36Дробовики
– Теперь он повернул вспять, – сказал Доффин. – Ветер. Ветер, он верткий, как поросенок.
Собака не упускала Лояла из виду ни на минуту. Она лежала под столом, прижавшись к его ноге. После ужина Доффин кривоногой походкой старого наездника повел их в гостиную смотреть пожар по телевизору. Лоял увидел, какой маленькой казалась площадь пожара с воздуха, всего несколько тысяч акров в бескрайней прерии. Оборванные телефонные провода. С земли представлялось, будто весь мир объят пламенем, лавиной огня, которую ветер мог погнать до Канады или до Мексики. Диктор сообщил, что сгорело шестнадцать ферм. Один из фермеров, за час потерявший годовой доход, явился к больнице с дробовиком, требуя выдать сгоревшего управляющего «Макдоналдса». На миг мелькнул мрачный взгляд этого фермера, когда его в наручниках заталкивали в машину службы шерифа.
Доффин дрожащей рукой налил себе и Лоялу. Иссохшее лицо, загоревшее едва не до черноты, мерцающие глаза.
– Вы можете оставаться здесь, мистер Блад, пока опять не встанете на ноги. – В руке старика – широкий низкий стакан. – Дробовики. Я мог бы вам рассказывать о здешних дробовиках, пока у часов не отвалятся стрелки. – Большой диван из облупившегося кедрового дерева, с подушками, обтянутыми воловьей кожей. Абажур, придававший свету оттенок походного костра. Рассказ начался. Миссис Доффин сидела в сторонке, скрестив тонкие лодыжки, выглядывавшие из-под юбки, наподобие костей на пиратском флаге; руки, после того как разлила кофе, она спокойно сложила на коленях и согласно кивала на все, что говорил муж.
Лоял тоже кивал. Земля все же осталась. Он может продать ее и сняться. Купить новый пикап – может, один из тех фургонов-«Фольксваген» – оборудовать его, получится маленький дом на колесах. Черт, он сможет ехать куда захочет. На Аляску. В Калифорнию.
– Я мог бы рассказать вам про дробовики с плохой стороны, описать несчастья, которые они посеяли, но я смотрю на это больше как на привычку, на что-то хорошо известное, на достойный способ очистить жизнь, когда в ней накапливается много грязи. Бывало, это называли временным помешательством, но я всегда считал это проявлением особенно ясного сознания в соответствующих обстоятельствах. Не всегда, конечно, но чаще всего. В семье моей жены поступали так не раз. – Миссис Доффин кивнула. Теперь ее костлявые руки праздно покоились на ковровых подлокотниках кресла. – Ее отец. Дед. Один из ее дядьев. Могу вспомнить и других. Все – или, по крайней мере, большинство – фермеры.
– Это правда. – Она слегка стукнула указательным пальцем правой руки. – Это я нашла отца. Мне было всего семнадцать. Мама рассказывала, что от шока я на неделю ослепла. Сама я этого не помню.
– Здешние скотоводы и фермеры, мистер Блад, почти всегда выбирают дробовик. Чтобы дотянуться до курка, берут рогатину. Тут не заморачиваются с большим пальцем ноги – не любят снимать ботинки. Умирать, знаете ли, надо обутым. Прижимают дуло ко лбу. Как когда убивают корову. Это самая слабая часть головы. В здешних краях я мог бы назвать вам с дюжину имен. Элвин Компасс, красивый молодой парень, ездил, бывало, в Вулфвинг. Он там ухаживал за какой-то девушкой, мы так и не узнали, за кем именно. Славный был парнишка, из уважаемой семьи скотовода. У его отца было отличное ранчо в долине Уайтуотер. Сколько раз я останавливался, чтобы полюбоваться его стадом. Однажды увидел одного из его быков в весенней траве. Он рыл землю копытом, красная глина разлеталась фонтаном, а потом опустился на передние ноги и стал тереться плечом, как будто у него там болячка.
Чтобы увидеться со своей девушкой, Элвин проделывал больше пятидесяти миль. Один раз ехал очень быстро и врезался в машину, которая проезжала перекресток наперерез, свалил ее в кювет, машина перевернулась на бок. Элвин остановился и подбежал к ней. Заглянул внутрь, а там – шесть или семь человек, в том числе дети, никто не шевелится, у водителя все лицо в крови. Он вернулся к своему пикапу, достал дробовик из кузова и вышиб себе мозги. Прямо там, на обочине. Но дело-то в том, что люди в той машине не были мертвы. Никто, кроме водителя, который потерял сознание от удара и получил небольшой порез на лбу, даже не пострадал. Вы же знаете, сколько кровищи бывает, когда поранишь голову. Через несколько минут он уже пришел в себя. Он-то и нашел Элвина. Как вам такое?
Или еще один, Си Си Поуп. Жил тут неподалеку в большом доме с сестрами Дороти и Бриттанией. Ни у кого из них никогда своей семьи не было. Странная компания, скажу я вам. Четыре или пять лет кряду им везло как утопленникам. Повсюду вокруг дождь, а над их полями – ни капли. Или потоп смывал их начисто, а у остальных – только освежал землю, а то молния во время грозы ударила прямо в их ферму за неделю до жатвы и все разнесла, то вся техника сломалась одновременно, и обнаружилось, что запчасти, какие им требовались, перестали производить – устарели. Если ложное солнце[101] – так именно над ними, и больше нигде. Индейцы и ногой не ступали на его землю, а Си Си называли Говорящим Задом Наперед. Что они имели в виду – кто знает? Говорил-то он нормально, как мы с вами.
Потом Си Си повредил плечо, врач сказал, что надо делать массаж два или три раза в неделю, и послал его к жене Эрла Доффина – он, насколько я знаю, никакого родственного отношения ко мне не имеет, – которая была хорошей массажисткой и добропорядочной женщиной. Ну, он пошел к ней, но минут пятнадцать топтался перед домом, прежде чем набраться храбрости, чтобы спросить, согласится ли она делать ему массаж. «Йа-йа, конеш-шно», – ответила она, она была шведкой. И он стал каждую неделю ходить к ней на массаж. Думаю, дело ограничивалось плечом, а там кто знает. Бедный семидесятичетырехлетний неудачник, который никогда не знал никаких женщин, кроме двух своих сестер-зануд, влюбился в жену Эрла Доффина – здоровенную толстую женщину, бабку шестерых внуков, склонную к романтике не больше, чем коровья лепешка. Конечно, он знал, что шансов у него никаких. Он не сказал ей ни единого слова. Взял свой дробовик, сел перед зеркалом и застрелился. После его смерти обнаружилось, что ящик его конторки забит любовными письмами, которых он никогда ей не посылал.
А вот еще Чарлз Ви Санди. Он был таксидермистом. Господи, он мог сделать чучело пумы, которое выглядело настолько живым, что кровь стыла в жилах, когда ты смотрел на него. Правда, Молли?
Собака спала, положив голову на ступни Лояла. От ее тяжести ступни покалывало. Он попробовал было чуточку высвободить ногу, но при малейшем движении с его стороны собака еще плотнее прижималась к ней. Она не желала больше с ним расставаться.
– Он мог сделать любое чучело – коричневого оленя или лося – так, что зверь был гладким, как масло. Мальчиком он подписался на заочный курс «Изучайте таксидермию в свободное время» и – боже ж мой! – стал-таки мастером. Он обновлял экспозиции для некоторых крупных музеев, два года проработал над стаей койотов в Нью-Палце, штат Нью-Йорк, в тамошнем городском музее. В каком-то журнале даже была помещена статья о той выставке, где-то он у нас есть.
– В «Западном мире», – подсказала Молли. – Он лежит в одной из коробок в сарае. А еще в одной местной газете о нем была большая статья с фотографиями.
– Завтра покажу вам. И вот мистер Санди, хорошо зарабатывающий, уважаемый за свое мастерство, герой журнальных и газетных публикаций, имеющий чудесную семью, двоих детей, стреляется. Как раз в конце зимы. Закончил все свои работы, обклеил потолок газетами, другими газетами застелил пол, чтобы никому не пришлось все вычищать, и – бабах! И никто так никогда и не узнал, почему он это сделал. Дела у него шли хорошо. Никаких признаков такого намерения не было, и записки он не оставил. А его труды по обклеиванию потолка газетами обернулись горькой иронией, потому что все это месиво – мозги, запекшаяся кровь – заляпало костяшки домино на столе позади него. За час до того как застрелиться, он играл в домино с младшим сыном. Это было много лет назад, но что еще более странно, тот самый сын, с которым он играл в домино, тоже застрелился, в день своего восемнадцатилетия. Это случилось два года назад. Не помню, где он это сделал, а ты, Молли?
– Тут неподалеку, в поле.
– Да-да. Теперь вспоминаю. Забавно, что он воспользовался дробовиком восьмого калибра. У его отца, видите ли, была коллекция, так вот это ружье оказалось из нее.
– Господи! – воскликнул Лоял. – От него, должно быть, мало что осталось.
– Совершенно верно. Голова разлетелась вдребезги. Но тут, по крайней мере, известно, почему он это сделал. Он оставил предсмертную записку на трехстах двенадцати страницах. Начал писать ее за семь месяцев до этого грязного дела и писал все семь месяцев. Он считал, что у него нет будущего, что он невзрачный, девушки над ним смеются, у него дурные привычки – можно предположить, что́ он имел в виду, – что он ленивый, у него плохая память, он плохо учился в школе, страдает аллергией чуть ли не на все, одна нога у него короче другой и так далее. В общем, все беды, какие могут быть у мужчины.
– Я никогда не считала его некрасивым, – вставила миссис Доффин. – Сколько раз я его ни видела, он выглядел совершенно нормально. Никогда не угадаешь, что может прийти в голову человеку.
– Таких, как те, о ком я рассказал, – пруд пруди: потерянный урожай, невозможность платить по закладной, финансовые проблемы… Конечно, и у нас были свои трудности, но мы каким-то образом выкручивались без помощи ствола. Правда, мама?
– Пока – да, – ответила миссис Доффин и рассмеялась.
– Вы сегодня понесли серьезные потери, мистер Блад, это так: ваш урожай бобов, ваши леггорны, дом, хозяйственные постройки… Но я надеюсь, вы не станете смотреть на вещи слишком мрачно. Вы спаслись сами, у вас остались машина и собака. Надеюсь, вы не схватитесь за ствол, как те, о которых мы сейчас вспоминали. У вас еще есть для чего жить.