Юлин голос из динамика мобилы тише, чем обычно:
– Матвей, привет! Ты дома уже?
– Я внизу.
Молчание. Глубокий вздох.
– Сейчас спущусь и открою тебе.
– Хорошо.
Как назло никто из соседей не выходит. Минута тянется мучительно. В какой–то момент даже кажется, что Юля передумала или не пустили.
Наконец, замок пиликает, в проеме появляется Юлино личико. Я шире открываю дверь и решительно захожу, наконец, в подъезд. Чувствую раздражение, потому что вернулись туда, откуда начали. Хотя план другой был. Что вместе. Как бы ни было.
Юля обхватывает мое лицо горячими ладонями. Я делаю с ней то же самое своими ледяными руками. Щеки мгновенно розовеют. Глаза у нее покрасневшие, но вроде бы сейчас светятся.
Мы смотрим друг на друга и воспоминания о прошлой ночи возникают яркими вспышками в памяти. Всё вокруг взрывается предвкушением. Хочу еще. Теперь, когда она в зоне доступа — нестерпимо. Мне жаль, что мы не у меня, а в этом подъезде.
Соскучился. Это сильнее меня, сильнее всего на свете. Наклоняюсь и целую в губы.
Юля приподнимается на цыпочки, подставляясь, приоткрывает рот. Едва мой язык касается ее языка — в быстром приветственном движении, Юля обнимает крепче. Я прижимаю ее к себе с силой.
– Ты как? – спрашиваю, слегка укачивая. Почему не поехала ко мне? Почему не ждала там? Зачем столько плакала? Почему не береглась?
– Тосковала.
– Я за тобой приехал.
Она отстраняется. Вновь вспыхивает, становясь теперь уже неестественно розовой. Совсем юная девочка.
– Матвей, я столько выслушала сегодня... – головой качает. – Они в шоке. Потом в комнату меня отправили, долго на кухне обсуждали ситуацию. После чего мы помирились. Обнялись, поплакали даже. – Она вытирает глаза, щеки. Но я ей не верю. Не от чувств и переполняющего счастья она сегодня рыдала. – Вроде бы всё нормально. Завтра мы с мамой поедем к ее врачу, меня там посмотрят.
– Ты ведь уже ходила к врачу, встала на учет. Четвертого января узи.
– Мама сказала, что лучше к знакомому, проверенному. Ты не переживай, они вроде бы нормально. Еще тетя Галя, папина сестра приедет на Новый год, у нее магазинчик детских вещей. Посоветует, что купить и где. Кажется... жизнь налаживается. Все на позитиве. Мама сможет взять долгий отпуск без содержания на год, тогда мне не придется бросать учебу. – Юля рассказывает бойко, но глаза опускает.
А я – руки. В который раз за день. Вновь фиксирую ее лицо, целую в губы.
– Юля, – говорю строже. – Ты ведь сама хотела заботиться о ребенке. Ты просила у меня организовать для этого условия. Мы всё придумали. Деньги на ремонт есть. И будут еще.
– Я и буду. Просто... мама поможет. Она опытная.
– Поможет двадцать четыре на семь? Мое мнение ты не хочешь спросить?
Юля снова опускает глаза, но я не позволяю. Тяну за подбородок. На душе стремно так, я слова в предложения собрать не могу, чтобы мысль разумно выразить.
– Мы не знали, что делать, а теперь проблема решается, – выпаливает она.
– Она не решается, а перекладывается.
– У нас не получится всё сделать правильно! Переехать к тебе — это дурацкая идея. Абсурдная. Как мы будем–то? Студенты!
– Это родители тебе сказали? Отец или мать? Оба? – голос звучит надтреснуто. Я снова ее теряю. Почему–то с каждым разом это больнее.
– Не ругайся. Нам учиться надо. Тебе особенно. Ребенок в доме будет этому мешать.
– Это наш ребенок. Не твоих родителей, а наш с тобой.
Она дрожать начинает. Потом вдруг льнет ко мне, к куртке холодной прижимается. Я стою минуту, потом по спине ее всё же глажу.
– Я тебя люблю, Матвей, – шепчет мне. – Я так сильно тебя люблю.
Боже. По коже удары током. Я говорю:
– Поехали домой? Вместе.
– Я не знаю.
– Мы связаны на всю жизнь. Слышишь? До конца. Ты и я. Одно будущее на двоих. Поехали?
Сжимаю ее руки.
Глаза бегают, Юля сомневается, мечется. Блть, ну выбери ты меня хотя бы один раз в жизни!
– Я тоже тебя люблю, – сдаюсь, опускаю плечи.
Она вскидывает глаза. Плачет.
Постоянно люблю. Отчего перманентно херово на душе с редкими проблесками. Но люблю и ничего не могу поделать. Нездорово, наверное.
– Если тебе больно, мне еще хуже. Ты плачешь, я злюсь сразу.
– Любишь после всего, что было? Да ты ненавидел меня.
– Мое ментальное тело небезупречно, – усмехаюсь. – Но знаешь, безупречным похвастаться никто не может. Все происходящее накладывает отпечаток. Да, блть, я злюсь на тебя, на себя, на... – развожу руками. – На родителей, что погибли. У всех есть какие–то раны, детские и взрослые травмы, обиды. Но в наших силах выбирать, как с этим жить. Давай попробуем.
– Я тебя люблю, – шепчет она. – Я так тебя люблю, ты даже не представляешь. Я когда на тебя смотрю, забываю из–за чего мы расстались. Я просто... поверить не могу, что это произошло. Я просто... больше всего на свете обожаю на тебя смотреть.
– Всё, поехали. Дома договорим.
Беру ее за руку и веду к лифту. План простой: ставим перед фактом родителей, пакуем сумку на первое время. Бардак в душе полный. И клятвы в верности сейчас смотрелись бы смехотворно. Да и заверения в чувствах — это далеко не всё. Сколько у нас их было? Но... блин, я просто понимаю, что если оставлю ее — ей будет плохо, она будет плакать. А как мне жить продолжать, зная, что она тут ревет?
Пульс частит, ответственность — штука тяжелая. Но она крепко держится на внутренней уверенности и четком понимания, как будет правильно.
Юлины родители имеют на дочь колоссальное влияние. Юля сама это прекрасно понимает, потому и молчала так долго о беременности. Тысячи раз было — проводим отличный вечер, я возвращаю ее домой. Через час звоню — со мной словно другой человек разговаривает. Всё хорошее переворачивается и становится плохим. Все лучшие моменты подаются с обратной стороны. Светлое превращается в темное, а темное выглядит грязным.
Если Юля поддастся, ребенка будут воспитывать ее родители. Уже началось! И Юля потом об этом пожалеет.
В лифте едем молча. Я собран, пульс шарашит, хотя вида не подаю. Блин, мне бы лет побольше. Чтобы уже образование и карьеру. Чтобы заслугами доказывать. Осознавать себя пустым местом в данных обстоятельствах особенно стремно.
Юля же... улыбается. Впервые за время встречи искреннее. Это укрепляет уверенность. Она хочет со мной поехать. Призналась, что любит. Посмотрим.
Потом разберемся. Об это надо больше разговаривать.
Заходим в квартиру. Тут всё по–прежнему.
– Я соберу немного вещей и лекции, – предупреждает она.
Киваю. Мы клюем друг друга в губы.
– Добрый вечер, – здороваюсь громко.
Юлина мама коротко кивает и юркает за дочерью, отец сухо приглашает в кухню. Окей, раздеваюсь. Я приехал с миром, поэтому держусь максимально вежливо.
– Добрый вечер, Виктор Арсеньевич, – повторяю приветствие, присаживаясь за стол. Неловко. Блть, как же неловко! Хочется уехать отсюда. Хочется к себе домой сильнее, чем обычно в этой квартире. – Мы с Юлей иначе планировали вам сообщить. Мне жаль, что вы узнали именно так. В общем, мы решили, что будем жить вместе.
– На что жить?
– Я буду работать.
После этого разговор не клеится совсем. Сплошные упреки и мои скупые ответы. С Юлиным отцом и раньше было сложно говорить серьезно. Теперь — особенно. Он просто не воспринимает меня никак.
– Ты хочешь ей окончательно жизнь сломать?
– Нет.
– Юля рассказала, что узнала о беременности после вашего разрыва. Вы решили дружить. И в таких условиях воспитывать ребенка. Как друзья?
– Мы сами разберемся.
– Тоесть у тебя будут какие–то отношения, встречи с бабами, попойки, пока моя дочь за стенкой с младенцем?
Чувствую, как кровь приливает к лицу. Это так просто, на его взгляд, крутить отношения. Тут блин поспать бы найти пару часов. Мы ведь не в сериале.
– Не будут.
– Не верю.
– Мы можем расписаться.
– Это не гарантия. Но даже если и так. Учеба, работа, Юля совсем одна с ребенком на руках с утра до ночи. Без образования, минутки свободной и копейки денег. В то время, когда ее подруги живут совсем другой жизнью. Тебя где–то носит. Эта идея абсурдна сама по себе.
Опять это слово – «абсурд». Не Юлино оно, когда речь о нашей с ней жизни.
– Вы сгущаете краски. Не мне же к вам переезжать, в конце концов, – пытаюсь улыбнуться.
– Никому никуда не нужно переезжать. Раз уж так случилось. Света возьмет отпуск на год, поможет Юле. Там уже четвертый курс и диплом, как–то вырулим. Я тоже не без рук. Ребенку всё купим. Ты можешь приезжать, когда хочешь. Но судя по твоим планам, времени будет мало.
Я тру лицо и провожу по волосам. Не чувствую уверенности, чтобы спорить.
– Юля будет жить дома, Матвей, – повторяет Виктор Арсеньевич.
– Пусть она сама решит.
– Она уже решила.
Я поднимаюсь со стула и иду к Юле в комнату. Они с матерью сидят на кровати, обнимаются. Не комфортно здесь.
– Юля? – окликаю негромко.
Она поворачивается, и я по глазам вижу, что не поедет.
Увы.
Сглатываю, воздух пропитывается разочарованием. За неимением другого, приходится этим дышать.
– Ты идешь? – на всякий случай. Хрипло. Безэмоционально.
Юля подходит ближе, силится улыбнуться. Глаза совсем несчастные.
– Завтра созвонимся, хорошо? Я пока останусь. Это не окончательное решение, просто на время. Мы ж к врачу с утра. Потом на учебу. Папа отвезет. Так будет всем удобнее. И тебе полегче, Матвей.
Она извиняется. Говорит вновь наигранно бойко, но при этом будто себя саму убеждает. По глазами видно — прощения просит. Юля продолжает:
– У тебя зачетная неделя заканчивается. А за мной присмотрят.
– Ладно, я понял.
Она целует меня в щеку. Я никак не отвечаю. Отстраняюсь. Иду обуваться. Юля по пятам.
– Спишемся, да же? – спрашивает напоследок.
– Конечно.
Выхожу на лестничную площадку и закрываю за собой дверь.