Тревожная атмосфера не мешает Эмме, Эфраиму, Мириам и Ноэми проводить счастливые дни на даче Вольфов, между Пётркувом и берегом реки Пилицы. Все старательно изображают радость, разговор крутится вокруг детей, погоды и еды. Эмма ради родителей с преувеличенным энтузиазмом говорит о поездке в Палестину, объясняет им, каким это станет замечательным приключением для мужа, который внедрит там все свои изобретения.
Наступает вечер шаббата, Вольфы накрывают роскошный стол к ужину, польская прислуга суетится на кухне — только служанкам можно растапливать печь и делать все то, что евреям в этот вечер запрещено. Эмма счастлива повидать своих трех сестер. Фаня стала зубным врачом и вышла замуж за Райхера. Красавица Ольга стала врачом и вышла замуж за Мендельса. Мария помолвлена с Гутманом и тоже собирается изучать медицину. Эмма теряет дар речи при виде младшего брата Виктора, он так изменился за время разлуки. Былой подросток превратился в молодого мужчину с кудрявой бородой, он теперь женат и ведет адвокатскую практику по адресу улица Зеромского, 39, недалеко от центра города.
Эфраим прихватил с собой внушительных размеров фотоаппарат, чтобы запечатлеть день, когда все семейство Вольфов собралось на ступеньках собственного загородного дома.
— Смотри, — говорит Леля. — Я покажу тебе фотографию.
— Как странно, — замечаю я.
— А, тебе тоже так кажется?
— Да, взгляды словно туманятся, все улыбаются как будто через силу. Какое-то навязчивое ощущение близкой пропасти.
Моя бабушка Мириам на снимке — девочка со склоненной набок головой, с бантом в волосах, в белом платьице и носочках.
— Я нашла это фото совершенно случайно, — говорит мама. — У племянника одного друга Мириам. В день, когда она была сделана, по ее рассказу, взрослые и дети играли в саду в свечку. Мириам еще добавила, что тогда в самый разгар игры она вдруг загадала: «Пустьтот, кто выиграет, всех переживет».
— Это одновременно и зловещее предчувствие, и очень странное желание для пятилетнего ребенка… Она запомнила этот эпизод?
— Да, она прекрасно помнила его и шестьдесят лет спустя, эта мысль неотступно преследовала ее всю жизнь.
— Зачем было доверять такую тайну незнакомому человеку? Она же никому не открывалась, это странно.
— Ну, если подумать, не так уж и странно…
Я придвинула к себе фотографию, чтобы получше рассмотреть лица. Теперь я могла назвать каждого из них по имени. Эфраим, Эмма, Ноэми, а еще Морис, Ольга, Виктор, Фаня… Призраки уже не были абстрактными людьми или цифрами из учебника истории. Я почувствовала сильный спазм в животе, пришлось даже закрыть глаза. Леля забеспокоилась:
— Может, прекратим?
— Нет, нет… все в порядке.
— Не устала? Хватит духу слушать дальше?
Я кивнула. И показала матери на свой живот:
— Пройдет несколько десятилетий, и дети моей дочери тоже будут смотреть фотографии. И, глядя на нас, точно так же думать, что мы принадлежим к какому-то древнему миру. Возможно, даже более древнему, чем этот…
На следующее утро Эмма и Эфраим отправляются вместе с дочерьми в путь длиной почти две тысячи километров. Мириам впервые едет на поезде. Она часами прижимается носом и щеками к стеклу — может смотреть в окно до бесконечности: Мириам кажется, что поезд прямо на ходу придумывает эти пейзажи специально для нее, в голове у нее складываются истории. Городские вокзалы поражают воображение. В Будапеште поезд как будто въезжает в собор. Загородные станции с их красным кирпичом или яркими наличниками, напротив, кажутся кукольными домиками.
Однажды утром, проснувшись, они обнаруживают, что буковые леса сменились прорубленной в скале колеей — каменная стенка так близко, словно вот-вот обрушится. Чуть дальше, на мосту, окутанном туманом, Мириам вскрикивает:
— Смотри, мама, мы летим над облаками!
Эмма по сто раз на дню уговаривает девочек сидеть тихо и не мешать соседям. Но Мириам выбегает в коридор, где ее ждет тысяча приключений, особенно во время трапезы, когда от толчков поезда еда вываливается женщинам на платья, а пиво выплескивается мужчинам на манишки. Мириам весело — дети любят позлорадствовать, когда взрослым не до смеха.
Через час Эмма отправляется на поиски Мириам. Одно за другим она минует купе, где семьи играют в карты и спорят на тысяче языков. Этот проход по вагону напоминает Эмме давние весенние прогулки по Лодзи с сестрами и родителями — тогда тоже в открытых окнах им открывалась домашняя жизнь семей.
«Когда я теперь увижу их снова?» — гадает она.
Мириам обнаруживается в конце вагона, где ее отчитывает какая-то толстая матреш ка, стерегущая самовар. Эмма извиняется и уводит дочку в вагон-ресторан, где в обстановке казарменной столовой они каждый день едят одно и то же — капусту и рыбу. Сейчас там какой-то господин рассказывает по-русски нечто фантастическое про «Восточный экспресс».
— Как можно сравнить с ним этот сундук на колесах! Туда входишь и попадаешь в шкатулку с драгоценностями. Все сверкает! Бокалы из хрусталя. По утрам вместе с горячими круассанами подают газеты со всего мира. Проводники одеты в мундиры — синие с золотом, под цвет ковров и мебельной обивки…
В ту ночь Мириам засыпает под стук колес, и ей снится, что она во чреве у какого-то живого существа с огромным скелетом и стальными жилами. А потом в одно прекрасное утро путешествие подходит к концу.
По прибытии в порт Констанца Мириам ждет разочарование: Черное море совсем не черное. Семья поднимается на борт парохода «Дакия», принадлежащего румынской государственной судоходной компании, которая осуществляет рейсовое сообщение на скорых высококлассных судах между Констанцей и Хайфой. Эмма любуется элегантным белоснежным судном — пароходом с двумя стройными трубами, которые тянутся в небо, как руки невесты.
Условия круиза очень комфортабельны, и Эмма наслаждается последними мгновениями европейской роскоши перед прибытием на Землю обетованную. В первый вечер они ужинают в большом ресторанном зале, и великолепное меню завершается десертом из яблок в меду.
Глава 7
Сходя по трапу, Эмма видит родителей мужа, Нахмана и Эстер, и ничего не понимает.
Куда делись костюмы-тройки? Жемчужные ожерелья? Кружевные воротнички и галстуки в горошек? На свекрови бесформенная кофта, у Нахмана брюки пузырятся и спадают на старые, потрепанные ботинки.
Эмма смотрит на мужа: что случилось? Свекровь и свекра не узнать — фермерская жизнь изменила их физически. У них появились не только мускулы, но и животы. Лица огрубели, а кожа обгорела на солнце и покрылась морщинами. «Ни дать ни взять индейцы», — думает Эмма.
Раскатистый смех Нахмана гремит на кухне: куда запропастилась бутылка, которую хозяин дома приготовил по случаю их приезда в Мигдаль.
— Человек рожден из праха и однажды вернется в прах, — говорит он, беря Эмму за руку, — но до того хорошо бы выпить водки! Надеюсь, вы не забыли про мои огурчики!
Стеклянная банка преодолела четыре границы, не разбившись. Эмма достает из чемодана «малосольные» — это слово звучит неизменно на всех языках. Такие огурцы в рассоле, приправленные гвоздикой и укропом, — любимое лакомство Нахмана.
«Отец здорово изменился, — думает Эфраим, наблюдая за Нахманом, — он раздобрел и стал как-то мягче, чаще смеется. Молоко со временем превращается в сыр». Затем он оглядывает теперешний родительский дом. Здесь все спартански просто.
Сейчас покажу апельсиновую рощу! — с гордостью объявляет Нахман. — Пошли со мной!
Девочки бегут к канавкам, которые вьются миниатюрными речками между апельсиновыми деревьями насколько хватает глаз. Осторожно ступают по бортикам, ставя одну ногу за другой, раскинув руки в стороны, как канатоходцы, чтобы не упасть в оросительные каналы.
Работники фермы с удивлением смотрят на внучек хозяина, стаптывающих свои пыльные ботиночки на аллеях между деревьями. После обеда все отдыхают в тени рожковых деревьев с широкими узловатыми шершавыми стволами, их розовые цветы пачкают одежду — Мириам будет вспоминать, что из плодов получалась мука, по вкусу напоминающая шоколад.
— Апельсины после сбора, — объясняет Нахман, — на тележках отвозят в большие сараи, и там женщины, сидя прямо на земле, заворачивают их. Каждый апельсин отдельно. Это долгая, утомительная работа. Они слюнявят пальцы, чтобы быстро обернуть плоды и склеить цитрусовую бумажку — на самом деле это бумага японская, тонкая, как папиросный лист.
Эфраим и Эмма испытывают все то же странное чувство, не покидающее их с момента приезда. Они ожидали увидеть новенькие, сверкающие корпуса. Но все слеплено кое-как, наспех, из чего попало. Видимо, дела идут не так хорошо, как писали родители. Палестина не стала для Рабиновичей страной изобилия. На самом деле Нахман и Эстер с трудом справляются со своей апельсиновой рощей.
Эфраим привез в чемоданах кучу проектов. Чертежи машин. Надежды на патенты. Он воображал, что отец сможет финансировать на месте внедрение разработок. К несчастью, финансовые затруднения родителей заставляют его искать работу.
По рекомендации дружной еврейской общины Хайфы его сразу же берут на работу в Палестинскую электрическую корпорацию. «Ну что ж, теперь я сионист!» — с гордостью заявляет Нахман своему сыну.
Нахман приносит книгу, много раз читанную, испещренную пометками, и вручает ее Эфраиму: «Вот она, истинная революция». Книга называется «Еврейское государство». Ее автор, Теодор Герцль, обосновывает создание независимого государства евреев.
Эфраим не читает эту книгу. Половина его времени уходит на апельсиновую плантацию родителей, которым нужна серьезная помощь, а другая половина — на работу инженера в ПЭК. Лишь изредка удается выкроить вечер на личные проекты. Да и тогда он часто засыпает над чертежами.
Эмма переживает, видя, как мечты мужа рушатся на глазах. Она и сама больше не играет на фортепиано — нет инструмента. Чтобы не разучиться, она просит Нахмана сделать клавиатуру из древесных отходов. Девочки учатся музыке беззвучно, на муляже пианино.