– В качестве кого поедешь–то? Ты даже в нашем вузе не учишься.
Да, проблема. Юля решит, что снова за ней бегаю. Морщусь при мысли об этом. Ну уж нет. Конфликт с Фиксиком меня беспокоит куда сильнее.
Усмехаюсь, придумав идею.
– В качестве твоего близкого друга.
– Близкого друга? Моего парня, что ли?
– За тобой должок, потерпишь.
– Да я–то потерплю, но вот Юля никогда не поверит.
– Поверит. Вечером после работы заскочу к тебе на минуту. Напиши только адрес.
– Ты от меня Юлю сто раз забирал, – посмеивается Люба. – Я живу там же, не переехала.
– У Юли много подруг, сорри, забыл.
– Если сильно надо — вспомнишь. Мне пора. Пока, – неожиданно резковато отвечает Люба и кладет трубку.
Эм... и что это было? Окей, договорились: подумаю и вспомню.
Убираю телефон в карман.
Съезжу на сутки, подумаешь, что такого. Просто для успокоения совести. Нормальный такой план, пойдет.
Выжимаю педаль газа, «Мурано» рвется с места и устремляется вперед. Вскоре выезжаю за пределы города и попадаю в промзону. Контраст поразительный: из сити в гетто. Вокруг серость и убогость. Словно из своего города перенесся в параллельную реальность.
Впрочем, здесь уже всё знакомое.
Даже не знаю, почему то место, в котором трачу ежедневно три–четыре часа своей молодой яркой жизни, называется гордо – заводом. Мне всегда казалось, что завод это нечто масштабное, огромное, крутое.
Три складских помещения, два цеха, человек тридцать работников, среди них два подмастерья — мы с Захаром. Как же нас сюда попасть угораздило.
В ту ночь, когда Юля «Черри» поцарапала, у нас с ее отцом интересный разговор получился. Наверное, первый нормальный с той знаковой рыбалки. Он взял вину на себя, обо всем договорился. Оформили доки в участке, после чего мы с ним поехали искать круглосуточную забегаловку, чтобы выпить кофе. Я к тому времени уже достаточно протрезвел, он – успокоился.
Виктор Арсеньевич без долгих прелюдий заявил, что моя попытка прикрыть Юлю достойная и одновременно глупая, потому что родители, если они не конченые, разумеется, своего ребенка простят в любой ситуации. Простят, примут и помогут. И что если я хочу совершить подвиг, то выпендриваться нужно не перед ними. Я тогда ответил, что выпендриваться больше не буду совсем, и пообещал, что больше он меня на своем пороге не увидит. Виктор Арсеньевич кивнул и будто даже расстроился. Закончилась эпоха, многолетнее противостояние. Он победил, мы с Юлей расстались.
Потом я отправился домой успокаивать бабулю, но разговор этот в голове прокручивал снова и снова, пока не придумал план. У меня родителей нет, но у Захара–то есть. Следующим утром, протрезвев окончательно, поехал к отцу Захара прямо домой, потому что так до сих пор и не понял, где он работает, какие–то спец подразделения.
Отец Захара меня принял, я объяснил ситуацию и спокойно попросил помощи.
Так, мол, и так. Выкупили в начале осени не слишком удачно битый кредитный мустанг, который лег мертвым грузом, никак не желая продаваться. Товарищ нас кинул, платить нечем ни за ремонт ни за кредит. Машина–кабриолет — в зиму не продается за ту цену, что просим. Задарма отдавать невыгодно.
Если помощи не дождемся, то хотя бы совета.
Мужик сначала распсиховался, давай орать, что мы наркоманы, особенно Захар. Я ответил, что нет. Но он мне не поверил. Потребовал кровь сдать на анализ, я согласился охотно. Он после этого заметно присмирел, но продолжил спорить:
– С Захаром всё понятно мне было уже пять лет назад. Толку не будет с него.
– Но это ведь неправда. Вы ошибаетесь, – спокойно ответил я. – Может быть вы сможете одолжить денег, чтобы нам удалось остаться в универе. Иначе придется бросать, идти работать, а там... неизвестно что.
– Одолжить — нет, – глубоко задумался он. – Но урок преподам. Если отработаете полгода на заводе моего друга в вечерние–ночные смены, то можете быть свободными. Мустанг я забираю, кстати. И это не обсуждается.
Я обрадовался пздц как!
– Конечно, – согласился сразу. – Видеть эту машину больше не хочу. Но тачка — честно огонь, ногираздвигалка, подъехал — любая баба ваша... – начал на энтузиазме, но быстро оборвал себя: – Сорри, это я не в тему. Всё, ушел.
Паркую машину у цеха. Помню, как мы с Захаром впервые приехали сюда и обалдели от того, что такие места еще существуют в наше время. Бардак, разруха, какие–то станки шумят, которым триста лет. Жутко подойти — взорвется и убьет нахрен.
Где–то крыша упала, где–то стена пробита.
Рядом с «Мурано» припаркована бэха Захара, остальные тачки, что вокруг, стОят примерно раз в пять–десять меньше. Друг отца Захара, невысокий полный мужчина лет пятидесяти, лично представил нас своим ребятам. Те смотрели удивленно, как на клоунов. За четыре недели работы, впрочем, ничего особенно не изменилось.
Так как мы не сварщики, не слесари и вообще порядком всех бесим, то получаем, разумеется, самую стремную и бестолковую работу. И всё же настроение отличное, потому что могло быть хуже.
– День добрый! – говорю громко, заходя в первое помещение. С лету пожимаю руку главному инженеру. Это у нас сухонький едва живой дед лет ста двадцати пяти, который единственный в курсе, как эти допотопные станки фурычат.
Спорю, что на его силе воли они и держатся. В тот день, как деда не станет, они просто... как в сказке развалятся на кучу трухи и мусора.
– Добрый–добрый, Матвей. Опаздываешь, – скрипит прокуренным голосом главный инженер. – Обещал в воскресенье двойную работу сделать.
В помещение с другой стороны заходит Захар с метлой и неизменно кислым выражением лица. Его рука всё еще перебинтованная — везунчик мало того, что шил лицо после драки, там неделю назад поранил кисть. И теперь вынужден просто мести.
– Привет, – говорю со смехом.
Захар опаливает взглядом исподлобья. В синем грязном комбинезоне он рок–звезда ни дать ни взять. Вокруг крутятся три щенка. Захар к ним довольно спокоен, но животные, словно почувствовав глубоко спрятанную доброту души, ни на шаг от него не отходят. Он работает, они рядом. Он пошел на склад — они вприпрыжку следом.
Пожимаю ему здоровую руку.
– Ну это же лучше, чем рехаб, – говорю громко.
– Блть, конечно. Но мне не нужен рехаб.
– Твой папаша думает иначе. На следующие выхи поедем загород на сутки?
– Поехали, – бурчит.
Его настроение перманентно херовое всё то время, пока он находится в стенах «завода». Оно хорошее ровно до момента прибытия и с момента выхода за пределы. Захару в общем–то пофигу, но для меня сумма долга огромная, и я больше всего на свете не хочу впутывать Павла. Сейчас же есть отличный вариант отделаться физической работой, сделать выводы на будущее и перелистнуть страницу.
– Матвей, там привезли цемент, нужно бы разгрузить, – с огромным удовольствием говорит работяга Семён.
– Понял. Сделаю.
Иду в указанную сторону, дабы оценить объем работы, и на мгновение застываю перед забитым мешками под завязку грузовиком. Пи–пец!
– Если сдохнешь, поможем!
– Нормально. Пойду переоденусь только.
– Быстрее! Опаздываешь и так.
– Конечно.
Спешу в сторону раздевалки.
– А с кем поедем–то загород? И куда? – окликает Захар, когда прохожу мимо. Он хмурится, вглядываясь в глаза щенку, который усиленно машет хвостиком. – Шарик, ну я же занят. Давай потом поиграем?
– С политехом, – отвечаю. – Но девчонки будут.
– С политехом? А. Понял какие, – со вздохом. – Опять двадцать пять.
Не реагирую. Потом объясню, что Юля там ни при чем. В раздевалке достаю из шкафа свой рюкзак и вытаскиваю рабочие вещи.
Глава 8
Юля
Распрощавшись с Дианой, Павлом и отрадой сердца Петенькой, я выбегаю на улицу. Вдыхаю свежий морозный воздух и отчего–то улыбаюсь. Хорошо посидели. Ребята развеселили, накормили, поддержали. А тот, кто сбежал, сам виноват, что пропустил такое душевное застолье. Не правда ли?
Иду бодрым шагом к остановке. Настроение в общем–то ровное, в последние недели оно всегда такое. Устаканилось.
С тех пор, как тест показал две красные полоски, мир изменился. Пошатнулся, конечно, сначала. Заколотило еще как! Землетрясение девять баллов, не меньше точно. Восемнадцать лет и беременность! Кто бы мог подумать, что подобное случится именно со мной. Вот вам и отличница, пример для подражания.
Но потом, в тот самый момент, когда абортивная таблетка уносилась потоком воды в канализацию, я вдруг осознала, что вылавливать ее поздно, и словила дзен такой силы, что пробить его стало невозможно.
Отчего–то успокоилась и будто смирилась. План выбрала, правда, трусливый — лгать до последнего. Но я ведь жду удобной возможности. Расскажу всему миру, как только она наступит.
Всё время тянет спать, по утрам подташнивает, поэтому приходится вставать часов в пять–шесть, чтобы съесть бутерброд с сыром и колбасой. Грудь подросла, как верно приметил Матвей. Больше пока не чувствую изменений, вроде бы та же самая Юля, со стороны посмотришь — студентка как студентка. Приличная девушка.
Когда я анализирую всё это, то начинаю злиться на Матвея. Отчаянно нуждаюсь, чтобы он был рядом, чтобы обо всем этом знал, чувствовал меня как прежде. Он–то ничего не ощущает, у него по нолям. Но малыш ведь и его наполовину. В ту ночь мы сильно любили друг друга, вообще не соображая, что делаем.
Я закрываю глаза в автобусе и думаю о секретном и неуместном: вот бы еще хотя бы раз в жизни заняться с Матвеем любовью. Ощутить его внутри себя, как входит плавно или толчками — без разницы. И это приятное растяжение и удовольствие ударами тока от чувствительных клеточек ко всем прочим... Божечки! Аж кожу покалывает, как представлю. Стать бы вновь объектом его мужской страсти, попробовать его вкус и запах. Распахиваю ресницы и ругаю себя. Позорище! Ну что за доступная девка! Бесит аж. Другая бы на моем месте вообще зареклась хоть когда–нибудь с парнем обниматься, а я после расставания будто окончательно сбрендила. Ни за что не признаюсь, но... как же мне