— О-о-о, — отвечает Нахман, грозя ему пальцем. — Yeder nar izJdug un komish far zikh — каждый дурак думает, что он умный. Я вовсе не шучу. Ну же. Не хотите ехать со мной — попытайте счастья в Америке, это тоже неплохая идея, — добавляет он со вздохом.
«Ковбои и индейцы. Америка. Нет, спасибо», — думают дети Рабиновича. Слишком туманные перспективы. По крайней мере, они знают, как выглядит Палестина, потому что она описана в Библии: груда камней.
— Ты только посмотри на них, — говорит Нахман жене. — Сидят, как котлеты с глазами! Подумайте хоть немного! В Европе вы ничего не найдете. Ничего. Ничего хорошего. Тогда как в Америке, в Палестине вы легко найдете работу!
Папа, вечно ты волнуешься по пустякам. Худшее, что может с тобой здесь случиться, — это что твой портной сделается социалистом!
Правда, глядя на Нахмана и Эстер, которые сидят бок о бок, как кексики в витрине кондитерской, трудно представить, что они станут фермерами в новом мире. Они держатся прямо, одеты с иголочки. Эстер еще вполне привлекательна, несмотря на седые волосы, уложенные на затылке в низкую прическу. Она неравнодушна к жемчугу и камеям. Нахман неизменно носит свои знаменитые костюмы-тройки, сшитые лучшими французскими портными Москвы. Его борода бела, как вата, но неугасшая фантазия проявляется в галстуках в горошек и таких же носовых платках, торчащих из нагрудного кармана.
Досадуя на своих детей, Нахман встает из-за стола. Вена у него на шее вздулась так, что, кажется, вот-вот лопнет и забрызгает красивую скатерть Эстер. Он вынужден прилечь, чтобы успокоить бешено стучащее сердце. Прежде чем закрыть дверь столовой, Нахман просит всех хорошенько подумать и только потом решать.
— Вы должны понять одну вещь: наступит день, когда они захотят, чтобы мы все исчезли.
После его театрального ухода веселые разговоры за столом продолжаются до глубокой ночи. Эмма садится за рояль, из-за выпирающего животика немного отодвинувшись вместе с табуретом. Она окончила знаменитую консерваторию. Хотя вообще-то хотела изучать физику. Но не смогла из-за процентной нормы. Ей так хочется верить, что ребенок, которого она носит под сердцем, будет жить в мире, где сможет сам выбирать, чем заниматься.
Убаюканный музыкой, которую играет его жена в гостиной, Эфраим сидит у камина с родными и обсуждает политику. Такой приятный вечер: братья и сестры беседуют, добродушно подтрунивая над патриархом. Рабиновичи еще не знают, что эти часы станут последними, которые они проведут вместе, всей семьей.
Глава 3
На следующий день Эмма и Эфраим покидают семейную дачу, и все в хорошем настроении прощаются, твердо условившись собраться еще раз до наступления лета.
Эмма смотрит в окно повозки на проплывающие пейзажи. Она размышляет: а что, если свекор прав и разумнее было бы уехать в Палестину. Имя ее мужа в списке. Полиция может прийти за Эфраимом в любой момент.
— Что это за список? Почему Эфраима преследуют? Потому что он еврей?
— Нет, то было в другое время. Я тебе говорила: дед был эсером. Так вот, после Октябрьской революции большевики начали уничтожать своих бывших соратников: на меньшевиков и эсеров открылась настоящая охота.
И потому, вернувшись в Москву, Эфраим вынужден скрываться. Он подыскивает убежище недалеко от своей квартиры, чтобы время от времени навещать жену.
В тот вечер он хочет перед уходом помыться. Чтобы заглушить плеск воды в цинковой лохани на кухне, Эмма садится за фортепиано и начинает с силой стучать по клавишам из слоновой кости. Она не доверяет соседям и опасается доносов.
Вдруг — стук в дверь. Стучат отрывисто. Властно. Эмма идет к двери, держа руку на своем огромном животе.
— Кто там?
— Мы ищем твоего мужа, Эмма Рабинович.
Эмма просит полицейских подождать в коридоре: надо, чтобы муж успел убрать свои вещи и спрятаться в тайнике — в шкафу за одеялами и бельем сделана фальшивая стенка.
— Его нет дома.
— Впусти нас.
— Я принимала ванну, дайте мне одеться.
— Приведи мужа, — приказывают милиционеры, которые начинают раздражаться.
— Я ничего о нем не слыхала уже больше месяца.
— Ты знаешь, где он прячется?
— Нет, понятия не имею.
— Мы выломаем дверь и обыщем дом.
— Ну, если найдете его, сообщите мне! — Эмма открывает дверь и выставляет прямо под нос полицейским свое пузо: — Видите, бросил меня!.. В таком положении!
Полицейские входят в квартиру. И вдруг Эмма замечает — на большом кресле в гостиной лежит кепка Эфраима. Она делает вид, что ей дурно. Чувствует, как кепка под ее весом сплющивается и превращается в лепешку. Сердце у молодой женщины стучит от страха.
— Твоя бабушка Мириам еще только зародыш, но она уже физически почувствовала, как живот сводит от страха. Все внутренние органы Эммы стягиваются вокруг плода.
Обыск подходит к концу, но она и тут не теряет хладнокровия:
— Я вас не провожаю, а то вдруг воды отойдут! — говорит она милиционерам, побледнев. — Вам тогда придется принимать у меня роды.
Милиционеры уходят, проклиная беременных баб.
Выждав несколько долгих минут в тишине, Эфраим вылезает из укрытия и обнаруживает, что жена скорчившись лежит на ковре возле печки: живот так свело, что она не может встать. Эфраим опасается худшего. Он обещает Эмме, что, если ребенок останется жив, они уедут в Ригу, в Латвию.
— А почему в Латвию?
— Потому что она только что обрела независимость. И евреи теперь могут селиться там без прежних ограничений законов о торговле.
Глава 4
Ваша бабушка Мириам в семье ее звали Мирочкой — родилась в Москве седьмого августа 1919 года, согласно данным Ведомства по делам беженцев, которое оформляло ее документы в Париже. Но уверенности в этой дате нет из-за разницы между григорианским и юлианским календарями. Так что Мириам так и не узнает точного дня своего рождения.
Она приходит в мир с хорошим русским словом «лето», в ярком свете летнего тепла. Рождается практически в чемодане: ее родители готовятся к отъезду в Ригу. Эфраим изучал доходность торговли икрой и рассчитывает завести прибыльный бизнес. Чтобы обосноваться в Латвии, Эфраим и Эмма продали все, что у них было: мебель, посуду, ковры. Все, кроме самовара.
— Это тот, что в гостиной?
— Совершенно верно. И он пересек больше границ, чем мы с тобой, вместе взятые.
Рабиновичи покидают Москву посреди ночи. План — тайком добраться до границы по деревенским проселкам на шаткой телеге, с грудным младенцем на руках. Путь долог и труден, почти тысяча километров, но он уводит их все дальше от большевистской милиции. Эмма развлекает Мирочку, шепотом рассказывает ей сказки, прогоняя ночные страхи, и, приподнимая одеяльце, показывает из повозки мир:
— Говорят, что ночь спускается на землю, но это неправда, смотри: ночь медленно встает из земли…
В последнюю ночь, за несколько часов до границы, сидящий на козлах Эфраим чувствует, что кони как-то слишком легко идут. Он оглядывается: повозка исчезла.
Эмма поняла, что повозка отцепилась, но не могла кричать из страха, что их обнаружат. Она ждет, пока муж вернется и подберет ее, гадая, кто страшнее — большевики или волки. И Эфраим возвращается. Повозка успевает пересечь границу до рассвета.
— Смотри, — говорит мне Леля. — После смерти Мириам я нашла в ее столе бумаги. Черновики текстов, обрывки писем — из них я узнала историю с повозкой. Она заканчивается так: «Все это произошло в действительности: на рассвете, в серый час, перед самой зарей. Но по приезде в Латвию мы провели несколько дней в тюрьме из-за каких-то административных проволочек. Мама еще кормила меня грудью. Никаких плохих воспоминаний о тех днях и материнском молоке со вкусом ржаного хлеба и гречки у меня не сохранилось».
— Дальше неразборчиво…
— У нее начиналась болезнь Альцгеймера. Порой у меня уходило по несколько часов, чтобы понять, что стоит за той или иной грамматической ошибкой. Язык — это лабиринт, в котором блуждает память.
— Я знала историю про кепку, которую во что бы то ни стало надо было скрыть от милиции. Когда я была маленькой, Мириам записала ее для меня как детскую сказку. Она называлась «Случай с кепкой». Но я не знала, что это история из ее жизни. Думала, она ее сочинила.
— Все эти невеселые рассказы, которые бабушка писала вам на дни рождения, на самом деле были притчами из ее собственной жизни. Они мне очень помогли восстановить некоторые события ее детства.
— Но в остальном как тебе удалось с такой точностью воссоздать всю эту историю?
— Я начала практически с нуля: несколько фотографий с неразборчивыми подписями, какие-то обрывки признаний Мириам, набросанные на клочках бумаги, которые я нашла после ее смерти. Французские архивы, открывшиеся к двухтысячному году, воспоминания и свидетельства, собранные в Яд Вашеме, и воспоминания выживших узников лагерей позволили восстановить жизнь этих людей. Однако не всякому документу можно верить, и результат поисков может оказаться очень странным. Французской администрации случалось допускать ошибки. Только постоянное скрупулезное сопоставление документов с помощью архивистов позволило мне установить факты и даты.
Я окидываю взглядом огромную библиотеку. Некогда так страшившие меня коробки с архивами матери вдруг кажутся мне тайниками знания, обширного, как целый континент. Леля могла странствовать по истории, как другие путешествуют по странам. Путевые заметки прорисовали в ее душе пейзажи, которые и мне, в свою очередь, предстояло посетить. Положив руку на живот, я молча прошу дочь выслушать вместе со мной продолжение старой истории, которая смыкалась с ее совсем еще новой жизнью.
Глава 5
В Риге маленькая семья селится в симпатичном деревянном доме № 60/66 на улице Александровской, в квартире 2156. Эмму любят в округе, она быстро входит в местную жизнь. И с восхищением смотрит на Эфраима, который с успехом начинает торговать икрой. «У мужа есть предпринимательская жилка, и он умеет общаться с людьми, — с гордостью пишет она родителям в Лодзь. — Он купил мне фортепиано, чтобы я „будила свои задремавшие пальцы". Дает деньги на все, что нужно, а также поощряет давать уроки музыки соседским девочкам». Полученные от продажи икры средства позволяют супругам приобрести дачу в Бильдер-лингсгофе