— Вроде бы он даже звал ее замуж. Но поскольку он предлагал отдать меня в пансион и решить проблему раз и навсегда, то она с ним рассталась.
— И когда же троица снова собирается вместе?
— Какая троица?
— Ив, Мириам и Висенте. Они ведь снова стали встречаться, правда? Уже после того, как ты родилась.
— Я не буду об этом говорить.
— Я понимаю… Не сердись. В любом случае, я приехала не для того, чтобы расспрашивать тебя об этом, а чтобы увидеть письмо, которое ты получила из мэрии.
— Какое письмо?
— Ты сказала, что секретарша из Лефоржа прислала тебе письмо, которое ты еще не открывала.
— Послушай, я что-то устала… И не помню, куда его дела. Давай лучше в другой раз.
— Оно наверняка помогло бы мне в поисках. Мне очень нужно его увидеть.
— Знаешь что? Ты все равно не узнаешь, кто прислал открытку.
— А я думаю, что узнаю.
— Зачем тебе это нужно? К чему это все?
— Я не знаю, мама, меня словно какая-то сила толкает. Как будто кто-то говорит мне идти до конца.
— А вот мне осточертело отвечать на твои вопросы! Это моё прошлое! Мое детство! Мои родители! Все это не имеет к тебе никакого отношения. Занялась бы чем-то другим!
Глава 32
Анн, дорогая,
мне ужасно жаль, что так получилось. Давай оставим все это в прошлом.
Я так и не простила свою мать. Наверное, невозможно было простить. Но мы бы могли хоть как-то общаться, если бы она сказала, почему бросила меня на столько лет. Почему не могла поступить иначе.
Наверное, она молчала, потому что не могла простить себе того, что осталась в живых. И что надолго уезжала, пристраивая меня к кому угодно.
Если бы она объяснила причину, я бы поняла. Но мне пришлось разбираться самой, а когда я разобралась, было уже поздно, ее не стало.
Все это затрагивает какие-то основополагающие темы… И я сама теряюсь в них и чувствую, что это некое предательство по отношению к матери.
Мама,
Мириам считала войну своей вотчиной.
Она не понимала, почему обязана рассказывать о ней тебе. Поэтому естественно, что ты, помогая мне в поисках, чувствуешь, будто предаешь ее.
Мариам наложила на тебя обет молчания, и ты соблюдаешь его даже после ее ухода.
Но, мама, не забывай, как ты страдала от ее недомолвок. И не только от них: она вычеркивала тебя из истории, делала ее не твоей.
Я понимаю, наверняка мои поиски бередят тебе душу. Особенно когда они касаются твоего отца, жизни на плато и вхождения Ива в супружескую пару твоих родителей.
Но, мама, ведь это и моя история тоже. И иногда, совсем как Мириам, ты смотришь на меня так, словно я чужая, словно я вторгаюсь на территорию твоей жизни. Ты родилась в мире молчания, и оттого твои дети совершенно естественно жаждут слов;
Анн,
позвони мне, когда получишь этот мейл, и я отвечу на твой вчерашний вопрос. Который вывел меня из себя.
Я совершенно точно скажу тебе: не когда эти трое снова сошлись — этого я не знаю, — а когда Мириам, Ив и отец в последний раз видели друг друга.
Глава 33
— Это случилось во время праздника всех святых в ноябре сорок седьмого года. В Отоне, маленькой деревушке на юге Франции. Откуда я это знаю? Да очень просто. У меня сохранилась одна-единственная фотография, где я вместе с отцом. Я так часто ее рассматривала, что выучила наизусть. Но она была не подписана. Так что я не знала ни где она снята, ни в каком году. Естественно, маму расспрашивать на этот счет было бесполезно. И вот однажды в Сереете, в доме у кузины Сидуан — где-то в конце девяностых — мы болтали… о том… о сем… и вдруг Сидуан говорит: «А кстати, мне тут попалась очень милая фотография, на которой изображены вы с Ивом. Ты сидишь у него на коленях. Сейчас покажу». Она открывает ящик, достает фотографию. И я с удивлением обнаруживаю, что я на этой фотографии сижу на том же месте и одета и причесана точно так же, как на фотографии с отцом. То есть оба снимка точно сделаны в один день и, я бы даже сказала, на одну и ту же пленку. Я перевернула фотографию, стараясь не выказать волнения, и увидела, что этот снимок как раз подписан: «Ив и Леля, Отон, ноябрь тысяча девятьсот сорок седьмого года».
— Такая дата… У тебя наверняка сжалось сердце. — Конечно. Отец покончил с собой четырнадцатого декабря того же года.
— Думаешь, здесь есть какая-то связь?
— Этого мы никогда не узнаем.
— Я как-то не помню, от чего именно умер твой отец. Не очень четко себе представляю, как все случилось.
— Я дам тебе отчет патологоанатома из архива Парижской префектуры полиции. Посмотришь бумаги. И сама сделаешь вывод.
Глава 34
Висенте открыл для себя макситон, новый амфетамин, изобретенный после бензедрина и действующий гораздо сильнее. Практически конфетка. Отличный стимулятор для нервной системы, но без тремора и головокружения, без гнетущего чувства усталости. Макситон дарил Висенте состояние блаженства, при котором жизнь внезапно казалась легкой и простой.
Известно, что амфетамины подавляют жизненные импульсы, но тут все было наоборот, и Леля была зачата в эйфории бесконечной ночи. Именно это Висенте и любил в наркотиках. Непредсказуемость. Неожиданные реакции. Химические взаимодействия живого тела с такими же живыми веществами, бесконечная гамма состояний, рождаемых в разное время и в разные дни, в зависимости от обстановки и дозы, температуры воздуха и принятой пищи. Он мог говорить об этом часами, подробно, как химик. В данной области Висенте был эрудитом, знающим целые разделы химии, ботаники, анатомии и психологии, и если бы существовал конкурс по токсикологии, он выдержал бы с блеском самые сложные испытания.
Висенте чувствовал, что умрет молодым, что ему осталось недолго терпеть эту жизнь. При рождении родители нарекли его именем, которое ему не нравилось — Лоренцо. Тогда Лоренцо сменил свое имя на Висенте: он выбрал имя дяди, который погиб очень рано в результате аварии на заводе. Дядя Висенте вдохнул пары какого-то ядовитого вещества, которое сожгло ему легкие, и умер от внутреннего кровотечения, в невыразимых муках. У него осталась трехлетняя дочь. Сам Висенте покончил с собой за несколько дней до того, как Леле должно было исполниться столько же.
— У Висенте случилась передозировка — на тротуаре возле дома матери. Его нашла консьержка.
— Это она вызвала полицию…
— Вот именно. Прибывшая полиция составила об этом запись в блокноте, который я нашла. Это старая тетрадь с пожелтевшими страницами, расчерченными на столбцы. Страницы разделены на пять граф для заполнения: «Номер по порядку», «Дата», «Место», «Участники», «Краткое описание происшествия». На той странице, где речь идет об отце, в основном зафиксированы кражи. И среди них — его смерть. Все записи сделаны одной и той же ручкой, черными чернилами. Кроме записи о Висенте. Почему? Полицейский использовал светло-голубые чернила, которые со временем почти выцвели. Он записал: «Дело о кончине г-на Пикабиа Лорана Венсана». Странная формулировка. Он почему-то переделал его имена на французский манер: Лоренцо стал Лораном, а Висенте — Венсаном.
— Должно быть, этот полицейский любил выражаться торжественно, сокращение «г-н» выглядит анахронизмом.
— «Случившейся четырнадцатого декабря около часа ночи в его собственной постели», — пишет он. Мне известно, что эта информация ложная. Висенте умер на улице, на тротуаре, именно поэтому полиция и заводит дело о смерти. Что подверждает книга записей Института судебной медицины, которую мне показали.
— Но зачем полицейскому лгать?
— Все произошло так: обнаружив на улице тело, консьержка позвонила в полицию. Затем она поняла, что это Висенте, разбудила Габриэль и сообщила ей, что ее сын мертв. Габриэль не хотела оставлять тело на тротуаре и попросила перенести сына в постель… Отсюда и путаница. Затем полицейский записывает ряд предположений: «Наркотик? Алкогольная интоксикация? Токсичное вещество? Направл. в ИСМ-один для заключения судмедэксперта д-ра Фризака». Так я поняла, что производилось вскрытие. Из рапорта судмедэксперта я узнала об отце три вещи. Что, предположительно, причиной смерти стало самоубийство. Что тело обнаружено на улице возле дома Габриэль. И что в декабре сорок седьмого года среди ночи отец был в сандалиях на босу ногу.
Глава 35
— Ты когда-нибудь задумывалась о своем прохождении?
— Нет. Как ни странно, никогда. Я так похожа на Висенте, что сомневаться практически невозможно. Я — его вылитая копия. Но однажды вечером, просто чтобы позлить Ива и Мириам, я задала им вопрос.
— Какой именно?
— Да просто спросила, кто вообще мой отец!
— Зачем?
— А ты как думаешь? Чтобы мать хоть что-то рассказала… Мириам всю жизнь молчала. Никогда ничего говорила. Мне это осточертело. Понимаешь? Осточертело. Мне хотелось, чтобы она рассказала об отце. И я стала лезть ей в печенки. Чтобы вызвать ее на разговор, надо было действовать агрессивно. Мы были в Сереете на летних каникулах. Я устроила эту провокацию матери и Иву в конце дня. Ив воспринял это очень тяжело. Последовала страшная ссора на всю ночь.
— Он считал себя в ответе за смерть твоего отца?
— Бедняга, теперь мне кажется, что нет. Но может быть, тогда он думал по-другому? Как бы то ни было, на следующее утро я собрала вещи, и мы с твоим отцом, который тоже при всем при этом присутствовал, уехали назад в Париж.
— А нас в тот момент еще не было на свете?
— Были, были. Я и вас увезла… А через три дня получила письмо.
— Которого ты как раз и добивалась?
— Точно. Я тогда еще ничего не знала ни о своем отце, ни о жизни Мириам во время войны. Она никогда не рассказывала. А мне так нужно было все знать — даты, места, слова, имена. Своим вопросом я заставила ее дать мне какую-то информацию.