семей XIX века. Жорж узнал, что в 1816 году в России мужчина по фамилии Чертовский женился на женщине по фамилии Рабинович.
— Выходит, уже в прошлом между моими и твоими предками была любовь! — сказал он мне по телефону. — Это они подстроили нашу встречу.
Как это ни глупо, но я влюбилась в Жоржа сразу после этих слов.
Придя домой после обеда, я села за стол, но сосредоточиться на работе никак не удавалось. Мысли снова и снова возвращались к открытке. Может, это попытка загладить вину перед теми, кто лишен даже погребения? Или могильный памятник в виде картонки пятнадцать на семнадцать сантиметров? Или, напротив, намерение причинить боль? Напугать? Зловещее напоминание о смерти и издевка? Догадки сменяли друг друга, я металась от света — к мраку, чему странно соответствовали две статуи, венчающие купол оперного театра Гарнье. На открытке Гармония была залита светом, а Поэзия окутана тьмой, словно солнечный свет противопоставлял друг другу эти два крылатых символа. И тогда я отставила свою работу и набрала в «Гугле»: «Агентство Дюлюка».
«Фирма основана в 1913 году. Расследование, розыск, слежка в Париже». На экране компьютера появился официальный портрет господина Дюлюка — невысокого темноволосого мужчины с угловатым лицом и кустистыми бровями. Пышные усы закручивались вверх, к ноздрям, и были такими густыми и черными, что походили на фетровую накладку. «Агентство Дюлюка, с 1945 года неизменно расположенное по одному и тому же адресу в Первом округе Парижа, постепенно развивалось и расширяло сферу деятельности: расследования и розыски по заказу компаний и частных лиц. Агентство в вашем распоряжении 24 часа в сутки, семь дней в неделю. Наши консультации бесплатны». «Надежные сведения — основа правильных действий» — увидев этот девиз, я на секунду задумалась. И тут же отправила электронное письмо со своими контактными данными: «Здравствуйте, я хотела бы воспользоваться вашими услугами, чтобы найти отправителя анонимной открытки, присланной моей семье в 2003 году. Дело очень срочное и важное для меня. Буду благодарна за скорый ответ».