— Чем ты занимаешься? — спрашивает Висенте.
— Как всегда, работаю.
— На кого? — удивляется Висенте.
— На бельгийцев, — отвечает с улыбкой Габриэль.
С тех пор как раскрыли сеть Жанин, Габриэль перестала быть «мадам Пик», теперь она «Дама Пик» в сети бойцов франко-бельгийского Сопротивления. Сеть называется «Али-Франс» и работает в связке с сетью «Зеро», возникшей в 1940 году в городе Рубе. Габриель перевозит для них почту.
Висенте смотрит на мать. Ей шестьдесят один год, ростом она не выше комодика в гостиной, но все равно хлопочет и берется за любое дело так, словно она девочка.
— Но что ты можешь делать при таких больных руках? — спрашивает Висенте, которому не раз приходилось снимать у матери морфином приступы ревматизма.
Габриэль исчезает из комнаты и возвращается, толкая перед собой большую темно-синюю коляску с огромными колесами.
Она засовывает туда фарфорового пупса, закутанного в пеленки — в них спрятана подпольная корреспонденция. Габриэль всю распирает от гордости. «Адская женщина», — думает Висенте.
— Ты в деле? — спрашивает она. — Нам нужен контакт в южной зоне.
— Да, мама, — отвечает Висенте со вздохом. — За этим ты меня и звала?
— Конечно. Будешь получать от меня задания.
— А что-нибудь известно про Жанин?
— Вроде бы совсем скоро планирует переход через горы к испанской границе. Так я могу на тебя рассчитывать?
— Да, мама, да… А пока мне нужны деньги. Я должен поехать к родственникам жены в Лефорж. А потом в Этиваль за постельным бельем, которое лежит на чердаке, и еще одеялами для…
—Ладно, ладно, держи, — останавливает его Габриэль, которой совершенно неинтересны бытовые проблемы молодоженов.
Она открывает ящик, там лежит толстая пачка денег. Она отсчитывает четыре банкноты и протягивает Висенте.
— Откуда у тебя столько денег? Неужели все это дал Франсис?
— Вовсе нет, — отвечает Габриэль, пожимая плечами. — Это от Марселя.
— Разве он не в Нью-Йорке?
— Да, но всегда можно что-то придумать.
Спускаясь по лестнице, Висенте все время чувствует в кармане деньги, трогает их, они жгут ему ладонь. Он выходит на улицу, но вместо того, чтобы свернуть направо, к себе домой, он направляется в сторону монмартрского предместья, в заведение, которое держит Леа.
Глава 9
Впервые он попал в эту опиумную курильню в пятнадцать лет — вместе с Франсисом. Обстоятельства свели отца и сына вместе. В те редкие случаи, когда они оказывались вдвоем, все заканчивалось плохо. Висенте хотел понравиться отцу, но тот не доверял сыну, считал его слишком красивым. Он бы больше любил мальчика, если бы тот был сыном Марселя, любовника его жены. Тут-то конечно, если бы Висенте родился из выброса дюшановской спермы, он бы просто обожал этого красивого печального ребенка. Но к несчастью, черноволосый парнишка с узкими бедрами матадора явно был испанцем.
У них с Габриэль родилось четверо детей, и Франсис пришел к выводу, что иногда великие умы взаи-моуничтожаются. В живописи их союз был плодотворен. Но в плане потомства результат оказался посредственным.
В тот день, не зная, что делать с этим грустным ребенком, художник решил подарить ему первую трубку опиума: «Вот увидишь, это прочистит тебе мозги».
Заведение Леа не посещали актеры или дамы полусвета, то не была модная курильня для избранных. Нет. У Леа вас окружали не эстеты, а только тени. Сначала они посидели в баре — том, что выходил на улицу. Франсис попросил, чтобы сыну налили немного чум-чума. Леа, которая тогда была еще жива, вынесла подростку прозрачную рисовую водку, выжигавшую в человеке все — от глотки до внутренностей. Висенте вздрогнул, когда едкая боль разлилась по стенкам кишечника. Увидев это, отец рассмеялся, но не насмешливо, а добродушно и откровенно. Его смех наполнил сына глубоким счастьем, которое усиливал хмель. Впервые отец смеялся не над ним, а вместе с ним.
— Ну, пошли? — спросил Франсис, отставляя выпитую рюмку. — Дружище, — сказал он сыну и хлопнул по плечу, — ни слова матери.
Висенте охватило необычайное волнение. Он здесь, в этом запретном месте, их с Франсисом связывает общая тайна, его назвали «дружище»! И похлопали по плечу! Он часто видел, как отец хлопает по плечу друзей. Иногда он так же шлепал и официантов — получалось немного похоже на затрещину. И потом всегда громко смеялся. Но ему, Висенте, ни разу такого не перепадало.
Прошло восемь лет, и теперь, толкая дверь курильни Леа, Висенте вспоминает свой первый визит сюда вместе с отцом. С тех пор ему довелось побывать во всех курильнях Парижа, и в лучших, и в мерзейших. Но эта сохранила в памяти странный привкус дефлорации. Леа тем временем умерла, отец стал заклятым врагом.
Висенте проходит в глубь заведения, к лестнице, ведущей в подвал. Спускаясь по ступенькам, он узнает сочащийся отовсюду запах сточных вод и плесени, от него перехватывает горло, он все сильнее с каждым шагом вниз, под своды подземелья.
Он поднимает занавес, тяжелый, как персидский ковер, и открывается анфилада каменных подвалов, которые уходят вдаль бесконечным зеркальным отражением. Когда он попал сюда впервые, запах опиума, теплый и горький, поразил его до дурноты, и еще запах фекалий, смешанный со сладким ароматом цветов. Сегодня этот влажный и острый запах — экскрементов с легкой ноткой пачулей — возвращает ему веру в себя. И тут же прогоняет тревожные мысли.
В первый раз красные драпировки на стенах, переливчатые восточные, расшитые шелком ткани унесли его в Азию.
Он обожает эту жалкую мишуру. И принимает ее такой, какая она есть, — крикливо-дешевой, фальшивой и грязной. Здесь все подделка: и бусы на шее у старой китаянки, что сидит за стойкой на входе, и большой Будда, и войлочные шапки мужской прислуги. Однако Висенте уверен: то, за чем приходят сюда люди, не обманет. Он кладет на прилавок деньги, которые только что дала ему Габриэль. Старая китаянка кивком поручает помощнику обслужить гостя.
Висенте пересекает задымленные клетушки, где в полумраке странные полуживые существа похожи на больных в предсмертном обмороке. Иногда они тихо стонут, и в их глазах искрами вспыхивает рай. Висенте чувствует нарастающее возбуждение, пенис вздрагивает в ответ.
Лежащие на низких кушетках мужчины и женщины бескровны. Бамбуковые стебельки, зажатые в кончиках пальцев, делают их похожими на флейтистов, дующих в упругие трубочки, сливающихся в чувственной симфонии. Висенте завидует им, ему хочется скорее догнать их, все его тело млеет, готовое принять сладчайший яд.
Подойдя к отведенной ему лежанке, он расстегивает рукава рубашки, затем распускает кожаный ремень, дает себе волю. И наконец ложится. Лысый человечек с выпученными глазами и желтоватым лицом приносит ему кроваво-красный лаковый поднос, отполированный до зеркального блеска, со всем, что нужно для принятия опиума. Висенте помнит, как тогда, в первый раз, отец сказал ему: «Теперь ты никогда не будешь грустить, все жизненные проблемы останутся за дверью».
Но Висенте вывернуло наизнанку и рвало до тех пор, пока из глотки не полилась липкая жижа. Дальше — пот ручьем и обморок. И только потом пришло обещанное счастье. С третьей трубкой. Укус божества.
Лежа на диване, расхристанный и расслабленный, Висенте слушает сладострастные вздохи соседей, протяжные низкие хрипы, приглушенные вскрики тайных развратных ночей, где тела в темноте меняют партнеров. Но восковолицый слуга принес ему слишком слабую и плохо набитую трубку, это раздражает Висенте. Слуга опускает глаза, сейчас он заменит трубку на другую, уже раскуренную. Висенте не терпится ощутить, как дым обжигает легкие, задержать его внутри как можно дольше. Когда слуга возвращается с правильным бамбуком, Висенте закрывает глаза. Он обхватывает трубку ладонями, он счастлив, как ребенок, нашедший пальцы матери.
Наконец он вдыхает желтый аромат опиума. Масляные светильники чадят все сильнее, придавая атмосфере вязкую церковную торжественность. Теперь Висенте устроился на боку, держа трубку возле губ, его глаза полузакрыты. Он положил голову на деревянный валик, и коричневая фея становится изумительной шлюхой. Она возбуждает и оглаживает его, как королева сиамского борделя, — сначала напрягается кожа на затылке, и волоски словно по волшебству встают по всему телу до самых икр. В лихорадочной экзальтации, в сгустившемся тумане он запускает ладонь в брюки и, не двигаясь, обретает наконец то, ради чего сюда пришел… Золотой экстаз, фантасмагорические видения, чувственное наслаждение всего неподвижного существа.
В первый раз Франсис с улыбкой наблюдал, как набухает, наполняется кровью член сына. Юноша изведал нежное, текучее, безбрежное наслаждение, свободное от упреков и вины, мирное удовольствие без примеси горечи.
Висенте не нужно гладить себя или совершать какие-то движения; он кладет ладонь на возбужденный член и сразу переносится туда, где земного тела не существует вовсе, а есть лишь бесконечная благость и единение со всем, что он любит, гармония тел, телесная красота девушек, тяжелые груди зрелых женщин, совершенная красота мужчин, их точеные ягодицы цвета слоновой кости, как у статуй. Недвижный, телесно растворенный во всем, что его окружает, он уже не мальчик, а великан, людоед, чудище, — как и его отец, чей огромный пенис откликнется и удовлетворит любого, и мужчину, и женщину… Медленно оседают снежинки лебединого пуха, и женщины млеют в неге розовой маслянистой пены, их подмышки пахнут сахаром и мареной, ему не надо лизать их, он и так пьет их аромат, его пенис парит в воздухе, как птица в мягком пуховом одеянии, и он удовлетворяет их всех, паря, не касаясь земли, долгие часы, и наслаждение не иссякает.
В тот первый раз к нему лег мужчина, вжался в него. Висенте стал взглядом искать отца, прося защиты или ободрения. Но Франсис не двинулся, он забыл о сыне, он вынес его за скобки собственной жизни. И Висенте отдался опиумным ласкам, нежным и почти безгрешным, как бесцельное блуждание, как день без труда, как ночь возле теплого, сонного тела.