тавкой для зонтов, бостонский папоротник – гигант коллекции, протянувший свои ветви над копировальным аппаратом Гестетнера. Большинство растений были подарены ей в память об ее умершем сыне Верноне, которого в Нью-Йорке переехал пьяный моряк на угнанном такси.
Кабинет мистера Плюта, управляющего, находился за приемной, его окно выходило на старый загон для скота. В кабинете стояли дубовый письменный стол, три стула, два картотечных шкафа и дубовая вешалка с медными крючками. В верхнюю часть двери было вставлено матовое стекло, через которое можно было рассмотреть только удлиненную тень Плюта, когда он подходил к окну. Это он подарил миссис Каттер бостонский папоротник.
Третья комната была поделена низкими панелями из целотекса на три кабинки, в которых сидели страховщики и следователи, когда находились в конторе. В каждой кабинке имелись стол, стул, картотечный шкаф и телефон. Когда хозяева кабинок вставали, они могли посмотреть в глаза друг другу, но сидя, они исчезали почти полностью, если не считать завитков поднимающегося к потолку сигаретного дыма или скрепок, которыми они иногда швыряли друг в друга.
Перс Пейпумс был вторым по старшинству после мистера Плюта сотрудником конторы. С 1925 года он сменил три дубовых стула вследствие своей привычки качаться на задних ножках, пережил великое наводнение 27-го года, эпидемию пожаров на фермах в тридцатые, исходил много миль по буреломам после урагана 38-го года, проверяя заявки о разрушениях и ущербе. Когда Плют бывал в отъезде, Перс замещал его. Как старейшина страхового дела он высказывал глубокие суждения по поводу урегулирования претензий.
Джон Магул был добродушно-веселым толстяком, бывшим парашютистом-десантником, который раздулся, как шар, уже через несколько недель после того, как снял военную форму, он умел хорошо говорить, хорошо слушать и отлично продавать. Три недели из четырех он проводил в разъездах. Возвращаясь, чтобы оформить добытые им страховые полисы, он обычно находил комнатные растения у себя на столе и на своей части подоконника, относил их в комнату миссис Каттер и укоризненно-молча стоял перед ней с цветочным горшком в руках, с которого свешивались колышущиеся ветви.
– О, мои цветы! Надеюсь, вы не против. Мне просто хотелось дать им немного солнца, и я забыла, что вы на этой неделе будете в конторе. По утрам ваше место хорошо освещается солнцем.
Третий стол занимал следователь Вик Бейк, энергичный и толковый молодой человек двадцати двух лет, для которого это было первым местом службы. С лицом, напоминавшим ковшик картофельного пюре, и слабым телом, он был гением по части налаживания связей. Из-за врожденного искривления шеи он ходил, выставив лицо вперед и чуть-чуть склонив голову набок. Еще не битый жизнью, если не считать небольшого врожденного увечья, он все человеческие поступки делил на попустительство и филантропию. Неподкупный, ябеда в детстве, учительский любимчик, завоевавший немало золотых звезд, теперь он пробовал себя на роль покрупнее. Плют, который чуял его амбиции и считал человеком бескомпромиссным, поручил ему поглубже вникнуть в тему «пожары подозрительного происхождения» и отрядил неотступно следовать за пожарными инспекторами и терроризировать прокурора штата своими подозрениями и добытыми доказательствами.
В ста милях к северу, у него дома, многочисленная семья Вика теснилась в доме, пропахшем прачечной. Отец еще до рассвета уезжал колесить по сумасшедшим маршрутам. Пятеро братьев отправлялись на работу на прядильную фабрику. В Уипинг-Уотере у Вика была своя комната с ванной в маленьком пансионе у реки. Ему она казалась верхом роскоши.
Теплым февральским утром он направлялся в контору сквозь стелющийся туман, в котором терялась снежная корка. Рыхлый лед хрустел под ногами. На протоптанной дорожке ему встретились синяя нитка, марка, два размокших сигаретных окурка и обледеневший гвоздь.
Войдя в контору, Вик аккуратно поставил свои черные галоши носками впритык к стене, повесил прорезиненный поплиновый плащ на вешалку, потом порылся не в кабинете Плюта, который был заперт на два замка, а в столе миссис Каттер, взял там ключи от картотечного шкафа и два леденца от кашля «Братья Смит», чтобы рассосать их, пока будет читать письма, изучил записи в регистрационной книге, после чего направился в каморку Перса, просмотрел папку со спорными исками и мысленно поставил красные галочки на двух делах. Старик Хаки утверждал, что кавалер ее дочери разжился порохом, а потом – подумать только! – в полночь явился на ферму Хаки «Удобрения и семена» и поджег ее. Сотрудникам добровольной пожарной службы не удалось установить, откуда начался пожар. Тут попахивало поджогом. А это что? Аукционист аукциона крупного рогатого скота Рубен Куильям. Сгоревший дом. Ничего очевидно подозрительного, однако Куильяма только что бросила жена, вероятно, он был пьян и поджег дом ей назло. Надо будет осмотреться там, поговорить с соседями Куильяма. Перс слишком мягок, он штамповал такие заявления к оплате.
Вик достал папку «Оплаченные заявления» за январь, просто чтобы лишний раз проверить. Порой сомнения возникают задним числом. Тут все на первый взгляд было нормально. Но вот этого иска он не помнил: «Керосиновая лампа случайно упала в сено. Телефон отсутствует. До ближайших соседей – миля. Дорога завалена снегом». Должно быть, Перс сам все проверил и не удосужился показать Вику. Ох уж эти захолустные не электрифицированные, не имеющие телефонной связи фермы: случись что – им конец. Странно, однако, что хозяевам не удалось вывести из коровника ни одной коровы. Он изучил наспех составленный пожарным инспектором план коровника, на котором было обозначено место, откуда начался пожар – за пределами доильни, футах в двадцати от двери и примерно в шести от водяного насоса. Похоже, возможность вывести хоть несколько коров у них была. Так же, как возможность вылить ведро воды на очаг огня. Довольно большая страховая выплата – $2000. Он занес фамилию погорельца в блокнот: Минктон Блад. Вероятно, имело смысл съездить туда и осмотреться. Это никогда не поздно сделать.
18Что я вижу
Широкая улица, открывающаяся в оба конца города, клубится пыль, телефонные столбы торчат, как гвозди, на фоне синего неба. «Добро пожаловать в Моаб, штат Юта, урановую столицу мира». Он заглядывает в магазинные витрины. За неоновым щитом «Реализация урана, коммерческая аренда» – подъемные краны.
В мини-маркете «У Бака» – «Урановый дайджест», «Урановый старатель», «Справочник-каталог урановых шахт». Плакат, приклеенный к стеклянной двери, сообщает: «Конкурс «Мисс атомная энергия». Первая премия – 10 тонн урановой руды». Он подсчитывает в уме: это около $280. Той, кому повезет. Еще объявление: «Тэтчер Соу, риелтор, урановый брокер» и рядом – объявление помельче: «Ранчо на продажу».
В Гранд-Джанкшн он идет вдоль черной ограды, спускается в полуподвальный этаж, пропахший мужским потом и свернутыми в рулоны картами. Вдоль улицы цвета хаки припаркованы пикапы. Большинство имеют прицепы с прикрепленными сзади на цепях газовыми баллонами. И повсюду люди в пыльной, мятой одежде, сующие никели в красные автоматы с кока-колой. Каски глубоко надвинуты, сложенные ковшиком ладони прикрывают зажженные спички от ветра, над ними вьется лентой сигаретный дымок. Он видит сотню правительственных чиновников с именными бейджами, машины Корпорации по атомной энергии, оборудование поисково-разведочного управления. В витрине магазина – россыпь черных камней. «Походные принадлежности и уран: листинг, торги»[40].
Старатели, вернувшиеся с белых утесов, тщательно изучают новейшие карты аномалий, ведут разговоры о том, чтобы попытать счастья где-нибудь еще. Города содрогаются от двигающихся по улицам пыльных, помятых джипов с оторванными выхлопными трубами, бульдозеров и экскаваторов-погрузчиков. Грузовики с открытыми реечными кузовами, груженные мешками с рудой. Вдоль дорог и на полях – сваленные кучами отбракованные керны[41]. Окурки сигарет, проволока и пыль, пыль… Ни одной захудалой женщины. Пыльные посадочные полосы, маленькие белые самолеты, управляемые ветеранами военно-воздушных сил в рубашках с закатанными рукавами, они счастливы, что снова могут летать. Карты аэрофотосъемки. Рэпид-Сити, Шейенн, Ларами, Бердок, Дьюи, Прингл, Уинд-Ривер, Грантс, Сликрок, Грин-Ривер, Часка-Дистрикт, Остин, Блэк-Хиллз, Биг-Хорнз, Биг-Индиан-Уош, Биг-Бивер.
Может, и Биг-баст[42].
19Узник одиноких сердец
Биман Зик занимал нижнюю койку и верхнюю позицию. Всегда. Но с сокамерником ему не повезло, это был унылый старый фермер, который только и делал, что сидел на его койке, трещал пальцами и неотрывно смотрел на дверь. Этот ублюдок вообще не разговаривал. И кому нужна такая старая кляча с заскорузлой шкурой? Только не Биману Зику, который мечтал о еде, приправленной укропом, охоте на щуку и любви.
Сын, о, тот был другой. Лучше бы Зика поместили в одну камеру с сыном. У парня была только одна рука (преимущество), и он уже лысел (очень плохо, но кому в темноте это видно), зато какая задница, мягкая и сладкая, как рождественский пудинг. Но сын сидел в камере с французиком, а французик, несмотря на годы, проведенные на лесозаготовках, где единственным занятием было валить деревья и иметь друг друга, был из вечно стоящих на коленях католиков, он почти стер губы, целуя сначала висевший у него на шее золотой крестик, а потом фотографию своей толстой жены и дочерей. Жен. Кто-то однажды заметил, что у него было два комплекта фотографий, и это были фотографии разных женщин. Потом все выяснилось. Одни фотографии были из Литтлтауна, который в Нью-Хэмпшире. Другие – из квебекского Роберваля. В общей сложности тринадцать дочерей, и ни одного хоть бы захудалого сына. Как-то там, в королевстве, он спер кондак