– Ладно. Я выкину телефон в окно, дабы избавить себя от соблазна.
– Просто отдай его мне на хранение. Пока я покупаю тебе технику, ломать ее разрешается лишь с разрешения.
– Ты его забанишь, – смеюсь, наконец–то. Смягчаюсь. – Не буду ломать, обещаю.
Мы с папой пьем чай, болтаем еще некоторое время. От Матвея падает на сотовый:
«Я приходил. Вдруг тебе не сказали».
Включаю всю свою силу воли и игнорирую.
Следующим утром просыпаюсь в дурном настроении.
«Выдра, доброе утро», – на телефоне уже от Матвея.
Глаза закатываю.
Я должна очертить границы. Как там в отцовой психологии? Жизнь — казарма. И мужики вокруг нее должны бежать кросс.
Иначе при каждой ссоре Дом будет превращаться в вооруженного до зубов терминатора. А я в жертву.
Собираюсь на учебу дольше привычного. Голова побаливает, живот тянет, я словно размазня! Выпиваю пару таблеток обезболивающего заранее, иначе быть беде: первый день цикла зачастую оборачивается адом. Раз на раз не приходится, но иногда бывает, что сознание теряю.
Не исключено, что у меня какие–то врожденные проблемы по–женски. Как–то раз мы с мамой даже ходили на прием к Любиной тете, которая работает гинекологом в частной клинике. Та сказала, что месячные — процесс естественный, и такие сильные боли — ненормальны. Выписала анализы. Правда, я так и не собралась их сдать, а прошло уже больше года.
В то время я была девственницей, а потом в течение месяца перестала ею быть. Упс.
Идти с мамой резко стало неловко. Я ощущала вину и стыд, ведь мы так часто обсуждали, что я не стану торопиться и прыгать по койкам.
Денег на прием не хватало. У Матвея просить постеснялась. Да и надобность будто пропала. Не знаю, совпадение или нет, но после начала регулярной половой жизни боли практически исчезли. А может дело в том, что я повзрослела и репродуктивная система заработала как надо? В любом случае эта тема стала у нас с Домом поводом для пошлых шуток.
Домик... Эх. О чем бы я ни подумала, каждый раз цепочка приводит к нему.
Итак, универ. Добираюсь на автобусе, не опаздываю. Первая лента проходит более–менее. Мы с Любой сидим вместе, пишем лекцию. Я даже успеваю несколько раз найти у преподавателя ошибку в формуле, за что получаю уважительные кивки.
Ко второй начинаю чувствовать себя значительно хуже. Голова кружится. Боль внизу живота нарастает. Она зарождается ниже пупка, а потом стреляет в поясницу с каждой минутой всё сильнее, пока спину не начинает натуральным образом ломить. Да так, что чернота волнами перед глазами.
Было также. На школьном экзамене по химии. Я выпила таблетки, но всё равно стало плохо. Писала на пределе возможностей. Мне вызвали скорую и сделали укол. Я вернулась в кабинет и решала, сколько могла. И сколько оставалось времени. Увы, четверка не позволила поступить туда, куда мечтала.
Поднимаю руку и прошусь выйти.
Пошатывает. Оказавшись в коридоре, я прижимаюсь спиной к стене и закрываю глаза. Кажется, я забыла тетрадки в аудитории... Надо написать Любе, чтобы собрала их.
Надо.
Дальше как в тумане: медицинский кабинет, скорая, папа.
Мы едем домой, я лежу, свернувшись калачиком на заднем сиденье. В таком положении хоть чуть–чуть больше.
Подъезд, лифт. Папа поддерживает и помогает разуться. Наконец, моя комната.
Пью воду и забираюсь в постель. Закрываю глаза. Отец оставляет меня одну, попросив попытаться поспать. Обезболивающее должно подействовать. Вот–вот, надеюсь.
Но уснуть не удается. Я крепко зажмуриваюсь и считаю удары сердца. Мне холодно и одиноко. Очень одиноко. Я вспоминаю, как в тот день быстро прилетел Матвей. ЕГЭ сдается в чужих школах, как повезет. И мы с ним писали на противоположных концах города. Он сдал свой экзамен и пулей ко мне! Хотя его одноклассники собирались вместе и отмечали. Он встретил меня у выхода и отвез домой. А потом был рядом до ночи, пока не вернулся отец и не выгнал его.
Открываю глаза резко, услышав громкий знакомый голос:
– Я просто хочу ее увидеть. Пожалуйста.
Волна жара прокатывается по коже. Аж волоски дабом! Матвей говорит громко, но по тону понимаю — максимально терпеливо.
Старается.
Дух захватывает. Я знаю его расписание наизусть. Бросаю взгляд на часы — у него должны были быть пары. Что он здесь делает?
– Юля спит, и я не буду ее будить, – на тон ниже говорит отец. – Матвей, я передам, что ты приходил и эклеры. Спасибо за вещи. Всё, езжай.
Я не спала. Боль такая сильная, что в забытье уйти не вышло. Я вспоминала, как Дом меня жалел. Мне было одиноко.
– Я просто посмотрю на нее одним глазком, – просит Матвей.
– Нет.
– Пожалуйста. Я не видел ее с субботы. Я... очень вас прошу. Я на цыпочках.
Мурашки по коже от его тона.
– С субботы? Это когда вы поругались и ты вылетел, как безумный?
– Да и мне стыдно. Мы поругались, я виноват. А сегодня ей стало плохо, и она даже не написала.
– А кто в этом виноват?
Папа, блин!
Я зову:
– Пусть зайдет! Пап!
Выходит тише, чем планировала. Пульс ускорятся. Я вдруг понимаю, что мне нужно сейчас.
Он.
Мой Матвей рядом. Да, это определенно очень сильно облегчило ситуацию.
– Матвей! – кричу громче.
– Не знаю, – говорит Матвей. – Может и я. Ну не могу я так, Виктор Арсеньевич. Мне надо ее увидеть. Я никуда не уйду. Выгоните — буду сидеть на ступеньках.
– У тебя по расписанию пары. Езжай на учебу. Вылетишь, кому ты нужен будешь?
– Пока ее не увижу, никуда не поеду.
– Вот что с тобой делать?
Никак не могу найти телефон. Кое–как, Господи помоги, присаживаюсь. А потом встаю на ноги. Дальше по стеночке, по стеночке. Голова кружится и тошнота подкатывает.
Мужчины! Самые мои важные и любимые. Ну что они так меня мучают?! Еще хуже ведь делают!
Открываю дверь и выхожу в коридор, машинально прижимая руку к животу и держась за косяк.
– Давайте я за лекарствами сбегаю, и вы меня... – говорит Матвей, но осекается на полуслове, увидев меня.
Наши глаза встречаются. Сердце пускается вскачь, а перед глазами снова темнеет.
Глава 9
Матвей
Есть у меня один бесценный дар — я умею успокаивать людей. И больших и маленьких. Мать утверждала, что я родился таким милым, что злиться на меня невозможно в принципе. И если старший брат Павел огребал всегда и за всё. Я просто... нравился людям.
Раньше. Пока на своем жизненном пути не повстречал Виктора, мать его, Арсеньевича.
Который вторых шансов не дает. Хоть об стенку башку расшиби, не действуют на него ни поступки, ни природное обаяние.
Мои глаза бегают, как у преступника. Я уже и так и эдак. Ужом вьюсь.
По–фи–гу.
И если в любой другой ситуации можно было бы отделаться молчанием, сегодня выдаю аргумент за аргументом, чем лишь сильнее бешу.
Он держит пакет с тетрадками и сладостями. Он не желает меня пускать на порог его дома. Но не в окно же лезть, какой там этаж?
Хотя...
Юле стало плохо. Не просто плохо, ей вызвали скорую! Я должен ее увидеть. Сейчас. В голове каша, предчувствия нехорошие.
Мне просто надо ее увидеть, чтобы успокоиться.
Но пока на мне дыру прожигают только черные зрачки ее отца. В них неприязнь и раздражение. Каждый раз, когда мы наедине оказываемся, оба вспоминаем тот пикантный случай.
С которого начался разлад.
Пора уже забыть и жить дальше, нет?
– Пока ее не увижу, никуда не поеду, – ставлю ультиматум.
Виктор Арсеньевич прищуривается. Окидывает внимательным взглядом с головы до ног. Скрещивает руки на груди.
– Вот что с тобой делать?
Спрашивает он меня. Ну–у–у.
Любить и баловать. Язык прикусываю.
– Давайте я за лекарствами сбегаю, и вы меня... – начинаю говорить и осекаюсь, увидев, выходящую в коридор Юлю.
Бледная. Тонкая. Цвет лица серый, глаза напуганные.
В пот швыряет, мир покачивается. Падает и вдребезги. Пульс стучит.
Настоящая райская птичка, символ счастья и погибели одновременно. Как в легенде – если гамаюн упадет, ты умрешь.
Так и будет, я давно это понял. Еще одну потерю в жизни я не переживу.
Юля бледнеет, хотя секунду назад казалось, что предел достигнут и перебить его невозможно.
Рывок вперед, хватаю ее за талию и обнимаю, поддерживая. Она не падает. Я удерживаю. Ну слава богу, живем пока.
Юля вцепляется в мои плечи удивительно сильно. Выглядит–то совсем слабенькой. Подхватываю на руки и, прямо в кедах, прохожу в ее комнату. Укладываю в кровать. Виктор Арсеньевич следует по пятам.
Быстро разуваюсь, чтобы не злить и не давать поводов для придирки.
– Пап, Матвей побудет со мной, хорошо? – говорит Юля. – Раз уж приехал. Пожалуйста.
– Я ненадолго, – говорю быстро.
Он молчит. Потом недовольно поджимает губы.
– Тогда я чайник поставлю.
– Я помою полы, – обещаю по возможности спокойно, но выходит будто с вызовом.
– Непременно, – отвечаю Юлин отец и выходит из комнаты.
Выдыхаю. Быстро закрываю плотно дверь и возвращаюсь к ней. Присаживаюсь на край матраса. Смотрю на Юлю. А она смотрит на меня.
Глаза — два блюдца голубых. Белки покрасневшие. Ее боль висит в воздухе, она в меня впитывается и душу рвет. Юля мне как–то сказала, что ничего с этой периодической болью не сделаешь, что нужно терпеть. Потом заявила, что секс помогает, и ей становится легче. Но при этом отталкивает меня при любой возможности.
– Прогуляла в субботу «упражнения», вот и результат, – говорю назидательно.
Юля фыркает. Высокомерная, гордая. Перья распушила. Сидит на кровати, моль белая.
– Я оружие дома забыл, – ставлю перед фактом. Хлопаю себя по футболке, штанам. – Пустой.
– А я заряжена ядеркой, имей в виду. Если вздумаешь уйти – применю. Я готова стрелять в спину.
– Стреляй, – отвечаю спокойно. – Но я никуда не собираюсь. Стреляй в грудь.
Она задыхается будто. Пялится на меня. А я на нее. Пульс стучит. Меня топит ревность, потому что эта девушка... вдох–выдох.