Ночью среди вспаханных прерий тьма была еще темнее, чем в Мэри-Магге, где ее освещали по крайней мере те синие и оранжевые датчики, которые мелькали даже под закрытыми веками. Здешняя темнота казалась более черной по контрасту с россыпями звезд, астероидов, комет и планет, дрожавших над головой, словно под порывами космического ветра. На всем бескрайнем пространстве полей взгляду не встречалось ни одного желтого окна, ни одной пары ползущих фар, пробивающих кромешную пустоту. Звезды вызвали в нем тоску по Бену, великому любителю этих холодных точек. Может, его уже и в живых нет. Звезды не были неподвижными; они дрожали, как будто покоились на поверхности черного желе. Это было из-за ветра – слоистых потоков воздуха, плывших над землей, как половодье искажающих изображение замутненных илом жидкостей, – сморщивавшего далекую астрономию.
Ветер носился взад-вперед, как бесконечно работающая пила. Если Лоял лежал на спине и подушка не затыкала ему уши, он слышал, как песчинки бьются в окна. В ночи полнолуния ветер ревел, набрасываясь на дом, мычал, бродил в темноте, с грохотом катал ведро во дворе, хлестал сорняками по дощатой обшивке, пока все эти визги и хлопанья не заставляли Лояла выпутаться из своих серых простыней и кричать, уставившись в потолок. Когда живешь один, остается только кричать в потолок. Но его крики будили собаку, она начинала ходить взад-вперед по кухонному линолеуму, цокая когтями, беспокоясь, не набросились ли наконец на них под покровом темноты зловещие облака, бежавшие днем по небу.
Все же он решил, что стоит выращивать бобы. Черт с ней, со свеклой. Бобовые ему были понятней. Он обзавелся подержанным трактором, прицепами для вспашки и сева, договорился об аренде знаменитого комбайна Шиерсовых сыновей на время уборки бобовых, после того как они закончат жатву.
– Если через год-другой дела пойдут, ты, может, купишь лопастной комбайн для уборки бобовых, – сказал старик Шиерс. – С ботвоотводом, разделителем рядов и валкователями. Но, возможно, ты прекрасно обойдешься и комбайном моих мальчишек, только скорость используй не больше, чем на треть. Ну, еще тебе предстоит немного потратиться на сушилку. Когда будешь готов, я с удовольствием приду и посмотрю, как там у тебя все работает.
Бобовое дело наладилось на второй год. Прежде чем собирать урожай, Лоял хотел обнести изгородью двор и высадить новую защитную лесополосу из тройного ряда сосен. Старые тополя растрескались и поломались от времени. Однажды днем, незваный, крадучись, помочь ему строить изгородь пришел Джейс. Лоял испугался, увидев его, но подумал, что бедолага наконец пришел в себя после многих месяцев лечения в ветеранском госпитале. Весь день они работали молча, слышался только скрип и лязг ручного бура да Детка галопом носилась по двору, вспугивая жуков. Время от времени Лоял через плечо бросал взгляд на Джейса. Тот знал, как устанавливать столбы. Лоял обратил внимание на то, как плавно работали его мышцы. Наверное, в последнее время он довольно много помогал по хозяйству старику Шиерсу; лицо и торс у него обгорели на солнце. Серебристые волосы были собраны в пучок под фермерской шляпой. Ближе к закату Лоял велел ему заканчивать.
– Полшестого, – сказал он. – С меня довольно. Давай выпьем пива на крыльце, охладимся немного.
Пиво приятно остужало их разгоряченные глотки. Пили молча. Лоял вынес фунт дешевого сыра и хлеб. На краю равнины испарялись последние лучи солнца, и на ясном небе появились первые звезды. Джейс хлопнул себя по шее.
– Попался!
Бутылка загудела, когда Лоял подул поверх горлышка. Джейс встал. Что-то в его манере двигаться напоминало форель, замершую в струящемся потоке, а потом вдруг стремительно ныряющую.
– Ну, я пошел. Приду снова, если во мне будет нужда.
– Очень тебе благодарен, – ответил Лоял, уже понимая, что будет его нанимать. В тот день он испытывал какой-то нелепый прилив удовольствия и допоздна слушал радио.
Чистая темнота, царившая раньше по ночам, была рассеяна потоком света, лившегося теперь от выстроенного на перекрестке «Макдоналдса». Фермерские семьи съезжались издалека, как на свадьбу сына, чтобы съесть котлету в разрезанной булке, слизывая скользкий соус, и попить через соломинку из провощенных бумажных стаканчиков. Свет над парковкой вздувался, как гигантский волдырь на сухой коже ночи.
В конце дня Джейс и Лоял сидели на крыльце, в задубевшей от пота одежде, с холодными бутылками в руках, Джейс, по пояс голый, в прислоненном спинкой к стене кресле, с волосами, собранными на затылке; мокрые курчавые волосы под мышками виднелись каждый раз, когда он поднимал бутылку. Детка лежала на спине, выставив проветриваться живот и словно улыбаясь во сне.
– Хочешь? – Джейс вытряхнул немного доморощенной травы на листок бумаги для самокруток, свернул, прикурил, вдохнул пахнувший сеном дым и передал самокрутку Лоялу.
Разговор начинался неторопливо, Джейс, усталый, вяло ронял несколько рваных слов. Лоял перебирал в уме темы для беседы. Им было удобно целый день работать молча – разве что время от времени попросить передать плоскогубцы. На крыльце было по-другому. Лоял лишь изредка поглядывал на Джейса краем глаза. Он чувствовал собственную увядшую кожу, которая обвисла на нем, как подгнившие обои. Антифонный[89] разговор начинался с погоды, засухи, ураганов, с «ох уж этот проклятый ветер, эти смерчи». Сколько мяса осталось в морозилке. Сгорит огород или нет. Больные животные. Вода и колодцы. На что способны собаки. Мотор работает ровно, но от тормозов почти ничего не осталось. Элвис…
– Тыыыыы… ээээ… хочешь Элвиса? Смотри! – Джейс, на вид безупречный, как гладкий речной камень, взмахивая руками, словно крыльями, начинал завывать и, вращая бедрами, двигаться по двору. «Аа – оооо, аа – оооо!» – пока собака не садилась перед ним и, задрав морду, не выдавала длинный йодль. Из темноты ей издевательски отвечал койот, а Лоял, с бьющимся сердцем, каблуками отстукивал ритм по ступеньке.
Койоты, пшеница, сухая фасоль, соя, кукуруза, породы свиней и их способность набирать вес, мормоны, ядовитые укусы и снова койоты. Охота с капканами. Нет, о капканах нельзя, при этом слове Джейса начинало трясти, ход его мыслей опасно переключался на мины-ловушки, на восхождения с полной выкладкой по красным горам, прощупывание земли боевым ножом K-bar, чтобы найти безопасное место и присесть, окапывание, остроконечную лопату, едва царапающую землю, пронизанную переплетенными корнями. Его паническая память перескакивала с «мин-лягушек» на палки-пунджи[90], старые консервные банки, начиненные бомбами с пружинным детонатором, детей, взрывавшихся, когда их обнимали. На случайные осколки металла, человеческие ступни, ткани и осколки костей, дождем сыпавшиеся вокруг. Мало кто понимал вселяющую ужас хитрую тактику охотников на людей. Он внезапно задыхался и замолкал при виде того, как собака во сне дергает задней лапой, убегал прочь и не возвращался несколько дней, сваливая всю работу на Лояла.
– Ты нннне знаешь. Какое смыыыыышленое… эточееееловеческоесущество.
Так что касались только менее опасных тем: маленькие фермы обречены; будет ли хоть какая-то польза от этого сукина сына Бутца[91] или придется продавать свои фермы крупным корпорациям; отравление человека вследствие укусов насекомых; люди с неестественно большими ступнями. Мормоны, лучшая древесина для изгородных столбов; что умеют собаки; что лучше – ледяное или просто немного охлажденное пиво; Фрэнк Заппа[92]; женщины; мини-юбки. Нет, женщины – нет. Лоял с хрустом раздавливал пивную банку в своих заскорузлых ладонях и сплевывал на землю.
Вместе они построили свинарник, новый сарай для хранения техники, гараж для пикапа Лояла, обнесли изгородью квадрат двора вокруг дома, посадили сосны. Почему бы и нет, думал Джейс, деньги хорошие, да и кто еще нанял бы чокнутого сукина сына, который курит траву и завывает? Почему бы нет, думал Лоял, кому плохо от того, что есть с кем поговорить?
На третий год его хозяйствования после удушающего августа засушливое лето не кончилось, ветер дул не переставая. Лоял никак не мог привыкнуть к тому, как он придавливал его к земле, когда он склонялся, чтобы снять колесо, как загонял за угол курятника. Собака, куры, Джейс. Он был изолирован в своей жизни, как музейный экспонат. Мебели в доме почти не было. Подернутые пленкой окна возвращали ему его собственное отражение: лицо, поросшее седой щетиной, руки в боки или полуразведенные, как у человека, приближающегося к партнерше по танцу.
По утрам он включал радио в кухне на полную мощность и выключал его, только когда ложился спать. Черно-белый телевизор на кухонном шкафу рокотал оловянным смехом. Еще один радиоприемник, стоявший на стуле, служившем ему прикроватной тумбочкой, без умолку тарахтел, теша его четками песен, повторявшихся снова и снова, снова и снова, взволнованными голосами, кричавшими: «Отечественная обувь – лучшая в мире!», пока он не засыпа́л, но и в полусне продолжал слышать сквозь завывания ветра голоса, смеющиеся в промежутках между песнями, как голоса далеких родных, как электростатические помехи, доносившиеся из других галактик.
Засуха не кончалась всю осень. У Джейса случился рецидив, и он опять каждый день ездил в ветеранский госпиталь. Начались равноденственные сухие бури[93], ветер гонял по полям сухую землю и кусты перекати-поля, сбивал в пучки бурьян, разносил по земле сорные семена. По ночам Лоял слышал, как все это приглушенно скребется о доски дома.
В последнюю неделю октября, когда бобы еще оставались на грядках, ветер, приливной волной накативший с запада, переворачивал землю вверх дном. Дом содрогался. Сидя на краю кровати, Лоял писал в своей «записной книжке индейца», теперь это была бухгалтерская книга с зелеными страницами и вертикальными столбцами приходов и расходов. Ферму буквально сдувало. Небо задыхалось от пыли, гасившей звезды. Дом едв