– Ну, не знаю, Пуля, по мне, так эти выглядят как иголки с маленькой ниточкой в ушкé, а те – как иголки дикобраза.
– Я тебя люблю, Блад, но ты невежда. И упрямец. Не думай, что я забыл, какую чушь ты нес насчет степного тетерева. Это же здесь практически национальная птица, а ты являешься неизвестно откуда и начинаешь спорить о том, какие они издают звуки. Да я найду тебе сотни людей, которые подтвердят, что они издают звук, похожий на тот, который получается, когда дуешь поверх горлышка пустой бутылки, а ты приходишь сюда бог весть откуда и с буйволиным упорством не желаешь прислушиваться к голосу разума. «Звучит как окарина». Какой хрен вообще знает, что такое окарина?
– Любой, кто не вырос в южнодакотском курятнике и не оканчивал школу в Бэдленде[72], знает, что окарина появилась, чтобы приманивать степных тетеревов. Рой Орбисон придумал ее именно для этого. Почему бы тебе не спросить у своей умной дочки, которая играет на пианино, у маленькой Барбары, что она по этому поводу думает. Это убедит тебя раз и навсегда.
– Клянусь богом, я спрошу, думаешь, нет?
Но Барбара никогда не слышала курлыканья степного тетерева, не видела, как тетерев бежит по своему клочку земли, насупившись, раздув оранжевый зоб, и издает клич, похожий на звук воздушного шара, по которому водят пальцем. Когда Пуля, против ее воли, притащил ее в мартовские прерии посмотреть на тетеревов, она порадовалась тому, что он не живет с ними весь год. Он чувствовал ее сопротивление, и минут пять-шесть они молча сидели в холодном джипе, наблюдая, как ветер скользит по блестящей траве, торчащей из-под снега. Пуля прочистил горло.
– Ты знаешь, я сделан не из того теста, чтобы ладить с большинством людей. – Он почесал затылок. – Похоже, я глажу их против шерсти.
Барбара ничего не ответила, и они поехали обратно в город. Когда они остановились перед синим домом хозяина ранчо, он печально добавил:
– И все равно, тебе следовало бы как-нибудь на днях послушать степных тетеревов.
– Да, папа. Пока.
27Безумные глаза
Хорсли и его жена Эмма назначили им встречу в Медисин-Боу. Эмма сидела за рулем «Лендровера». Трое студентов теснились на заднем сиденье, как щенки в корзинке. Хорсли полулежал, развалившись на переднем пассажирском сиденье и выставив в окно ногу в пыльном инженерном сапоге. Когда «Ровер», расшвыривая гравий из-под колес, остановился, Хорсли выпрямился и открыл глаза, радужки которых были словно бы усыпаны перчинками. Эмма, загоревшая почти до черноты за два месяца раскопок в Аризоне, была до шишковатых локтей украшена серебром и бирюзой. На всех пальцах сверкали кольца, а на кофейном лице лучились глаза. У Хорсли и студентов кожа была академического цвета вареного риса.
– А, вот и ты, старый сукин сын! – Хорсли выскочил из машины, подошел почти вплотную к Пуле и потрепал его по плечу. В его пластмассовых очках все отражалось, как рисунок на бумаге. – Слушайте все, этот парень знает ответы на любые вопросы, какие у вас есть. И варит отличный кофе. – Хорсли болтал и прыгал вокруг, с его рукавов сыпалась пыль; вы только посмотрите, ни дать ни взять шут гороховый, подумал Лоял. Пуля, похоже, был рад встрече, но Лояла тошнило от обоих.
Они съели чили в походной кухне. Лоялу на зуб попал маленький красный камешек. Зуб болезненно запульсировал. Пуле предстояло везти Хорсли, Эмму и двух студентов в Ланс-Крик[73]. Лоялу достался третий студент, тот, который интересовался цепочками доисторических следов. Эмма улыбнулась, когда Пуля заговорил о следах, и скользнула большим пальцем по зажатой в руке эмалевой зажигалке. Механический карандаш оттягивал карман ее шелковой блузки, приоткрывая грудь слева.
Лоял знал, который из студентов поедет с ним, – толстый курчавый юнец с холодными безумными глазами за стеклами очков. Луч света, проникавший сквозь окно, опоясывал его затылок, как повязка. Глаза напоминали костяные пуговицы.
Какого черта он должен нянчиться с этим молокососом?!
Пока они ехали по белым дорогам, Безумные Глаза не смотрел на окружающий ландшафт. Орел кружил над пересохшим руслом ручья. Под фиолетовым небом они взбирались к овечьим пастбищам басков[74]. Лоял указал на подрагивавшую в солнечном мареве массу овец вдали и носившуюся вокруг них точку – пастушью собаку. Еще выше среди валунов можно было разглядеть кибитку пастуха. Студент ничего не отвечал, только листал свои записи. Песок скрипел на закручивавшейся от жары по краям бумаге.
Дорога огибала промоины. Безумные Глаза держался рукой за приборный щиток. Вилорогие антилопы вреза́лись в изгородь, не в состоянии ни перепрыгнуть через нее, ни пролезть снизу.
– Проклятые овцеводы, – проорал Лоял, пытаясь перекричать скрежет надрывавшегося мотора. От раскаленного воздуха во рту пересохло.
Около полудня они подъехали к устью каньона. Место было помечено сложенной Пулей горкой пустых пивных банок. Жар рикошетил от бесцветных скал. Ничто не шевелилось. Небо наваливалось на них, земля выталкивала наверх. Зубная боль волком грызла челюсть Лояла. Он пошел вдоль каньона, показывая на следы, цепочка которых тянулась футов на пятьдесят, после чего внезапно уходила вниз, под скалу – как будто древний зверь провалился в какую-то подземную полость.
Безумные Глаза шел вперед. Останавливался. Пот струями стекал по его желтушным щекам. Плотничья рулетка скрипела по камню, когда он замерял сами следы и расстояние между ними в длину и в ширину. Он готовил гипсовый раствор, отливал формы, его фотоаппарат жужжал, разматывая пленку. Опустившись на колени, он трогал следы пальцами, как будто хотел проверить их свежесть. Но с Лоялом он не разговаривал и на него не смотрел.
– Порядок. Куда дальше?
Они переходили с одного места на другое; Безумные Глаза обшаривали землю из-за стекол очков в проволочной оправе, поврежденный зуб Лояла отбивал барабанную дробь в унисон тошнотворно пульсирующей крови.
– Порядок. Куда дальше? – Блокноты студента балансировали у него на колене, а он вытирал шею комом туалетной бумаги.
– До следующего пункта слишком далеко. Проедем часа два, разобьем лагерь и начнем завтра с утра пораньше. Придется пешком идти вверх миль пять. Там следы утконоса.
– Откуда вы знаете, чьи они? – Безумные Глаза сидел, высунув руку в окно, ее пальцы свисали к раскаленному желобу дождевого стока. Машина, трясясь и подпрыгивая, двигалась на юго-запад по пыльным дорогам.
– Ну, кое-чему я научился в том деле, которым занимаюсь последние три года. – Он был сыт по горло. – Пуля говорит, что это следы утконоса. Еще несколько человек подтвердили это. Я прочел несколько книг на эту тему, в том числе Хауэлла, Суиннертона и Клеменса. Клеменс копал здесь у нас в Ланс-Крике два года назад. Мы возили по этим местам большинство ваших так называемых экспертов. Все они хорошо знают Пулю.
– Что вы хотели сказать этим «так называемых»? Эти люди – лучшие в своей области.
– Многое не сходится между экспертами, книгами – и следами. Они не видят проблему. – Теперь сопляк внимательно слушал его. Он развернулся к нему на своем сиденье, от бившего в лицо солнца его лицо исказила гримаса, напоминавшая личину горгульи.
– Какую? Какую проблему? По вашему мнению.
– Проблему утконоса. На всех картинках этот паразит изображен с ногами, расходящимися в стороны, как у ящерицы. Все эксперты утверждают, что животное просто таскалось вразвалочку от одной грязевой ямы к другой. Но я смотрю на его следы, на расстояние между его ногами и, судя по этому, вижу, что они не соответствуют такому представлению. Сдается мне, что основной вес животного располагался гораздо выше, что ноги у него вовсе не расходились в стороны. Господи, да стоит измерить расстояние между его ногами. Если бы у этого паразита ноги были как у ящера, следы выдавались бы на два фута дальше с каждой стороны. И нет слéда от волочащегося хвоста. И еще по отпечатку стопы можно понять, что передвигался он с довольно большой скоростью, что никак не подходит толстопузому болотному ползуну.
Безумные Глаза судорожно искал что-то в своих записях, листки блокнота отрывались и падали на пол.
– Стойте! Ради бога, остановите машину. – Безумные Глаза молотил Лояла по плечу. – Это же моя теория. Это то, что я пытаюсь показать. – Он стукнул кулаком по сиденью. – За этим я сюда и приехал. Это точь-в-точь моя идея. Для этого я и провожу все эти замеры. Вот, я вам кое-что покажу, смотрите.
Он развернул рисунок, выполненный шариковой ручкой на линованной бумаге. Животное, нарисованное нервными штрихами, выглядело сильным и энергичным. Утконос стремительно бежал по сухой равнине. Его мощные ноги работали, как ноги лошади. Мускулистый хвост тянулся сзади вровень с телом.
– Что скажете об этом? – В окно ворвался горячий воздух. Пульсация в зубе Лояла, казалось, сотрясала всю машину. Наверняка снова нарыв. Он достал из стоявшего в кузове холодильного ящика два пива, одно протянул Безумным Глазам. На ночь придется раскопать ви́ски на дне.
– В этом больше смысла, чем в старом простофиле-грязекопателе. Думаю, это – в самую точку. Признаюсь, когда впервые увидел тебя там, в Медисин-Боу, я подумал, что ты ни рыба ни мясо, теперь беру свои слова обратно. Должно быть, ты занимался охотой или ставил капканы?
– Охотился на уток. На гусей. Я вырос в Айове, и мой папа был охотником на водоплавающих.
– Вот это – дело. Большинство тех ребят – специалистов, приезжающих сюда, – являются специалистами по распознаванию костей, они знают литературу, у них головы, как у Эйнштейна, но они никогда не охотились и не ставили капканы, и у них нет чутья на то, как думают и ведут себя животные.
– Ой, – сказал Безумные Глаза. Капелька слюны вылетела у него между зубов, – у меня есть куча других занятных идей.