Дверь разбухла от влажности, и ему пришлось дважды толкнуть ее, прежде чем она открылась. Мернель, стоя к нему спиной, в черных обтягивающих брюках, наклонилась, доставая из шкафчика под раковиной новую губку, и спросила:
– Мерзкая там погода?
– Отвратительная. Холодает уже. Сообщают, что к утру пойдет снег.
– Охотники на оленей обрадуются. – Ветер швырнул охапку дождевых струй в заднюю дверь. Кожух газового баллона задребезжал о стену дома.
– Да, им это понравится. Ужин скоро? Пахнет обалденно. Что это?
– Свинина, запеченная с кабачками. По-моему, подходит для сегодняшней погоды. И еще я испекла яблочный пай. А запах – это от корицы.
– Хочешь выпить? – Он повесил свою мокрую куртку на крюк возле двери, чтобы просушить ее. От Рея исходил горький аромат свежераспиленной древесины. Тапочки стояли в прихожей.
– Ну, может, бокальчик. Разведи побольше. – Она заглянула в раскаленную духовку и потыкала в свинину специальной вилкой. Рей включил маленький радиоприемник над раковиной – что-то латиноамериканское, исполняемое на трубе в сопровождении каких-то щелкающих звуков. Достал бутылку бурбона из пахнувшего сосной и специями шкафчика, где хранился сахар, а из холодильника – зеленую бутылку имбирного эля. Мернель выдвинула из морозилки лоток с кубиками льда.
– Только сегодня залила свежую воду, – сказала она, – так что у льда не будет старого привкуса. – Она подставила лоток под струю воды и держала, пока рычажок не издал легкий треск и кубики не высвободились с коротким ледяным скрипом. Рей встал у нее за спиной, прижав ее животом к краю раковины. Она почувствовала на затылке и на ухе его горячее дыхание, его губы прижались к ее шее, язык лизнул прядь волос.
– А-а-а, – пропел он. – До́ма! Как же я это люблю.
Искра горькой мечты о детях пронзила Мернель.
– Еще пятнадцать минут – и мясо будет готово. Там пять фунтов, так что останется и на то, чтобы завтра сделать пастуший пирог. – Она взяла у него бокал. Стекло было холодным. Лед позвякивал о стенки.
В гостиной Рей уселся в свое обтянутое искусственной кожей глубокое кресло, Мернель – на диван с богато шитой золотом твидовой обивкой. На полированном кофейном столике из карамельного дерева – блестящая вазочка с мятными леденцами, стопка журналов: «Лесной склад», «Моторные лодки» и «Ридерз дайджест». Сияющие фанерные панели лимонного цвета. Повсюду на стенах – фотографии осенних пейзажей в штампованных латунных рамках. В дальнем конце комнаты на столике – телевизор, развернутый экраном к дивану и креслу.
Рядом с диваном – застекленный шкаф; в нем – медвежья коллекция Мернель: стеклянные медведи, керамические, деревянные, бакелитовые, пластмассовые, из папье-маше, сделанный из теста и покрытый лаком мишка из Италии, соломенный – из Польши, мягкие набивные, сплетенные из прутьев и вырезанные из камня, медвежонок на металлической, с рычажком на задней поверхности музыкальной шкатулке, исполняющей «Мой дом среди полей». Она не знала, почему собирает их, говорила: «О, это что-то вроде хобби. Не знаю. Просто они мне нравятся». Рей привозил ей медведей отовсюду, куда бы ни ехал – со съездов лесозаготовителей в Спокане, Денвере, Бойсе, из-за рубежа: из Швеции и даже из Пуэрто-Рико и Бразилии. Можно сказать, что это он их собирал, а она расставляла на стеклянных полках. Ей приходилось любить их. И она их любила.
Рей включил телевизор. Голубой прямоугольник разбух в их сторону, и сквозь безнадежную пелену снега проступили скрюченные колеблющиеся фигурки. Изображение притягивало внимание, как языки пламени в камине. В половине девятого Мернель отправилась на кухню развести «Овалтин»[102] и нарезать пай, еще теплый, как тело спящего человека. Она расставила десертные тарелки, белые, с синей каймой и золотыми листьями, на подносе, налила в такие же чашки розоватый «Овалтин». На фоне бушующего за окном урагана в кухне уютно позвякивал фарфор, поцокивало серебро приборов. В гостиной Рей придвинул к дивану маленький столик, застелил его желтой скатертью. Она аккуратно поставила на него поднос. Они смотрели на мерцающем экране какую-то передачу, беззвучно отламывая вилками пай с корочкой и кремом. Вид пустых колен мужа рвал ей сердце. Если бы у них были дети, они сейчас укладывали бы их спать. Рей рассказал бы им сказку на ночь. «На ферме, на вершине высокой-высокой горы жила-была девочка. Звали ее Айви Солнечный Лучик Макуэй, хотя в окру́ге все-все звали ее просто Солнышко».
Когда передача уже заканчивалась, зазвонил телефон. Рей потянулся. Его острые локти выпятились под рукавами клетчатой рубашки.
– Если это кто-то с лесопилки…
– Я отвечу, Рей. Не сто́ит тебе никуда ехать в такую погоду.
Черная проливная ночь. Она сняла трубку, но он уже был на ногах, стоял в дверях и прислушивался. Гулкие голоса из телевизора сменились зловещей музыкой, на фоне которой суровый голос произнес: «…я полицейский… во время патрулирования…»
– Да-да, – говорила Мернель нервным голосом, каким всегда говорила с незнакомыми официальными лицами. Кто-то диктовал ей адрес. Она слушала, шаря рукой в поисках карандаша и бумаги. Он встал рядом, наблюдая, как она записывает номер и дорогу до какого-то города, находящегося в горах, милях в ста езды. – Ей семьдесят два года, она была полной, но теперь похудела, рост, кажется, пять футов пять дюймов, я не уверена. Она ниже меня. В очках. – Она помолчала, слушая, что говорил молодой голос. – Я раза два пыталась дозвониться ей вчера днем, но она не отвечала. В какое время? Ну, точно не помню, но как раз начинался дождь. Может быть, часа в три. Сегодня утром снова позвонила. Ее часто не бывает дома, поэтому я ничего плохого не подумала. Да. Да, я могу привезти ее фотографию, сделанную прошлой весной. Мы с Реем выезжаем немедленно.
Повесив трубку, она удивилась, что у нее не дрожат руки, прижала их к глазам, потом безвольно опустила и втянула воздух сквозь зубы.
– Звонили из полиции Нью-Хэмпшира. Какие-то охотники на оленей нашли мамину машину на бревенчатой дороге. Они думают, что она простояла там день или два – ее засыпало снегом, и вокруг – никаких следов. Ее телефон не отвечает, идут только гудки. Мистер Колерейн, шериф Колерейн, распорядился съездить к ее трейлеру и проверить, ее там нет. Нас они нашли через Отта. – Она набрала знакомый номер, не глядя, пальцы двигались сами, по памяти, и постояла, прислушиваясь к гудкам, представляя, как телефон звонит в пустом трейлере.
– Они говорят, что не знают, как машина вообще могла туда забраться. Она села на камень. Говорят, что там вокруг – только скалы, вырубки и болото, бульдозеру будет трудно туда проехать.
– Она пострадала?
– Они не знают, Рей. В машине никого нет. На сиденье осталась ее сумочка. В ней – деньги. Тринадцать долларов. Им нужно описание внешности, чтобы обзвонить мотели и больницы. Говорят, что там жуткий снегопад. Рей, какого черта она делала на лесовозном тракте в Нью-Хэмпшире, за Риддл-Гэпом? Наверное, какой-нибудь грабитель или кто-то еще хуже мог ворваться к ней, похитить и украсть машину.
– Оденься потеплее. Поездка через чертовы нью-хэмпширские горы будет очень трудной.
От восточного берега реки Коннектикут земля круто уходила вниз. Мернель сидела на краешке кресла, упершись руками в приборный щиток. В свете фар блестела черная дорога, на лобовом стекле метались «дворники».
– В последние месяцы она была странной, Рей. Помнишь, в августе вернулась домой, волоча прицепившийся к заднему бамперу чей-то почтовый ящик? Ведь он должен был страшно грохотать по дороге, а она сказала, что ничего не слышала. А потом, когда снесло мост, она пыталась переехать ручей вброд, и машина застряла в яме. В этой проклятой машине она была ходячей катастрофой. Она слишком стара, чтобы водить машину, Рей. И я собираюсь сказать ей об этом прямо, без обиняков.
Дождь щелкал по капоту, в каждой капле – льдинка. По мере того как падала температура «дворники» при каждом движении сметали со стекла снежные гребешки, оставляя среди ледяной корки лишь два прозрачных «веера», скребли и царапали его. Рей осторожно съезжал с дороги и руками снимал с «дворников» налипший обледеневший снег. Пока он это делал, черный лед обволакивал переднее стекло. Он отскребал его, но, не проехав и мили, был вынужден снова останавливаться и чистить стекло. Обогреватель ревел навзрыд, но только и мог что продувать лунный кружок чистого стекла размером с блюдце, это заставляло Рея ехать, низко пригнувшись к рулю.
Дороги не были посыпаны песком, и «ДеСото» скользил, задние колеса заносило даже при самом незначительном изгибе дороги. В горах их бросало из стороны в сторону. Никаких встречных машин, слепящих фарами, им не попадалось, но далеко позади Рей наблюдал в зеркале заднего вида какое-то медленно ползущее транспортное средство.
– Наверняка там, сзади, идет грузовик с песком, – сказал Рей. Они продвигались со скоростью двадцать миль в час, ледяной дождь словно осыпа́л их солью. В Джарвисе он сменился снегом.
– Ну, хоть небольшое послабление, – сказал Рей. Но колеса теперь буксовали в снегу, а «дворники» не могли разогнать кружившие снежинки. И все же он довел скорость до устойчивых тридцати миль.
Проснувшись в мотеле на горячих простынях, она по дыханию Рея поняла, что глаза у него открыты. В тесной комнате – пластмассовый стул впритык к двуспальной кровати, телевизор – было душно. У нее болела голова. Обогреватель был включен на полную мощность, и по силе воздушного потока она догадалась, что на улице очень холодно.
– Давно не спишь? – прошептала она.
– Вообще не спал. Только и думаю о том, что она может быть там, снаружи. Становится страшно холодно. – Он встал и потянул шнур жалюзи, на пальце сверкнуло обручальное кольцо. Планки жалюзи застряли под кривым углом. Огни во дворе мотеля расплывались в кристаллической дымке. На сильном морозе шел мелкий-мелкий снег. Там еще и ветер, подумал он. Сколько может продержаться при такой погоде даже тепло одетый человек, забившийся в какой-нибудь полый ствол или укромный угол? Согревает ли огонь выносливости старых женщин с ферм или они уходят быстро и легко?