– Что за хрень? – сказал Пуля Вулфф, пока Гоулмен промывал раненый глаз физиологическим раствором. – Что за гребаная фигня?
– Вы бы шли, Пуля, – сказал Гоулмен, – вместо того чтобы донимать других пациентов. Но я хотел бы, чтобы вы побыли в городе еще несколько дней, мне нужно вас понаблюдать. В отеле «Кинг-Конг», думаю, вам будет вполне удобно.
– Конечно, вы так думаете, – насмешливо сказал Вулфф, здоровой рукой выцарапывая из кармана испачканной кровью рубашки согнутую сигарету и прикуривая. Почти весь табак из нее высыпался, и бумага вспыхнула как факел. Он облокотился на стол, наблюдая, как Гоулмен промывает Лоялу глаз.
– Повезло вам, мистер… – Лоял чувствовал исходивший от лампы жар и несвежее дыхание врача.
– Блад. Лоял Блад.
– Думаю, вам повезло.
– Это точно. Никогда еще так не везло: вогнать щепку в глаз.
Вулфф рассмеялся:
– Вот и я про то же. Эй, вы крабов любите?
– Пожалуйста, не разговаривайте, – пробормотал Гоулмен, низко склонившись к Лоялу и всматриваясь. Наконец он наложил ему на глаз повязку телесного цвета и закрепил ее пластырем, который больно стягивал волосы.
– Крабовые ножки – подарок Аляски человечеству. В «Короле Конге»[62] получают королевских крабов – думаю, поэтому гостиница так и называется – замороженными, самолетом, два раза в неделю и готовят их так, что пальчики оближешь. Ешь – и кажется, что ты умер и попал на небеса. Приглашаю вас поужинать со мной сегодня в «Кинг-Конге». Крабовыми ножками. Croix de Guerre[63]. Поговорим о наших военных ранах. Сравним наши достижения. Вы расскажете мне об уране, а я вам – о костях динозавров. Вас, док, я бы тоже пригласил, но вы вечно говорите о кишках и свищах.
– Вы что-то знаете о динозаврах?
– Знаю ли я что-то о динозаврах? Открою вам маленький секрет: никто ничего не знает о динозаврах. Безумные идеи, дикие теории, пижоны, которым только сценарии для фильмов сочинять. Слыхал я, как они вопят, стоя перед известняковым вырубом и засунув палец в задницу. Строят предположения, дерутся, страдают от змеиных укусов, вручную переворачивают тяжелые камни на много миль вокруг, наезжают на других парней… – Он играл бровями, как Граучо Маркс[64]. – А вот что делаю я. Связываюсь с ребятами из университетов и музеев. Нахожу ископаемые, выкапываю их, передаю на восток палеонтологам и предоставляю им разбираться, кто кого ел, сколько кому зубов для этого требовалось и какое латинское название кому следует прилепить. Всю зиму они пишут мне письма, они большие мастера в этом деле. Потом, летом, приезжают со своими помощниками и студентами старших курсов. Я варю им кофе. Вырубаю породу, гружу ее на грузовик. Заползаю в пещеры. Хотите работу? Как раз имеете прекрасный шанс. Тому парню, который до сих пор копал вместе со мной, лучше бы уже пересекать границу Калифорнии, иначе завтра он будет покойником. В том, что делал, он понимал столько же, сколько какой-нибудь железнодорожный проводник понимает в балете. А с вами мы составим прекрасную команду: Одноглазый и Однорукий. Может, случайно выкопаем что-нибудь особенное, чтобы больше не надо было работать.
Поглощая сладкое крабовое мясо, Лоял рассказывал о своих урановых скитаниях, о геологах и урановой смолке, о том, что все прибирают к рукам инвесторы горнодобывающих компаний.
– Они как вонь над говном, – сказал Лоял. – Когда я начинал на Плато, это было индивидуальное старательство. Ты находил нужные пласты, знал свой показатель фона и шел туда, сверяясь со старым тикающим счетчиком Гейгера. Был другой хороший способ: забираться под утесы и осматривать отколовшиеся обломки. Так Вернон Пик нашел свое «Спрятанное сокровище»[65]. Он ничего не знал о старательстве, был болен, на грани срыва, изнурен. Остановился отдохнуть у подножия утеса и увидел, что его счетчик выскакивает за шкалу. Вернул его к самому низкому значению, оно опять скакнуло до самого верха. Постучал по нему – показатель все равно держался на верхней отметке. С минуту он думал, что счетчик сломался. Потом сообразил, что этот кусок скалы отвалился от утеса, взобрался на него со своим счетчиком и нашел! Теперь Вернон Пик – урановый миллионер. Продал свое месторождение за девять миллионов долларов.
Что еще я делал? Тщательно изучал карты, искал названия вроде Ядовитый ручей или Каньон плохой воды. Знаете зачем? Потому что уран часто находят там, где залегают селен или мышьяк.
Глядя на Пулю, Лоял тоже выжал лимон на крабовое мясо.
– А Чарли Стин нашел свой «Ми Вида» в Большом индейском каньоне. Говорят, он заработал на нем шестьдесят миллионов. А еще был водитель грузовика, который начал разрабатывать заброшенный медный горный отвод, «Хэппи Джек», со своим двоюродным братом и, черт побери, наткнулся на залежь урановой руды стоимостью в миллионы долларов. Один парень ехал к кому-то чинить резервуар для топлива и проколол шину. Пока он ее чинил, включил счетчик Гейгера. Ну и – сами понимаете. Таких историй куча. Некоторые так и разбогатели. Я однажды нашел очень перспективный участок. Застолбил его, но не измерил как следует, там было шестьсот на полторы тысячи футов, а я что-то напутал. Оказалось, один парень все время за мной наблюдал. Поехал я в город с полными мешками руды, чтобы зарегистрировать заявку, а он незаконно захватил мой участок и зарегистрировал права раньше меня, потому что я не измерил его как надо. Мне казалось, что там пятьсот на пятьсот футов. Век живи, век учись. В другой раз я нашел место с, как мне казалось, бедной рудой, продал его «Уратексу» за десять тысяч. По тем временам неплохо заработал. Купил себе новенький хороший джип-вилис, новый спальный мешок, еды всякой, купил за тысячу долларов и установил на джип сцинтиллятор и стал ездить искать что-нибудь еще. Я был уверен, что мне наконец повезет. Господи, я исколесил в своем джипе по Плато пятьдесят тысяч миль. А потом мне стало скучно. Не знаю почему. Я утратил интерес. Тысячи парней по-прежнему бродят там – прыщавые юнцы и водители автобусов – все в сапогах от змеиных укусов.
Он поворошил салат в своей тарелке.
– Вот что действительно доставляет мне удовольствие, так это кости. Я буду вручную ворочать окаменевшие стволы, но кости найду. Уран – это, конечно, хорошо, но я ненавижу возить руду на приемные пункты. Теперь я вожу найденные кости Доналду, в Споттед-Дик.
– Доналду?! – воскликнул Пуля. – Во-первых, как пить дать он вас обдирает как липку, во-вторых, там, где теперь находится мистер Доналд Би, он еще очень долго не сможет покупать никаких костей. Доналд в тюрьме. – Вулфф высосал мясо из крабьей ножки и запил растопленным маслом из кувшинчика. Губы и подбородок у него залоснились.
– Как это случилось?
– Автокатастрофа со смертельным исходом при отягчающих обстоятельствах. Две недели назад. Он очень прилично набрался в собственном баре и поехал за чем-то домой – там всего-то футов шестьсот по дороге – только вот поехал он по встречной. В разгар дня. Столкнул с дороги лошадь, девочке, ехавшей на ней, почти оторвало ногу. А Доналд поехал дальше. Потом сказал: думал, мол, это перекати-поле. Девочка истекла кровью. На Доналде – ни царапины. А девочка эта была дочкой нового владельца «IR & S». Я слышал, какая-то компания парней собирается поджечь тюрьму, где Доналд ожидает суда, – чтобы сэкономить на судебных расходах. Как насчет стейка «море-суша»[66]? Думаю, я еще способен нанести кое-какой ущерб стейку, а потом собираюсь выпить полбутылки виски и отправиться на покой. Рука начинает болеть как про́клятая. А как ваш глаз?
– Болит как проклятый.
– Официант! Два двойных виски и два стейка из вырезки, средней прожаренности.
Три лета он время от времени копал с Вулффом. Вулфф показал ему то, что он называл профессиональными хитростями.
– Два правила, Блад. Доставай ископаемые фрагменты из земли и вези домой в как можно лучшем состоянии. И записывай все, до мельчайших подробностей, о местности и пласте, в котором они найдены, о положении, в котором они лежали, и всю эту информацию прилагай к находке. Вот, пожалуй, и все.
У Пули он научился терпению, перенял умение неторопливо производить зрительный обзор, чуять насквозь кремовые и густо-красные агреллитовые обелиски[67], крошащиеся персиковые утесы, белые ущелья, разъедающие берега потоки молочного цвета воды, лиловые насыпи и купола магмы – и все это под палящим зноем, давясь от желания глотнуть что-нибудь, кроме отдающей резиной воды из фляги.
– Черт тебя дери, Блад! Если ты не можешь отличить кроличью челюсть от ступни пятнадцатого размера, то ты занимаешься не своим делом.
Известковая пыль, мелкий песок обезжиривали кожу, вызывали воспаление глаз. Жар струился от выбеленной земли, как электрический ток. Зачастую они выходили на свой промысел после дождя в надежде, что потоки дождевой воды, стекающие в высохшие русла и углубления, смоют поверхностные слои песчаника и обнажат ископаемые останки. Он научился ходить, низко склонившись к земле, всматриваясь в выступы-гребешки и бугорки, могущие оказаться оголившимися костями. Он разгребал муравейники ради крохотного зуба или косточки грызуна, очищал от песка раковины, покрывал шеллаком хрупкие кости, извлеченные из выветренных склонов, а потом, на месте ночевки, они с Пулей сидели и очищали их от земляной корки зубными щетками и упаковывали обернутые бинтами находки для отправки на восток.
Кабина грузовика напоминала воронье гнездо: она была завалена рулонами геологических карт, отпечатанных бирюзовой и оранжево-розовой красками. По полу катались пустые пивные бутылки. Его кепки были заткнуты за спинку сиденья и солнцезащитный козырек. По всей приборной доске валялись сломанные темные очки и пакеты от сухих крендельков. Кузов точно так же был забит старательским оборудованием, пластырями, мешками, стамесками, рулонами туалетной бумаги, газетами, галонными банками клея, шеллака и алкоголя, метелками и кисточками, катушками изоляционных лент, упаковками зубочисток, стоматологическими инструментами, блокнотами. Подо всей этой кучей лежала записная книжка индейца – скрепленный спиралью дешевый блокнот с засаленными разлинованными страницами. Изредка он делал в ней записи.