Каждый сентябрь, за несколько дней до начала сезона охоты на лосей, они паковали свои принадлежности и направлялись на север. У Пули была своя хибарка в Черных холмах[68], оттуда они ходили на лося в сосновый лес, пока не утоляли свою охотничью жажду или пока не выпадал первый большой снег, сгонявший их вниз. Пуля, обладавший безошибочным внутренним компасом в тех местах, где искал ископаемые останки, совершенно терялся в лесистой местности.
– Не понимаю, как это получается: деревья меня водят, спускаюсь в какой-нибудь чертов овраг и хожу по кругу. Из-за деревьев все вокруг выглядит одинаково. И вдаль не видно. Не по чему сориентироваться, чтобы определить, где находишься, просто прешь вперед. – Отчасти, как думал Лоял, такая дезориентация происходила у старого охотника за ископаемыми из-за того, что в высоких широтах он спал мертвым сном. По утрам выползал из постели и не меньше часа клевал носом над чашкой черного кофе, прежде чем неуверенно возвращался к жизни. В холодный кофе он добавлял сгущенное молоко.
«Концентрированное молоко «Карнейшн», лучшее в мире, расфасовывается в маленькие красные баночки; никаких петелек, никаких соломинок, просто проткните дырочку в этой штуковине».
Он отправлялся в горы поздним утром и к полудню уже не знал, где находится. Однажды, когда он отсутствовал весь день и всю ночь, Лоял нашел его только по звуку выстрела из его исцарапанного старого ружья калибра.30–06. Он ответил ему выстрелом и пошел на звук, пока не увидел его едва ковыляющим по сухому руслу в разваливающихся ботинках, со сломанным запястьем на импровизированной перевязи.
– По крайней мере, кое-что я усвоил, – сказал Пуля. У него так пересохло во рту и язык так распух, что слова едва можно было разобрать. – Я понял, что нельзя стрелять из проклятого охотничьего ружья, как из пистолета. Черт побери, я просто направил дуло вверх, как пистолет, и нажал на курок. Как индейцы на картине «Последний бой Кастера»[69]. И в кино я такое видел. Было такое впечатление, что мне напрочь оторвало кисть от руки.
В один год, когда двух-трехдюймовый снежный покров укутал землю, которая еще накануне чавкала слякотью, заливавшей грузовики до самых кабин, Лоял вышел рано, осторожно закрыв за собой дощатую дверь, приглушившую сопение Пули. Серый воздух, пахнувший смолой, ударил в ноздри после спертого духа внутри хибарки. Он ощутил острый прилив жизненных сил и направился на север. Менее чем в миле от их стоянки он заметил следы лосей, пять или шесть животных прошли здесь крупной рысью. Пройдя по следам несколько сотен ярдов, он увидел орешки лосиного навоза; они были еще чуть теплыми на ощупь, он пустился в долгое преследование и на исходе утра увидел молодого самца, стоявшего в лесу и глядевшего назад, словно в ожидании смерти. Лоял вскинул ружье, и лось упал так грациозно, будто много раз репетировал эту часть пьесы. Все оказалось вот так просто.
Когда он добрался до хибары, небо, сплошь затянутое облаками, было унылым, как провисшая проволочная сетка. Внутри горел свет. Ему казалось, что плечи у него глубоко прорезаны лямками, на которых он тащил заднюю часть туши. Он надеялся, что Пуля в достаточно хорошей форме, чтобы помочь ему притащить переднюю половину, потом увидел черное очертание лося помельче под деревом. Вулфф сидел за столом, поглощая консервированные спагетти. По его бороде стекали струйки соуса. Ощущался запах красного вина.
– Подстрелил кого-нибудь?
– Да. Как ты его сюда притащил? Эй, Пуля. Я имею в виду того лося?
– Это было чудо. Я пошел прямо по лесу за домом и минут через десять наткнулся на чертовски крупного лося. Я так офигел от неожиданности, что даже ружье не сразу зарядил. Он просто стоял у меня по борту. И не видел меня. Ну, я наконец достал из кармана патроны, вставил в ружье, поднял его, а оно, сука, не выстрелило. Только щелкнуло. Лось услыхал и бросился наутек. Тогда я переломил ствол и знаешь, что сделал? Вставил в него вместо проклятого патрона тюбик бальзама для губ. – Он рассмеялся грубым булькающим смехом. Как боров с перерезанным горлом, подумал Лоял, который уже раз двадцать слышал байку про губной бальзам, и не только от Пули.
– Но вижу, ты все равно его подстрелил. Я-то хочу знать, как ты его в одиночку дотащил сюда.
– Ах это. Да, это тоже забавно. Я был так ошарашен, что пошел обратно, а по дороге наткнулся на твои следы, но не только я: будь я проклят, если какой-то лось тоже не увидел отпечатки твоих мокасин и не окочурился от сердечного приступа, представив, что ты где-то рядом. Почему бы тебе не подтянуть стул к столу и не открыть банку спагетти? – Пуля был добродушным старым шельмецом.
После сезона охоты они расходились, и зимой каждый следовал своим путем. Лоял нанимался на временную работу – ухаживать за овцами или крупным рогатым скотом, пока снег не сойдет с гор. Пуля отправлялся в Лас-Вегас.
– Вот увидишь, я вернусь с гораздо большей кучей денег, чем в прошлом году, – самодовольно заявил он. – Я веду чудесную, честную жизнь. Там, в Вегасе, у меня прачечная. Мой партнер из местных, Джордж Уошат – как тебе фамилия для парня, работающего в прачечной[70]? – управляется с нею летом, пока я брожу по горам, осенью я приезжаю с огромным лосем на крыше пикапа, не потому что так уж люблю лосятину, но выглядит шикарно, Джордж отваливает в Палм-Спрингз, где у него тоже какое-то дельце, а я управляю прачечной, строго по правилам – да, мэм, нет, мэм, – не трачу честно заработанные деньги на игру, забочусь о двух своих многоквартирных домах, собираю плату с жильцов, провожу время с детьми, Барбарой и Джози, встречаюсь с бывшей женой и подружками. Моим девочкам сейчас тринадцать и пятнадцать, но у меня в чулке уже скоплено достаточно, чтобы они могли поступить в лучшие колледжи страны. Они умные девочки. Наверняка многого добьются. Джози хочет стать ученым, но в какой области, еще не решила. Подумывает о биологии. Изъявила желание следующим летом поехать со мной копать. Барбара играет на пианино не хуже Либераче[71]. Кроме шуток, она действительно отлично играет.
Каждую весну месяц уходил на то, чтобы они снова притерлись друг к другу. Поначалу они работали рядом, но никто не мог долго продержаться рядом с Пулей, не почувствовав себя измочаленным. А Пуля жаловался, что Лоял достает его своей молчаливостью.
– Господи, конечно, это надежно иметь работящего и спокойного партнера, но я чувствую себя так, будто обязан разговаривать за двоих. Задаю вопрос, а ты только хрюкаешь в ответ. И мне приходится отвечать на него самому.
Лоялу осточертевало слышать, как Вулфф произносил одни и те же две фразы, когда они оказывались в новой местности. Либо: у меня такое ощущение, что в этой скале есть ископаемые, либо – мой всенаправленный инстинктивный локатор обнаружения динозавров говорит, что здесь ничего нет.
Постепенно они расходились все дальше и дальше, пока не приходилось кричать, чтобы понять, где находится другой.
Собственное ощущение того, где надо искать, Лоял объяснить не мог. Это напоминало заманивание в ловушку: отчасти инстинкт подсказывал, какими путями могли двигаться животные в данной местности, отчасти способность чувствовать многотысячелетний ландшафт, иррациональное понимание, подсказывавшее, где могли находиться озера и места, куда животные приходили поваляться в грязи, где в том исчезнувшем мире располагались карстовые воронки и расщелины.
– Черт возьми, ископаемые можно учуять носом, – говорил Пуля.
– Это верно, – отвечал Лоял. – Они пахнут, как горелая мука.
Но что ему действительно нравилось, так это следы. Сколько раз он останавливался как вкопанный и оттаскивал Вулффа от того, чем он в тот момент занимался!
– Какого дьявола? Это всего лишь следы. – Его обклеенные пластырем руки застывали, скрюченные, как когти, и он стоял, уставившись на следы. – Мы не можем раскапывать каждый след, это же целая цепочка, понимаешь? Ты что, хочешь, чтобы мы раскопали две сотни отпечатков ног, каждый величиной со стиральную машину?
– Я хочу проследить, куда они ведут. Это не имеет отношения к костям. Кости мертвы, это просто останки, а следы – посмотри, они живые, как будто живое животное их оставляет. Похоже на охоту. Мы преследуем это животное, я прямо чувствую, как оно идет куда-то по своим делам еще до того, как первые люди вышли из небытия. – Его самого удивляла собственная одержимость. – Видишь, как вот здесь передняя часть стопы углубилась в землю, а пятки совсем не видно? Чьи бы следы это ни были, это существо бежало. А посмотри на размер отпечатка. Целый фут. Какая-нибудь зверюга с красными глазами и огромными когтями. Как бы тебе понравилось, если бы такое выскочило прямо на тебя из кустов? А может, за ним гнался какой-то еще больший гигант, и он улепетывал от него со всех ног? Пуля, ты только представь себе это, только представь!
– И чего ты так заводишься? – Тем не менее Вулфф написал Фэнти Хорсли из Американского геологического музея Бейнеке, что с ним вместе копает один чудак, которого интересуют следы, и нет ли, мол, кого-нибудь, кто захотел бы, скажем, совершить экспедицию протяженностью с милю по цепочке следов.
После бурной дискуссии, оставшись за недостатком доказательств каждый при своем мнении, они устроили привал. Накал страстей доходил у них до точки кипения, и спор превращался в матч по перекрикиванию друг друга благодаря Пуле, который вырос в Южной Дакоте и считал себя знатоком степных трав; бывало, он резко ударял по тормозам, выскакивал на обочину и срывал пучки травы в подтверждение своей точки зрения.
– Смотри сюда, Блад, это хохлатый ковыль, кустовой злак, растущий в прохладный сезон, я всю жизнь видел его, а это зеленый ковыль, или трава-дикобраз. Видишь, у нее длинные стебли, как колючки дикобраза.