Когда было совсем тяжко, время подгоняла. И лишь теперь осознаю, что позади худшее.
Матвей на секунду усиливает хватку, вжимая меня в себя. Смеюсь! Наконец, опускает на землю. Я шмыгаю носом, потому что до полного выздоровления еще долго. Он усмехается.
Наклоняется, и касается моих губ своими. Трепещу. Кожу покалывает. Он колючий весь, не брился давно. Но пусть, мне нравится. Я над землей парю в эти секунды.
Мы снова обнимаемся.
– Ко мне? – уточняет, вглядываясь в мое лицо.
Киваю.
– Да. Пожалуйста. Я больше не могу жить с ними. Не могу и всё. Ты обещал, что заберешь, если станет невыносимо.
Он тоже кивает. Двигаемся по плану.
Поднимает глаза на моих родителей и говорит:
– Пойдем поздороваемся.
Было бы легче сбежать, конечно, не оглядываясь. Но мы так не сделаем, это подло. Беремся за руки, подходим. Матвей здоровается, ставит перед фактом, что мы едем к нему. А за вещами заскочим на днях. Его голос звучит глухо, я бы сказала, не уверенно. Он будто сам сомневается, получится ли.
Мама вспыхивает. Я уже понимаю, что она скажет, и опережаю:
– Мам, мы всё решили. У меня нет сил ехать домой за подарками и так далее, я отлежусь, и завтра–послезавтра приеду собирать вещи. Заодно всё посмотрю и подарю свои.
– Юля, какая нужда куда–то переезжать именно сейчас! Ты больная вся. Давай домой, успеется.
– Я уже не заразная. – И видя, как мама грустнеет, как опускаются уголки ее губ, как сереет лицо, я спохватываюсь и быстро добавляю: – Прости. Мамочка, прости меня. Мы чуть не потеряли малыша и хотим побыть вдвоем.
– Так будьте у нас!
– Ладно, пусть едут, – встревает отец. – Если что — заглядывайте на ужин.
– Хорошо, спасибо, – сдержанно благодарит Матвей.
– Мы пойдем уже, я очень слабенькая, едва стою, – заканчиваю спор, схватившись за рукав Матвея.
Они с моим отцом пожимают руки, после чего Мот берет мои пакеты, и мы спешим в сторону машины.
Едем поначалу молча. Я осмысливаю то, что натворила. Расстроила. Огорчила родных людей! Ругаю себя, как всегда это делаю. Злюсь! Ну как же так–то! Тяжесть на душе каменная. Следом заставляю усилием воли успокоиться. Это было твердое решение, я предупреждала, что поеду к Матвею. Они не восприняли всерьез. Думали, что заберут и всё станет как раньше.
– Как ты себя чувствуешь? – повторяет Матвей самый популярный за последние дни вопрос.
– А ты? – перевожу тему.
Смотрю на его лицо внимательно. Ран нет, но следы избиения, если приглядеться, заметны. Синяки, чуть опухшее веко. Зеленоватое пятно на лбу. Я вижу всё это, пропускаю через себя. Я действительно хочу знать, как он. Мой любимый человек.
– Лучше, – слегка улыбается. – Вчера отоспался. Хотел приехать, хоть в окошко на тебя посмотреть. Но вырубился мертво.
– Я так и подумала.
Его лишь вчера вечером выпустили. Натерпелся там.
– Проснулся от сообщения, что тебя выписывают. День тут же заиграл яркими красками. Но спешил так, даже не побрился.
– Это ерунда.
– Дома бардак, я не успел убраться. Не обращай внимания, окей?
Да какая вообще разница! Уберемся сами, когда силы появятся! Осмелев, ладу ладонь на его бедро, поглаживаю.
– Ты мне всё сегодня расскажешь. Вообще всё, в подробностях, понял? – ругаюсь.
У самой слезы наворачиваются, истерика хватает за горло, ломая голос, превращая его в жалкий, просящий. Я сжимаю губы, резко замолчав. Кусаю их, дабы упокоиться. Страшно за него было. Всю неделю там. Не то слово, как страшно.
– Переживала, что ли? – подкалывает. На дорогу смотрит. Напряжен, это заметно.
Тоже переживал. Но хорохорится.
– Ты мне очень нужен, – повторяю фразу, которую уже говорила ему сотню раз.
Вряд ли ее можно заездить. Не в нашем случае. Кожу сильнее покалывает. Я его так сильно люблю, что дышу с трудом, просто находясь рядом после разлуки. Мало его. Хочу больше. Жить с ним, спать с ним, любить его.
Он до безумия мне нравится. Я не просто к нему домой еду, а парю, сидя на пассажирском сиденье.
– Понял уже, – говорит Матвей.
Бросает взгляды снова и снова.
– Что–то не так? – открываю зеркальце, проверяю лицо. Глаза диковатые, кожа бледная, под глазами мешки. Супер. Но что поделаешь?
– Ты красивая, – говорит он.
– Что? – улыбаюсь широко. – Ты шутишь сейчас?
– Неа. Красивая, как мне нравится. И вся моя. Но пока еще не привык, хояется всё время смотреть.
Волоски поднимаются от удовольствия. Я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. Молчу, улыбаюсь. То ли еще будет, Матвей. Подожди только.
Дома, поздоровавшись с бабушкой, первым делом направляюсь в душ и долго отмываюсь после больницы. Потом мы втроем обедаем и расходимся по комнатам. Бабуля отправляется к себе, а мы с Матвеем — к нему.
Заваливаемся в кровать обнимаемся. И долго–долго говорим обо всем на свете. О том, что пережила я. О его страхах. Потом, устав и выпив чая, смотрим какой–то фильм по телеку, пока не засыпаем в обнимку.
Больше ни на что нет сил. Всё прочее — завтра. Вместе поедем на экспертное УЗИ, куда я записалась с огромным трудом, потому что большая очередь. Вместе будем планировать, что дальше. Сейчас хочется отдыха. Именно вот такого — на его груди, в тишине, в обнимку. Чтобы трогать. Вдыхать. Чтобы быть максимально близко. И чтобы, наконец, расслабиться. Потому что единственное место, где мне хочется сейчас находиться— это тут, рядом с ним.
Матвей засыпает крепко, поворачивается на бок, я тут же обнимаю его со спины, утыкаюсь между лопаток. А когда ночью сама меняю положение и отворачиваюсь, ощущаю, как он тут же обнимает сзади.
Зажмуриваюсь и дальше проваливаюсь в сон. Впервые за долгое время крепкий и оздоровительный.
Глава 44
Матвей
Выключаю будильник довольно нервно. Опасаюсь, что Юльку разбудит, поэтому на первой же секунде мелодии вздрагиваю, хватаю телефон, на кнопки жму. Щурюсь на свет, проверяя, чтобы ничего больше не звенело. Откладываю экраном вниз, добиваясь темноты.
Падаю на подушку. Глаза закрываю. Спит Юля.
Моя Юля мерно дрыхнет рядом.
Осознание этой простой данности обрушивается внезапно и будит похлеще брызг холодной воды.
Пульс тут же знакомо ускоряется. Всегда такое происходит, когда просыпаюсь и мысли о ней разные. Самой Юли при этом, зачастую, рядом нет. Сегодня же, так сказать, исключение.
Мы добрались с ней до исключений. Таким вот непростым способом.
– Матвей, – шепчет сонно. – Ты спишь?
Мешкаю, потом сдаюсь:
– Почти. Рано еще, отдыхай.
Юля приподнимается, ищет спросонья. Ни дать ни взять заплутавший котенок. Хватаю, на грудь укладываю, прижимаю крепко.
Юля тянет:
– М–м–м.
– Чего мурчишь?
– Хорошо–о. Тепло, спокойно. Это я так радуюсь, – шепотом.
– Разбудил тебя, млин. Мне учить надо, – запрокидываю голову и тяжело вздыхаю. Как же не хочется шевелиться. Двигаться. Лежать бы так. С ней. Хотя бы трое суток. Или там, пару лет.
– Тогда иди.
Закидывает на меня ногу, подтягивает повыше.
– Щас, ага. Минуту.
Хихикает. Обнимаю крепко, поглаживаю. Юля пахнет вкусно, мне всегда нравилось. Всё это вкупе с прикосновениями, тяжестью ее веса, шепотом — действует. Лежу, впитываю. Контраст после койки в ментовке ошеломительный. Ей после больницы тоже дико, наверное.
Юля прокашливается и тихо спрашивает:
– Ты правда думаешь, что наша с тобой любовь — это банальная химия? Гормоны. Физиология.
Молчу недолго. Ну не дурочка же она у меня, чтобы лапшу вешать. Выдаю честно:
– Какие, блть, сомнения. Только подумаю о тебе — они шпарят на полную. Попробуй еще с этим справиться. Я бы не сказал, что это банально. Скорее, убийственно.
Иногда казалось, что захлебнусь и сдохну. Сейчас вон тоже подкатывает.
– А если между людьми нет химии?
– Хм. Если не совпадают, не тянет, не хочется, то для чего вообще? Так, на раз. А смысл? Типа забыться.
– Типа да. Жутко, не хочу.
– Что за мысли, блин, вообще? Куда ты намылилась, беременная?
Юля прыскает, прижимается, будто разволновалась. Целует несколько раз в шею, не то дразня, не то успокаивая.
– Уже всякое в больнице думала. Знаешь ведь. Если бы я потеряла его, мы бы расстались.
– Не расстались бы, – отвечаю. – Уже бы нет.
– Поклянись!
– Клянусь. Люди после разрывов не сходятся. А если да, то жизнь их начинает напоминать ад, я видел такое у брата. У нас иначе с тобой.
– На ад мало похоже, – улыбается, делая вид, что оглядывается.
– В аду холодно, он замерзший. А у нас жара, – рывком переворачиваю ее на спину, нависаю сверху. Мы в самой печке. Током простреливает вдоль позвоночника к паху.
Снова и снова.
Когда мы рядом, то становимся идеальным проводниками. Всё это, конечно, дико приятно и полезно. Любить для человека – это очень полезно. Особенно для девятнадцатилетнего.
Юля обнимает меня за шею, поглаживает затылок.
Дышим в полной тишине. Чувствуем. Гормоны же шпарят на полную, воздух вокруг накаляется, электризуется. Мы отдаем и принимаем энергию. Любовь заполняет эту комнату. Следом квартиру. Следом весь мир.
Я наклоняюсь и касаюсь Юлиных губ своими. Вес держу на локтях, чтобы не надавить. Всё время помню об осторожности. Он ведь мой. Маленький совсем. Надо заботиться.
Поцелуи медленные, тягучие. В том, чтобы тормозить себя, есть какое–то извращенное удовольствие. Поправочка. В том, чтобы тормозить себя с ней.
Всё как по учебнику, тело требует. Кровь кипит.
– Всё время тебя хочу. Если не держать дистанцию, спятить можно, – шепчу ей на ухо.
Тихо стонет, нравится слушать этой ночью от меня влюбленный бред.
– Мы бы всё равно нашли способ пересечься.
Усмехаюсь. Точно. Никаких в этом нет сомнений.
– Дико радует, что ты от меня беременна. Юль, это остужает немного. Какое–то удовлетворение в клетках. Не оргазм, конечно. Но что–то из этой серии.