Лежала под одеялом, поджимала колени к груди и прятала лицо в подушку. Было страшно. До костей продирала дрожь, что тупыми шутками и агрессией эти пьяные уроды могли довести меня до выкидыша. Что я могла потерять объект обнимашек на этой базе отдыха. Черт–те где в лесу, за городом. Все вокруг пьяные, до ближайшей больницы ехать неизвестно сколько! Наверное, я могла бы истечь кровью и никто бы мне не помог! Уж точно не Люба! Пульс долбило.
Кадры из фильмов, где героини теряют детей, всплывали в памяти и ранили ужасом.
Бедный мой ребеночек. Я к нему уже привыкла, и сам факт возможного риска холодил кожу.
Мне понадобилась помощь и поддержка. Сильное, мать его, плечо. Желательно ласковое слово. Взяла и написала сообщение будущему папочке, раз уж он теперь в курсе.
И вот лежу теперь, ответ ожидаю.
Матвей молчит. Наверное, и правда спит. Обидно: я тут борюсь с кошмарами, а он дрыхнет. Впрочем, это ведь хорошо, что у человека отличный сон? Хоть кто–то из родителей должен быть со здоровой психикой.
Мы же с Объектом снова будто вдвоем. Он и я в целом мире. Так и засыпаем: я прижимаю руку к животу и тихонько не то скулю, не то плачу. Вокруг становится слишком много страха, я лежу в чаше из него, глотаю его вместо воздуха, по щекам текут его соленые капли. Боюсь за Объект и грущу, что моя жизнь такая теперь. Мне так жаль, что всё в ней неправильно. Не о том я мечтала. Матвей не позвал жениться и не обрадовался. Он поцеловал меня в лоб, сказал, что должен подумать, после чего уехал. Да и не хочу я так: по залету. По любви хочется.
Просыпаюсь поздно и в первую очередь думаю о том, что Объект, должно быть, мужского пола.
Мальчик.
Присаживаюсь в кровати и глупо улыбаюсь.
Идея приходит внезапно, и становится поразительно ясно, что так и есть в действительности. Мне очень сложно представить Матвея с дочкой на руках. А себя с сынишкой — запросто. И я так живо воображаю себе эту картинку, что улыбаюсь еще шире. У меня будет собственный мальчик.
Вдох–выдох. Строим дзен заново. Из того, что в наличии.
На телефоне от Матвея только одно сообщение: «Да, спал, прости. Как ты себя чувствуешь?»
Перечитываю его несколько раз. Так себе приветствие, скажем прямо. Ни ласкового слова, ни горячего заверения. Я для Мота не любимая, а контейнер для вынашивания, который не должен нервничать. Поэтому усердная сдержанность. Ни слова лишнего. Лучше бы наорал, что я дура безмозглая, чуть не потеряла наше сокровище, когда поперлась хрен пойми куда. И так далее. Он умеет, я знаю.
По фи–гу.
Для дзена материала по–прежнему критически мало, и я решаю позавтракать. В идеале — оладьями.
Иду умываться, потом в кухню. Через час просыпается Люба и обрушивает на меня целую тонну эсэмэсок с извинениями! Я бы отнеслась к ним спокойнее, если бы не замирала при каждом телефонном сигнале. Не от нее ждала сообщений. Подруга всегда была для меня лишь на втором месте после Матвея. Должно быть, ее это расстраивало.
День проходит в ожидании чего–нибудь. Какого–нибудь небольшого грузовичка с розами или тоненького кольца с бриллиантами. Я много лежу, читаю, смотрю сериалы.
Когда на улице раздается громкий гудок, вздрагиваю и подбегаю к окну в надежде. Но это лишь кортеж с чужой свадьбой. Надуваю губы. Издевательство. Все вокруг женятся, а меня и по залету не берут. Тихо сама себе посмеиваюсь.
Ближе к вечеру варю суп. Папа тут же, на кухне, пьет чай и смотрит футбол по телику. Мама болтает по телефону с подругой. Затем решительно заходит в кухню и говорит мне:
— Юль, а ты часом не беременная у нас?
Смотрит в упор. Отец начинает кашлять, подавившись, а я глаза округляю, холодея.
— С чего вдруг такие пошлые мысли? — отшучиваюсь. — Мамуль?
Сердечная мышца интенсивно сокращается. Кто проболтался? Я бросаю картофель в мультиварку, следом вливаю туда бульон. Вся такая занятая хозяюшка, любо–дорого посмотреть.
— Слава богу! Да тетя Маша рассказывает, что у ее коллеги дочь, вертихвостка, скрывала беременность до последнего! Когда уже поздно было что–то делать. Папаша там, конечно, на попятную. Теперь родителям разгребать.
— Понятно.
— Что это за отношения в семье, когда у всех секреты? — возмущается мама, взмахнув руками. — Не понимаю, как так жить можно. Как можно не заметить беременность дочери? А она–то тоже хороша! Каждый день в глаза родителям смотрела и молчала.
— Это да, — произношу я уклончиво. — Ты бы обиделась на месте родителей той девочки?
— Ох, Юля, сложный вопрос. Что–то я даже разнервничалась. — Мама садится за стол, вертит в руках мобильный. — Всему должно быть свое время. Учеба, работа, свадьба. Эта девчонка мало того что на родителей дите и его содержание вешает, так еще и права выбора не оставила! Как нож в спину от родного ребенка. Я была бы в трансе.
— Представляю себе, — говорю я, вновь отворачиваясь. Сил в глаза посмотреть нет. Мой Объект — это нож в спину.
— Так Маше и сказала. Потом вспомнила, что Юля наша на танцы что–то не ходит. И на рисование свое. В груди закололо! Нужно воды срочно.
Мама идет к раковине. Осушает стакан в несколько глотков. У меня тоже в горле пересыхает.
— Да мы ж с Любой поссорились, а одной не хочется, — нейтрально отмахиваюсь я.
— Юля у нас умная, она такого бы не допустила в восемнадцать лет, — поддерживает отец аккуратно. — Вот на Матвея надежды никогда не было. Как же хорошо, что ваши пути разошлись, — заканчивает он фразу, почему–то грустно вздохнув.
— Папа! — одергиваю я, закатив глаза. — Ну беременная та девочка, и что? Всякое в жизни бывает. Будет им внук. Или внучка. Девчонка сходит в академ, потом на заочку переведется. Пусть она не все свои мечты осуществит, но как–то выкрутятся!
— Ни образования, ни студенчества, ни новых отношений, — качает головой мама. — Самая романтика и секс у всех, а у нее лялька! Папаша там, наверное, ни разу не появится, как обычно бывает.
— Что они решили делать? — спрашивает отец.
— Хотят заявить, будто это их ребенок. Девочка родит и на учебу вернется, а они сами будут воспитывать. Будет ей второй шанс. Я почему возмущена: косвенно знаю эту семью. На юбилеях Маши встречались пару раз. В голове не укладывается.
— Так она еще им парочку родит, с такими–то поблажками, — троллит папа, хитро подмигнув.
— Там родители ей такое устроили, что не осмелится! Будет сидеть под домашним арестом. Да и какая разница, с другой стороны, все равно же им содержать и воспитывать. Я тоже поначалу не одобрила, а сейчас думаю: сама бы так же поступила. Забрала ребенка и воспитала сама.
Дурно становится. Я запихиваю в рот кусочек морковки и нервно жую.
— Вот и подарочек к пенсии, — говорит отец скорее машинально, параллельно следя за матчем.
— Юля, ты ведь нам сразу бы рассказала? — беспокоится мама. Она что–то и правда разволновалась ни на шутку.
— Ага, — заверяю я, закрывая мультиварку и устанавливая таймер. Чувство стыда такое сильное, что под землю хочется провалиться. Уровень моего вранья поднимается из берегов и затапливает семейные ценности, разрушая. — Со мной никогда не было проблем и не будет.
Улыбаюсь и иду мыть руки. Мне стыдно, плохо, больно и, честно говоря, откровенно паршиво.
Не представляю, как сообщить им. Просто не представляю.
Возможно, Люба все–таки права: я та еще эгоистка. О бабушке Матвея вспоминаю в тот момент, когда сил думать о самом Матвее не остается. Звоню Римме Владиславовне поздно вечером, трубку снимает сиделка. Говорит, что всё хорошо, но бабушка спит. А Матвея нет. Рано утром уехал и до сих пор отсутствует. Предупредил, правда, что задержится.
Что он там так долго обдумывает? Жениться на мне или нет? Накатывает раздражение. Не хочу я за него замуж! Пусть алименты платит и катится.
Перед сном, ближе к полуночи, пишу ему сообщение:
«Никому не говори про беременность. Особенно моим родителям».
Приходит ответ:
«Почему?»
«Этот несчастный ребенок не заслужил, чтобы его так сильно не хотели! Хватит с него сомнений собственных отца и матери».
Выключаю мобильный.
Вдоволь наревевшись от осознания собственной никчемности и ненужности, отрубаюсь глубокой ночью. Утром кое–как встаю по будильнику. На учебу надо. Занятия никто не отменял, на носу сессия. Плюс нужно позвонить Еве и взять побольше праздников, чтобы накопить денег.
Я как раз заканчиваю принимать душ, когда в дверь звонят. Мама уже на работе, отец идет открывать.
Обмотавшись полотенцем, выхожу в коридор и застываю, увидев Матвея. Собственной персоной.
В половину седьмого утра у меня дома. Это так странно и неожиданно, что пару раз моргаю, не веря глазам.
Следом бросает в жар.
Матвей чуть сутулится, что ему не свойственно. Глаза в пол. На лоб натянут капюшон черной толстовки, но Мота это не спасает: в ярком свете прихожей отлично видны синяки, разбитые губы, посиневший и припухший нос. Последнее — моя работа.
Смотрю на Матвея, едва сдерживая трепет. Плакать нестерпимо хочется. Буйство эмоций. Не представляю, как с этим всем справиться!
Отец стоит между нами. Упирает руки в бока и демонстративно любуется. Цокает языком. Потом машет ладонью у лица, и я улавливаю запах перегара. Матвей бухал вчера. Ясненько.
Когда Матвей поднимает на меня усталые глаза, в них мелькает острая, как бритва, эмоция, но никак не удается понять, какая именно. Даже не ясно, положительная или отрицательная. Я и рада, и нет, что мы не вдвоем.
— Ты чего приперся? — спрашивает отец, продолжая его внимательно разглядывать. С еще большим интересом. Как–то даже не слишком злобно. — Кто мне клялся, что я физиономию эту больше не увижу? Тем более битую, уголовник.
Матвей чуть вздрагивает и прищуривается. Впивается в отца хищным взглядом, затем быстро опускает глаза и говорит… эм… смирно:
— Хотел Юлю на учебу отвезти. Там холодно очень. — Он качает головой и добавляет искренне: — Прям пздц, Виктор Арсеньевич!