– Матвей, – я обхватываю его щеки. – Это жизнь. Просто жизнь.
Он показывает мне кулон, на запястье.
– Всё наладится, знаю. Кулон я вернул. И с тобой решится. Нужно потерпеть. Мы выучимся, устроимся, станем самостоятельными. Просто иногда бывает тяжело. И одиноко. Это всегда проходит, главное, продержаться и не наделать фигни. Я ведь понимаю, что сам виноват в залете. Если бы не надавил на тебя, ничего бы тогда не было. Ты сказала про поцелуй, я потерял голову. Мысль о твоем леваке размазала.
– Мы оба виноваты.
– Я прекрасно знал, что бывает, когда трахаешься без резинки. И даже... не знаю, в тот момент частично захотел этого. Поэтому не прервался. Хотел привязать тебя к себе. Хотел забрать. Чтобы ты стала моей семьей. Прости, Юля. Сейчас вижу всё то, что происходит, и... ты правильно поступаешь, по уму. Но от этого еще фиговее. Твой отец всё повторяет, что я сломал тебе жизнь. Может, так и есть.
Ком застревает в горле. Я головой качаю и с трудом произношу:
– Да перестань ты. Ничего ты не сломал. Матвей, ты и есть моя семья. Только с тобой мне действительно комфортно. Я никем не притворяюсь, не играю роль. Просто живу. Какая есть. И в ту ночь в клубе я сама голову потеряла. Я... Боже, Матвей, – вытираю щеки. – Я поцеловалась с другим, а когда осознала, что потеряла тебя, испугалась до смерти! Мне нужно было почувствовать тебя, но самое главное, я хотела дать почувствовать тебе свою любовь.
Его взгляд стекленеет. Матвей говорит ровно:
– Ты хочешь сказать, что не думала о Фиксике?
– Что? О Фиксике? Пока с тобой занималась любовью? Ты с ума сошел?!
Он отворачивается, мой пульс частит. Я тянусь, но не решаюсь дотронуться до лица. Кладу руку на его бедро.
– Родной, мы так трахались, что я свое имя забыла, только твое одно помнила.
Матвей усмехается, но выглядит польщенным.
– Ты никогда раньше не была такой горячей. Я... – он пожимает плечами, – сначала в толк не взял, думал, пьяная, адреналин и всё такое. Раскрылась, наконец. Может, на тебя присутствие других за ширмой подействовало.
– Матвей!
– Да я без претензий. Самому было диковато, но прикольно. Потом узнал, что ты целый месяц с этим... блть, путалась, подогревалась.
Мурашки бегут по коже.
– Ты меня вообще слушаешь? Вот вроде умный, на пятерки учишься, а простого никак не поймешь. Я была раздавлена, обижена, напугана. Раздражена и зла, что ты тусуешься с телками каким–то! Но при этом ты был таким сексуальным, взрослым, притягательным... Я ужасно себя чувствовала из–за того, что напортачила. Хотела всё стереть. Хотела быть только твоей.
– Я ревновал, – признается честно, открыто. Смотрит в глаза: – Не могу с тобой по чуть–чуть. Не могу делить даже в мыслях.
Надежда, страх, восторг — сплетаются, в голове каша. Меня бросает в жар. Шепчу:
– Не надо делить. Я готова с тобой на большее.
– Готова ли? Блин, Юля, – он сжимает руль. – Ты семья, понимаешь? То, что мое безусловно. Если вместе, то уже на сто процентов. Если ты не уверена, если думаешь, что возможны варианты... То не будем начинать, окей? Я предложил тебе дружить, я это выдержу. Вместе воспитывать, жить, пока необходимо. Трахаться, но без вот этого вот ныряния в душу. Я больше не могу терять семью.
Я дышать забываю от его признаний. Матвей продолжает:
– Раз за разом терять всё. Лучше не привязываться. Мы начнем, только если ты уверена, что хочешь.
– А ты хочешь?
– У меня никого не было больше. Ни в сердце, ни в постели. Только двое: ты и я. Всё.
– У меня также.
– Мне норм, – он отворачивается и смотрит в окно. Достает сигарету, зажимает между губ, но не прикуривает.
А я смотрю на него. Оторваться не могу. Перспектива всё поменять обескураживает. Он и я. Семья. По–настоящему. Нырнуть и будь что будет.
– И мне норм, – говорю уверенно. – Абсолютно.
Глава 39
Выхожу из лифта морально опустошенная, но при этом счастливая. Отношения с Матвеем — сплошные качели. Я долго была уверена, что они не для таких трусих, как я. Не для домашних инфантильных девочек. Но отказаться уже не могу. Пристрастилась.
Люблю.
Я его люблю.
Улыбаюсь счастливо.
Люблю. Люблю. Люблю!
И это взаимно.
Захожу в квартиру и попадаю в веселье: играет музыка, кричат дети. Где–то там в комнате смеется папа. Тоже невольно улыбаюсь. Такой была моя жизнь, и ее я тоже любила.
А вообще, так шумно у нас бывает, когда из соседнего города приезжает тетя Галя с близнецами, которые носятся, как оголтелые, и разносят нашу обитель тишины и покоя в щепки. Изматывающий, громкий праздник!
– А вот и Юля! – говорит папа, выходя в коридор. – Раздевайся и дуй в зал. Мы елку собираем.
– Начали без меня?! – надуваю губы.
– Юля! Юля! – кричат дети.
– Привет–привет! – приседаю я, обнимая пятилеток. – Ого, как вы вытянулись! Вот это да!
– Ну у тебя дела, поважнее семьи! – разводит отец руками. – Извините уж! Ждали долго.
– Что мне остается? – возмущаюсь открыто. – Вы же не хотите дружить с Матвеем!
– Хватит мне вашей с ним плодотворной дружбы, ага, – подкалывает отец. – Где, кстати, он?
– По делам поехал.
– Юленька! – выбегает в коридор тетя Галя, и мы обнимаемся.
Следом появляется мама. Судя по раскрасневшимся щекам, эти две женщины уже выпили шампанского за встречу. Я от своего бокала отказываясь, не слушая убеждения тети, что от глотка ничего не будет.
Может и нет, а может, и да. Рисковать не хочется. Чокаюсь водой, и мы идем все вместе наряжать елку.
Устроившись на полу, я продеваю шнурочки и делаю петельки для стеклянных игрушек, дети носятся к елке и под руководством матери развешивают украшения. Попутно болтаем обо всем на свете.
– Тетя Галя, а Глеб точно не болеет? Он так кашляет, – спрашиваю в какой–то момент. – И кажется, у него сопли.
Мама бросает выразительный взгляд «не вежливо». Игнорирую.
– У детей этого возраста всегда сопли, Юлечка. Скоро в этом убедишься, – отшучивается тетя Галя.
– Но кашель всё же... жутковатый, – я невежливо отворачиваюсь и предлагаю Глебу впрыскивать бациллы хотя бы в салфетку. Тот слушает, но через секунду забывает и орошает заразой всю комнату.
– Это остаточный. Глеб заболел неделю назад, я так боялась, что придется сдавать билеты и мы не успеем на поезд! Но всё в порядке. Не обращай внимания.
– Доктор подтвердил, что он не заразный? – уточняет папа, поправляя гирлянду.
– Конечно, Вить. Думаешь, я бы потащила больного ребенка к беременной? Расскажи лучше, Юля, какие планы? Когда свадьба?
В последнее время всем страшно интересны мои планы.
– Не раньше рождения, – отвечает за меня отец. – Студенты, Галь, сильно не до праздников. Юля пока с нами поживет, Матвею нужно учиться. Он же решил хирургом стать, – хвастается отец. – Ты вообще представляешь, какая у них нагрузка. А мы Юле поможем, чтобы не одна там мучилась.
Жаль не успеваю записать на диктофон – Матвею бы понравился папин тон. Эти двое за глаза и при чужих друг о друге говорят лишь хорошее. Но когда рядом — убийство!
– Мне всегда нравился Матвей, кстати. Красивый мальчик, умный. Я тебе говорила, что эти двое тебя рано дедушкой сделают.
– Да, они оба очень красивые, – саркастически закатывает глаза отец. – Скоро увидим, какие красивые у них дети.
– Красивые, но такие наивные, Галь, – вклинивается мама, переводя всё в шутку. – Я смотрю иногда на Юлю... ну какая их нее мамочка? Ничего же не умеет! Хорошо, что возможность есть помочь, поддержать.
Розовею. У меня очень умная мама, проницательная. И когда она так говорит, вера в себя тает, как случайно выпавший в мае снег. Мгновенно.
– Юля, не слушай родителей, всё у тебя получится. А нет — так хоть попробуешь!
– Да, я тоже так думаю.
– Что получится, Галя? Уже в мед поступить у Юли «получилось», на инженера она у нас «выучилась». Что еще было? Художественная студия, кружки танцев, театральная... Теперь вот Юля решила побыть мамой.
– Ладно тебе, Света, обсудили уже на сто рядов, – обрывает отец. – Не причитай. Всё еще сложится. Поможем, поднимем ребенка.
– Куда денемся. Наша же, родная.
Через час, нарядив елку и сделав несколько семейных фотографий, я ухожу к себе. Родители с тетей Галей еще долго сидят на кухне, видимо, обсуждают нас с Матвеем. Спорят там что–то, рассуждают, приводят в пример разные ситуации. А мне не спится. Ворочаюсь. Беру телефон, листаю посты в соцсетях.
«Спишь?» – приходит от Матвея.
Улыбаюсь.
«Неа. Хочу к тебе».
«Позвоню?»
«Давай».
Мы болтаем почти два часа обо всем подряд. Обсуждаем кулон, Богдана, ту ситуацию. «Мустанг», танцы, наше с Матвеем будущее. Обмениваемся смайлами и признаниями.
Болтаем до тех пор, пока к нам не приезжает скорая.
Я вызов сбрасываю и растеряно выхожу в коридор прямо в пижаме. Оказывается, у Глеба подняла высокая температура, которую у тети Гали никак не получилось сбить. Их обоих забирают в инфекционку с подозрением на грипп.
А на следующий день, к вечеру, точно такая же температура поднимается и у меня.
Поначалу, с самого утра, голова болит. Я ничего понять не могу, ломит просто. Но верю, что обойдется. Мне ведь совсем нельзя болеть! Да и я крепкая. Вон босиком с Матвеем по морозу носилась и хоть бы что!
«Парацетамол можно от боли, – пишет Матвей. – Выпей и поспи. Если не пройдет, то врача срочно».
«Блин, не хочется лекарства. Я еще ничего вредного не принимала».
«Высокая температура опасна для плода. А у Глеба грипп подтвердили».
«Знаю, но темпы пока нет. Надеюсь, обойдется».
Матвей работает много, чтобы в январе взять несколько выходных. Мне его не хватает, но деваться некуда, отец прав — Матвей еще долго будет очень занят. Нужно учиться выживать самой.
В итоге маюсь, вновь измеряю температуру — тридцать семь. Вот блин! Растет! Принимаю таблетку, кладу прохладный компресс на лоб и закрываю глаза. Через двадцать минут чувствую, что становится хуже. В горле сухо, дышать трудно, грудь огнем горит. Боль в висках лишь усиливается. Тянусь за градусником, который проверяю уже через полминуты — тридцать восемь и шесть.