— Нельзя уносить нож из столовой, месье.
— А мне нужно зарезать того, кто меня выдал.
Глава 30
Мириам все же проникает в «Лютецию» через дверь-вертушку, ее проталкивают те, кто вместе с ней топтался у входа. Она ищет указатель «Информация для родственников» и обнаруживает у подножия парадной лестницы стенды с сотнями карточек, сотнями объявлений о розыске, сотнями фотографий свадеб, счастливых каникул, семейных обедов, портретами солдат в полной форме. Холл устлан ими от пола до потолка. Стены словно шелушатся листами бумаги.
Мириам подходит к ним вместе с только что прибывшими узниками, которых манят эти образы прежнего мира, сгинувшего под слоем пепла. Глаза смотрят, но, кажется, уже не улавливают смысла того, что изображено. Они боятся, что не узнают себя на выставленных портретах: «Аточно ли я был этим человеком?»
Мириам отходит от стенда, уступая место другим, она ищет бюро информации, и тут какой-то мужчина в панике хватает ее за руку — он принял ее за одну из женщин-волонтеров, которые помогают родственникам.
— Простите, я нашел жену, а она заснула у меня на руках и никак не просыпается.
Мириам объясняет, что не работает здесь: она тоже пришла искать своих. Но мужчина не отстает: «Идемте, идемте», — говорит он и тянет ее за руку.
Мириам видит женщину, сидящую в кресле, и понимает, что это не сон. Женщина не единственная, кто здесь умер, — каждый день люди умирают десятками, их изможденные тела не выдерживают радости встречи и возвращения домой.
Мириам отходит в сторону и занимает очередь перед бюро информации. Рядом супруги-французы держат на руках польскую девочку, которую они укрывали всю войну. Когда они ее приютили, девочке было два. Сейчас ей пять, она прекрасно говорит по-французски, с акцентом настоящей парижанки. Они приехали в «Лютецию», потому что услышали в списках, передаваемых по французскому радио, фамилию ее матери.
Но девочка не признает мать в этой костлявой женщине с бритой головой. Она пугается, плачет, не хочет идти на руки к незнакомке, похожей на привидение. Девочка визжит в холле отеля и цепляется за ноги той, которая ей совсем не мать.
В бюро информации Мириам ничего не узнает: ей дают бланк для заполнения и велят слушать списки, которые зачитывают по радио. Не стоит приходить сюда каждый день.
«Это бесполезно».
Мириам подходит к группе в углу зала — похоже, они здесь завсегдатаи. Приходят каждый день, обмениваются информацией и слухами.
— Русские угнали французских узников к себе.
— Забрали врачей и инженеров.
— А еще садовников и скорняков.
Мириам думает о том, что отец у нее — инженер и оба родителя говорят по-русски. Если их мобилизовали для работы, то ясно, почему их нет в списках вернувшихся.
— Мой муж — врач. Я уверена, его тоже повезли работать.
— Говорят, в Россию уехало не менее пяти тысяч человек.
— Но как узнать точнее?
— Вы спрашивали в бюро?
— Нет. Они сказали больше к ним не подходить.
— А вы попробуйте! С новенькими они любезнее.
— Но где-то же должны быть сведения об этих людях.
— Наберитесь терпения, их отпустят.
— Вы слышали, что произошло с мадам Жакоб?
— Ее муж был в списке погибших в лагере Маутхаузен.
— Она прочитала его имя и просто рухнула.
— А три дня спустя раздается стук в дверь, она открывает. А перед ней — муж. Это была ошибка.
— И она не единственная. Никогда не надо отчаиваться, знаете ли.
Говорят, в Австрии есть лагерь, куда отправляют тех, кто ничего не помнит.
— Вы сказали — в Австрии?
— Нет-нет, в Германии.
— А они сделали фотографии этих людей?
— Кажется, нет.
— Как тогда их узнают родные?
Мириам оставляет карточку в вестибюле. Фотографий родных у нее нет, поскольку все альбомы остались в Лефорже, и она пишет имена крупными буквами, чтобы их можно было сразу заметить среди десятков, сотен, тысяч карточек, шелестящих на стенах. ЭФРАИМ ЭММА НОЭМИ ЖАК. Потом ставит подпись и пишет свой адрес на улице Вожирар, у Висенте, чтобы родители знали, где ее найти.
Мириам встает на цыпочки, тянется изо всех сил, чтобы прикрепить карточку повыше, чуть не теряет равновесие. Рядом с ней — мужчина, он смотрит на нее и как-то странно улыбается.
— А в списке указано, что я умер, — наконец говорит он.
Мириам не знает, что ответить. Теперь ее карточка повешена, и она направляется к выходу, но тут ее хватает за плечо незнакомая женщина:
— Смотрите, это моя дочь.
Мириам оборачивается, но не успевает ответить, как женщина сует ей под нос фотографию, так близко, что ничего не разглядеть.
— Она была чуть старше, чем на фото, когда ее арестовали.
— Извините, — говорит Мириам. — Я ее не знаю…
— Умоляю, помогите найти дочь, — говорит женщина, и щеки ее идут красными пятнами. Она хватает Мириам за руку, тянет за собой и все повторяет шепотом: — У меня много денег.
— Отпустите меня! — кричит Мириам.
Выйдя из отеля, она видит, что группа завсегдатаев почему-то начинает суетиться, хватает вещи и устремляется в метро. Мириам бежит за ними, она хочет выяснить, что происходит. Оказывается, в результате сбоя на железной дороге четыре десятка женщин, которые должны были прибыть в «Лютецию», оказались на вокзале Орсе. Сорок женщин — это очень много. И Мириам верит, что среди них — Ноэми. Она едет со всеми в метро и выходит на станцию Орсе держась за сердце. Она вся светится предчувствием и радостью.
Но на вокзале Орсе среди женщин нет Ноэми.
— Жак, Ноэми, не припоминаете?
— Вы знаете, в какой лагерь их увезли?
— Я так поняла, что всех женщин отправляли в Равенсбрюк.
— Ничего не известно, мадам. Все это лишь предположения.
— А нельзя спросить у кого-нибудь, кто там сидел?
— К сожалению, нет. Из Равенсбрюка не пришло ни одного состава. И мы думаем, не придет.
Но почему вы не пошлете кого-нибудь забрать людей? Хотите, я поеду?
— Мадам, мы посылали людей, чтобы вывезти узников Равенсбрюка. Но вывозить некого. Живых не осталось.
Сказано ясно. Но Мириам не понимает слов. Ее мозг отказывается понимать, что значит «вывозить некого».
Мириам выходит из вокзала Орсе — надо возвращаться домой. Ей открывает Жанин, держа на руках Лелю. Женщины без слов понимают друг друга.
— Завтра я пойду туда снова, — просто говорит Мириам.
И она каждый день возвращается в «Лютецию» и ждет появления родных. Она тоже стала совершенно бесцеремонной. Окликает прибывающих, пристает к ним на выходе из отеля, пытаясь на несколько секунд привлечь их внимание:
— Жак, Ноэми, не припоминаете?
Она завидует тем, кто услышал знакомую фамилию по радио или получил телеграмму. Таких видно сразу: они входят в вестибюль с такой уверенностью!
День за днем Мириам помогает службам организации, она хочет понять, что происходит в Польше, Германии и Австрии. Она слоняется по этажам, пока кто-нибудь не скажет:
— Сегодня прибытия больше не ожидается, мадам, ступайте домой.
— Приходите завтра, сегодня нет смысла ждать.
— Пожалуйста, покиньте здание.
— Вам же сказали, что сегодня уже никто не прибудет.
— Завтра первых доставят в восемь утра. Ну же, не отчаивайтесь.
У Лели, которой уже девять месяцев, ужасные рези в животе. Она отказывается от пищи. Жанин просит Мириам побольше времени проводить с дочерью: «Ты нужна ей, иначе она не будет есть».
Целую неделю Мириам не ходит в «Лютецию», она ухаживает за девочкой и кормит ее. Вернувшись в отель, она видит все тех же женщин с фотографиями. Но кое-что изменилось. Людей гораздо меньше, чем раньше.
— Говорят, что с завтрашнего дня поездов больше не будет.
Тринадцатого сентября 1945 года в газете «Сесуар» выходит статья М. Лекуртуа:
«Лютеция» перестанет быть отелем живых мертвецов
Через несколько дней реквизиция отменяется и отель «Лютеция» на бульваре Распай снова поступает в распоряжение владельцев. Его ремонт займет три месяца (…) Отель пуст. «Лютеция» отныне закрыт для величайшего человеческого горя, чтобы завтра распахнуть свои двери тем, кто радуется жизни.
Мириам в ярости. Повсюду в прессе она читает одну и ту же фразу: «Отныне репатриацию узников можно считать завершенной».
— Но она не завершена, если моих нет ни в одном списке! Раз они не вернулись.
Мириам никак не может успокоиться, она то отчаивается, то вспоминает, что доказательства гибели отсутствуют, ей мерещатся слова, которые услышала в холле отеля: «Еще десять тысяч человек ждут отправки, не волнуйтесь, они вернутся», «Говорят, в Германии есть лагерь, куда поместили тех, кто ничего не помнит».
Мириам видела снимки и кадры лагерей смерти в газетах и в выпусках новостей перед киносеансами. Но она не в состоянии совместить их с исчезновением родителей, Жака и Ноэми. «Они не могли исчезнуть, — говорит себе Мириам. — Их нужно отыскать».
В конце сентября 1945 года Мириам едет в расположение оккупационных войск в Линдау, Германия.
Она поступает на службу в ВВС переводчицей. Она говорит на русском, немецком, испанском, иврите, немного на английском и, конечно, на французском.
Там она продолжает поиски.
Может быть, Жаку или Ноэми удалось бежать.
Может быть, они в лагере для тех, кто ничего не помнит.
Может быть, у них нет денег вернуться во Францию.
Может быть все что угодно. Надо продолжать верить.
Глава 31
— А ты в детстве никогда не ездила к матери в Германию?
— В Линдау? Ездила. Вместе с отцом, по крайней мере один раз. У меня есть фотография, где я в тазике, в саду, а мама меня купает… Похоже, где-то в военном городке…
— Я правильно понимаю, что твои родители уже по сути не жили вместе?
— Не знаю… Фактически они жили каждый сам по себе, в разных странах. Думаю, у матери в Линдау был роман с одним летчиком.
— Да что ты? Но ты никогда не говорила!