Сирота с пустыми карманами и ошибками, за каждую из которых проходится платить. Сейчас иду по коридору и кажется, что мир прогибается. Наконец–то. Наконец–то, мать его, это происходит.
У гардероба толпа. Пожар – это, конечно, опасно. Но и в рубашках на морозе — такое себе. Пока берем куртки, одеваемся, продаю пару ответов на вопросы двоечникам. Выходим на улицу, преподша ведет к лавочкам, на которые не садимся — слишком холодно. Складываем рюкзаки. Весело пробрасывает снежок. Башка тяжелая и вмиг какая–то пустая.
Сбежать хочется нестерпимо.
Здание нашего университета, впрочем, не горит. Либо кто–то по ошибке врубил сирену, либо побаловались.
– Адомайтис, продолжай, – разрешают.
– Так у меня всё. Закончил. Или у вас есть вопросы? – Вежлив. Терпелив. Равнодушен. Понял ошибку. Просить нельзя. Терпеть и повиноваться. Делать вид, что больше в жизни ничего важного не происходит.
– На пару дополнительных ты ответил в процессе экзамена, – упрекает она. – Счастливый вы человек, Матвей. С такой памятью.
Улыбаюсь во все тридцать два, пока она выводит красивое слово «зачет». После чего прощаюсь и тороплюсь в сторону парковки. Еще четверо будут сдавать на морозе. Удачи! Кто там думал, что легко учиться в меде?
Достаю телефон, включаю. Там ку–уча сообщений. Чат группы гудит, народ собирается на грандиозную пьянку. Такое событие! Шесть, блть, часов в аудитории! Я бы сходил. С Юлей, наверное, ненадолго. Но она не захочет.
Отправляю сообщение:
«Пас».
Руки мерзнут даже в перчатках, пока очищаю машину. Снимаю правую, закуриваю и набираю Юлю.
– Да? – отвечает практически сразу. Ждала? Улыбка вновь растягивает губы.
На языке пошлости. Тебе понравилось? Давай обсудим в подробностях. Но не давлю, осторожничаю. Потому что в ответ снова может прилететь что–то типа «извращенец».
Вздыхаю.
– Как дела, Юль? Что делаешь? – в обход идем дорогой долгой.
– Собираюсь пообедать.
Интонации у нее какие–то не такие.
– Что–то случилось? – спрашиваю.
– Нет. Тоесть, да. Кстати, ты сдал?
– Да. Вот только что. Допуск к экзаменам есть, всё нормас. Так а что с голосом–то? – Прошибает от опасных мыслей. Ночью старался помнить об осторожности, но иногда из головы вылетало. – Юль, мы... не повредили ничего там?
– Нет, всё хорошо. Моя вагина счастлива, а матка по–прежнему беременна. Родители узнали, Матвей. Они заподозрили из–за того, что в туалет часто бегаю. Думали я заболела чем–то, полезли по шкафам, нашли витамины. Короче, я во всем призналась. Куда уже тянуть. Мы весь день разговаривали, на учебу папа свозил и домой.
Вот знал, что нужно было признаться раньше. Сейчас некрасиво получается.
– Давай я приеду? – Смотрю на часы, считаю время.
– Не нужно. В смысле, не сейчас. – Испуганно.
– Я могу тебя забрать и отвезти к себе.
– Нет. В смысле, спасибо за предложение, Матвей. Я побуду с ними. Ты пока не приезжай. Папе надо как–то отойти. Я не хочу, чтобы вы еще сильнее поругались.
Руки опускаются. Молчу, она тоже молчит.
Наконец, произношу:
– Юль, у нас всё по плану? Ты помнишь, что мы лучшие друзья?
– Да, конечно. Я тебе потом позвоню, хорошо? Мне тут... надо, в общем.
– Я на завод на четыре часа. Вечером можем съездить посмотреть обои, мебель.
– Спишемся. Целую.
Она сбрасывает вызов. Смотрю на телефон пару секунд. Пихаю его в карман. Сжимаю крепче щетку. Продолжаю стряхивать снег. С силой. Нервно. Когда работа закончена, понимаю, что не удовлетворен. Размахиваюсь и впечатываю несчастную щетку в сугроб. Потом раскапываю и убираю в багажник.
Забираюсь в салон, ежусь от холода: тачка прилично остыла за это время. Вновь достаю мобильный.
Появились непрочитанные сообщения от Виктора Арсеньевича, Юлиного отца. Открываю и впериваюсь глазами в фотографии. Юля на последнем звонке в белом фартуке, с двумя хвостиками и бантами. Тощая, счастливая. Я там тоже был, но со мной мало фотографий. Стоял позади.
И текст:
«Она тут на два года младше, чем сейчас. Как бы ты себя повел на моем месте?»
Щеки пылают. Мешкаю. Пульс ускоряется. Что тут скажешь? Это тебе она дочка и пожизненно ребенок, а мне... кто она мне?
Отлично помню выражение лица Виктора Арсеньевича в то утро, когда приперся в гости пьяным. С розой этой, Господи прости. Виктор Арсеньевич дверь открыл, оглядел меня с ног до головы. Обалдел. Шаг назад сделал. И трех месяцев не прошло, как я заверил его, будто всё конечно. Аховая ситуация. Что там скажешь?
Я развел руками широко и честно признался:
– Люблю.
Шах и мат. Безвыходная ситуация.
Он почему–то промолчал. Я же сам себя презирал за то, как беспомощно это славное слово прозвучало. Как крик умирающей, мать ее, души.
Пишу ему сейчас:
«Всё будет нормально. Я приеду и поговорим».
«Не сегодня».
«Когда?»
«Я хочу, чтобы ты исчез».
«В смысле сдох?»
«Желательно пару лет назад».
Твою мать.
Злит и бесит. Ладно. Выруливаю с парковки. Сам невольно вспоминаю вечер, когда произошло зачатие. Мы с Захаром неудачно купили тачку, я уже понимал, сколько денег теряю. Юля же только и жужжала о своих первокурсниках, которые бесили неимоверно! Все вечера проводила за репетициями.
Останавливаю машину на светофоре и опускаю голову. Если бы приезжал к ней, если бы слушал, участвовал, всё могло бы быть иначе. Если бы сорвался и приехал после той эсэмэс. Если бы...
Не было бы дикой ревности. Не было бы ее криков о поцелуях с другим, которые взбесили. Не было бы самих этих поцелуев. Бешеного напряжения и опрометчивых поступков.
Почему я не спал с другими?
У нас с Юлей разные темпераменты, теперь это уже очевидно. Редкие измены пару раз в месяц вполне могли бы спасти ситуацию. Выпустить пар, попробовать в сексе то, что в отношениях было недоступно. Чему–то научиться, набраться опыта.
Перед своей девушкой же продолжать делать вид, что «изврат» не нужен, и что я выше этого. Играть по ее правилам, в то же самое время иметь этого изврата выше крыши, подкармливая демонов.
Так почему же «нет»?
Трудно ответить. Я не строю из себя святого и никого не осуждаю. Порывы были постоянно. Но вот почему–то кажется, что эти самые порывы в любых, даже самых крепких отношениях — норма. Важно то, гасятся ли они. Обрубаются ли на корню.
Нельзя запретить себе хотеть красивое тело. Реагировать на него. Это само собой происходит, физиологическая реакция. Но можно запретить себе это тело трогать и трахать.
Ради того, чтобы любимая девушка чувствовала себя особенной. И самое главное – защищенной. Чтобы была уверена: ты не принесешь ей заразу, не предашь, не ранишь. С начала наших отношений я никого не целовал. Не пробовал. Не трахал. Табу.
Смотрел — да. В голове прокручивал — было. Взвешивал — сотни раз.
Но не стоило. Ни единого раза это не стоило потери.
По сути верность — это ведь всего лишь выбор. Не существует людей со сверх силой воли или рожденных без оной. Просто у нас у всех по–разному расставлены приоритеты. Не трахать другую бабу — это не подвиг. Это лишь выбор не предавать свою. Чтобы ни случилось. Как бы больно не было. Физически из–за воздержания и морально – из–за того, что твой любимый человек тебя не хочет. Ты ее облизывать готов с ног до голов как леденец. Ее вульва на вкус — как Рай, ее изгибы — мечта. Нравится до трясучки. Куда ни посмотришь — везде красиво, крыша рушится. Куда ни коснешься — горячо.
А тебя — нет. И тем не менее.
Не предавать – это не подвиг. Обычная рутина, о которой не снимут фильм или сериал. Ничего запретного, интригующего, опасного. Как учеба в меде, состоящая из непрерывной зубрежки. Как работа в больнице. Как и обычная жизнь. Люди полюбили друг друга и прожили жизнь по чести. Что здесь интересного?
Минимальный уровень заботы: выполнять договоренности, не нарушать обещания. Непопулярная банальщина.
В ту ночь в клубе всё это словами объяснить не получилось, я дурел и брал Юлино тело снова и снова. А она отвечала мне. Может... блин, не знаю. Может, ей было страшно меня потерять?
Воспоминания о сегодняшнем утре вновь накатывают и трогают до дрожи.
А похрену. Гуляем. Пусть у Райденко траур, я буду праздновать.
Останавливаюсь у супермаркета и закупаюсь бухлом, закусками. На заводе проставляюсь в честь того, что скоро стану папашей. Сам не пью, но пару раз соком чокаюсь с мужиками. Они поздравлять начинают. Я полагал, поржут, как Захар. Но нет.
Рассказывают о своих детях. Главный инженер даже предлагает подарить кроватку, которая пылится у него в кладовке. Ого.
Благодарю, но отказываюсь. На том прощаемся. Они продолжают пить, я приступаю к уборке на складе: перетаскиваю инструменты, материалы. Захар уже отработал, я один здесь.
В этот раз физическая нагрузка даже в удовольствие. Из–за нехватки времени перестал посещать спортзал, и прям хочется размяться.
В конце смены, в начале девятого, переодеваюсь в раздевалке. Ко мне подходит босс — товарищ отца Захара. Протягивает конверт.
– Это что? – интересуюсь настороженно.
Тот хлопает по плечу.
– Ребята скинулись. Я чуток добавил.
– Да не надо было. Я ж здесь временно.
– Нормально. Работаешь хорошо, несмотря на то, что бесплатно. Я вижу и уважаю это. Нужно будет что — обращайся.
Еще раз впечатывает ладонь в мое плечо. Сует конверт в рюкзак и уходит. Едва один остаюсь, хватаю, открываю. Там тысяча рублей сотнями — полагаю, мужики скинулись. Аж до слез, учитывая, что тачка, на которой приехал, стоит как их все вместе взятые.
А еще в конверте несколько пятитысячных. От босса.
Почти зарплата. Настроение поднимается.
Накидываю пуховик на плечи и иду на парковку. Следующая остановка — дом Юлиных родителей.
В смысле, блть, не приезжай?!
Где попытки заставить меня жениться? Поеду–как вытрясу их.
Глава 35
Домофон в квартире, видно, выключен: я на кнопку жму — ничего не происходит. Тогда выбираю контакт из списка. Гудок, второй. Терпеливо жду. Снова у этого подъезда, снова один в холоде. Надоело изрядно, при этом внутри какое–то пограничное упорство.