Малышка, что же ты натворила?
Изменения в ее теле... Ее взгляды. Ее месть мне. Следом отдаются от стенок черепной коробки воспоминания о моих собственных словах, брошенных сухим тоном, что ничего к ней не чувствую. Что пусто. Что не хочу видеть.
Картинка складывается и ослепляет. Не пришла. Не рассказала. А я и не слушал. Мысли не мелькнуло. Юля, наверное, тоже решила, что мне это сейчас не нужно.
Задыхаюсь.
Маленькая, что же мы с тобой наделали? Как теперь жить–то будем?
Взрывает изнутри.
— Матвей... Матвей, пожалуйста. У тебя такое лицо... Скажи что–нибудь, — умоляет Люба.
Голос звучит откуда–то издалека. Я все еще в гостиной в этом дурацком полотенце. Прижимаю к носу купальные плавки.
Вдруг понимаю, что ненавижу Юлину подругу. За то, что она вот так на меня это вывалила. Не по–человечески. Так нельзя с живыми людьми. Она ведь знала, как сильно я любил свою девушку.
Люба упорно продолжает нести пьяный бред:
— Давай поговорим? Мне так жаль. Я даже не представляю, что ты сейчас чувствуешь.
— Отъ**ись.
Срываюсь с места и иду к лестнице. Быстро. Это какое–то горе, к которому я не готов. Надо Юлю видеть. Надо спросить, как она узнала. Как в больницу пошла. Сомневалась ли хоть один день. Час? А может, оставила? Новая идея ослепляет. Снова бросает в пот. К такому я тоже не готов. Какой, блть, из меня папаша? Самому отец нужен.
Надо поскорее всё выяснить.
Когда до цели остается несколько метров, в дом заваливается Уваров, следом его друзья. На расслабоне все, борзые, бухие. Взрываюсь от одного только вида! И так весь день нещадно игнорирую.
— А, вот ты где! — кричит Уваров. — Обшарили душевые, решили было, ты по канализации свалил!
— Через толчок! — И тупой ржач. — То–то воняет!
— Поясни–ка мне пару моментов, Адома...и...тис… блть, че за фамилия?
Непременно поясню. Ты сейчас — меньшая проблема. Мы больше не в узком коридоре бани, и у меня нет за спиной напуганной девочки. Не так ли?
— Нормальная фамилия. Телкам нравится. И ты ее тоже, сука, запомнишь.
Размахиваюсь и бью по роже.
Глава 23
Юля
Пулей взлетаю по лестнице на второй этаж.
Матвей на меня та–ак посмотрел! Боже, боже.
Он не хочет детей.
Не хочет, конечно, ему девятнадцать.
Придется сказать, что его мнение в этом вопросе не учитывается. Я собиралась это сделать в день рождения, будучи в красивом платье, на отличной вечеринке. Сейчас на мне даже трусов нет. Максимально беззащитна.
Усталость наваливается на плечи как–то резко и неумолимо. Минуту назад я смеялась до слез, так хорошо было. Сейчас все испортилось!
Второй этаж встречает потрясающей тишиной.
Вернуться бы, Любе по щекам надавать, да сил нет. Всё понять могу: влюбилась в Матвея. Или в его отношение ко мне в прошлом, что вероятнее. Так–то он далеко не подарок, может вести себя как полная скотина! И сегодня все убедились в этом. Ладно. Сердцу не прикажешь, втрескалась–боролась. Но не таким же способом! Когда Люба встречалась с женатым мужчиной, я хоть и осуждала, но не звонила обманутой жене!
Никого не хочу видеть. Смертельно устала. Кладу ладонь на низ живота и поглаживаю — твердо. Нужно срочно лечь и расслабиться. На сегодня с меня хватит.
Подхожу к двери нашей «вип–комнаты» на двоих — заперто. Стучусь. Еще раз. Громко.
Раз заперто, значит, кто–то там есть.
На игры больше нет времени. Мне нужно убежище.
— Захар! Захар, открой! Ты там? Захарчик, пожалуйста! — кричу. — Если ты там, пусти!
Прислушиваюсь — тишина, я стучусь снова.
— Заха–ар!
Небольшой шум, дверь чуток приоткрывается. В образовавшемся проеме я вижу знакомую веснушчатую физиономию. Максимально недовольную. Лохматый Захар щурится на свет.
— Прости, что разбуди... ла, — прерываюсь на полуслове, понимая, что он голый.
В смысле совсем. Причинное место, к счастью, не видать, но часть бедра — вполне.
— Что тебе надо, кайфоломка? — спрашивает, оглядывая меня с ног до головы и кивая своим мыслям. — Своему не даешь, решила и мне ночь испортить? Я не пьяный и не укуренный, не забирай последнюю радость.
— Почему это не даю? — Перебиваю саму себя: — Блин, Захар, я очень сильно устала и у меня тянет живот. Можно я лягу?
Не знаю, что на него действует. Может, взгляд мой, может, уважение к Матвею.
Захар медлит секунду, потом вздыхает и кивком приглашает заходить. Направляется вглубь комнаты.
— Лучше не включай свет, — бросает он. — Твоя постель слева.
Я слушаюсь. Юркаю в темноту. Сказал бы кто пару месяцев назад, что голый Захар будет самым безопасным для меня человеком, — покрутила б у виска! Но это он из–за Матвея, моей заслуги там мало.
— Кто это? Что происходит? — женским голосом возмущается «последняя радость» Захара.
Упс.
— Я в темноте ничего не вижу и никого не осуждаю! — говорю нарочито бодро. На ощупь добираюсь до кровати и шарю, ища свой рюкзак.
Захар бубнит вполголоса, как–то даже нежно:
— Да останься, че ты, а? Она щас уснет. Блин, да она не поймет ни фига... да ладно тебе... Ну как я ее выгоню, это ее комната... Не могу выгнать. Яночка.
— Я Юля! — рявкает девчонка с потока.
Только сейчас узнаю голос. Тезка вылетает из комнаты. Я поспешно одеваюсь: трусы, штаны. Только потом куртку расстегиваю.
— Точно, Юля! — кричит вслед Захар. — Две Юли, хоть желание загадывай!
Но шутка второй Юле смешной не кажется. На прощание она одаривает Захара третьим пальцем, после чего захлопывает дверь, оставляя нас в темноте.
— Юли все одинаковые, — делано вздыхает Захар.
— Быстро ты, — говорю я, хохотнув. Натягиваю футболку, следом свитер. Фух! — За сколько времени ты ее в кровать затащил?
— После оргазма не так больно. Решил сымпровизировать.
— Прости, что прервала. Я... не знала, что ты... эм… с девушкой. Лечишь свою боль. Хороший из тебя получится невролог. И рецепты замечательные.
— Ха–ха–ха, — отзывается он демонстративно невесело.
Становится стыдно за резкость. По сути, Захар ни разу не сделал мне ничего плохого. Да, втягивал Матвея в авантюры, тащил в клубы, но и только.
— Надолго у тебя обычно такие приступы?
— Дня на два–три. По–разному. Где Матвей?
— Внизу. Ты не мог бы проверить, всё ли нормально? Там народ обожрался и угрожал ему.
— Блть. Так и знал, что без провокации не получится.
— Зря вы сюда поехали.
— Так а за кем следом? Должна мне будешь.
Захар идет к двери, отворяет ее. Мгновение мешкает. Потом выдает строго:
— Закройся изнутри. И не выходи сама.
Я так и делаю. Защелкиваюсь на шпингалет, потом забираюсь в кровать и накрываюсь одеялом. Некоторое время пытаюсь расслабиться: дышать глубоко и медленно. Поглаживаю живот. Не плакать.
— Всё хорошо, малыш, — шепчу. — Твой папа нас не дал в обиду. И не даст. Сам будет обижать, наверное. Это мы переживем. Все будет хорошо. Нам просто нужно домой.
Но беспокойство выходит на первый план. Больше за Матвея волнуюсь, конечно, но и Захар вроде как уже... не чужой. Мы тут втроем против всех.
Вскоре в комнатку стучатся. Я быстро присаживаюсь. В груди сжимается. Включаю свет и спешу открывать. Но сперва осторожно спрашиваю:
— Кто?
— Это я, Юля, — слышится глухой, низкий, до боли знакомый голос.
Матвей.
Ох...
Пальцы не слушаются, пока несколько раз подряд дергаю этот дурацкий шпингалет. Наконец, получается. Я толкаю дверь. Матвей тут же заходит в комнату. Чуть ошалело оглядывается.
Взъерошенный, запыхавшийся. Под носом и на губе запекшаяся кровь. На скуле ссадина. Волосы влажные — видно, что умывался только что, но недостаточно усердно. Следом заходит Захар. К своей кровати кидается, натягивает толстовку. Выдергивает зарядку из розетки.
— Что случилось? — шепчу. — Матвей, боже... вы всё же подрались?
Слезы вновь наворачиваются. Кажется, в данный момент я расплачусь из–за чего угодно.
— Уезжаем, окей? — говорит Мот. — На хер отсюда.
— Да, хорошо, — быстро киваю и хочу уже к своему рюкзаку ринуться, но Матвей останавливает.
— Юля, Юлечка, погоди. — Он обхватывает мое лицо ладонями, смотрит в глаза. Они у него поразительно ясные. Произносит глубоким, чуть надтреснутым голосом: — Без игр и патронов. Просто скажи: ты оставила или нет?
Во рту пересыхает.
Матвей сводит брови вместе. Хмурится. Его нижняя, раненая, губа чуть дрожит после ушиба.
Он думал об этом. Все это время думал и пришел с вопросом. Очень сильно хочется пить. От него пахнет металлом. Кровью. Матвей смотрит в глаза, в душу заглядывает. Теперь все будет иначе. А вот как именно...
Понятия не имею. Пальцы ног подгибаются. Во мне не осталось сил. Дзен разлетелся в клочья.
— Просто скажи мне, Юля.
— Оставила, — шепчу я. Потом добавляю: — Прости. — Слезы застилают глаза. За что извиняюсь? Что случайно забеременела? Что поперлась сюда в таком положении? Что молчала? Господи. — У нас с тобой десятая неделя.
Мир покачивается. Я знала, что однажды сообщу Матвею. Что придется это сделать. Мы должны были кружиться в танце на моем дне рождения, он бы сдался и заявил, что скучает. А я бы ответила, что тоже. И что беременна от него.
Матвей зажмуривается на секунду. Потом громко выдыхает. Его реакция абсолютно непонятная, но пробирает до костей. В его глазах то ли паника, то ли шок. Там столько всего, что я пугаюсь и быстро опускаю глаза.
— Ты бухала. Это очень–очень плохо.
— Нет, — быстро качаю головой. — Это была вода. Ты что, я бы не стала. Я дурила тебя. Хотела больно сделать.
Он моргает, осмысливая. Произносит медленно:
— Получалось. Хорошо.
Идет одеваться. Больше ничего. Ни улыбки, ни поцелуев, ни приятных слов. А уж поздравлениями и не пахнет.
Мои зубы начинают стучать.
Матвей открывает рюкзак, достает вещи. Движения нервные, резкие. Я дрожу всем телом. Нужно лечь и расслабиться.