– Я тайный агент… Союзников.
Анна уничижительно рассмеялась:
– Тайный агент? Вы?
Он разозлился:
– А кто лучше подходит для этой роли? Я с ним всюду бываю, – ответил Пино.
Анна погрузилась в молчание, с сомнением глядя на него.
– Расскажите мне, как вы стали тайным агентом.
Пино, поразмыслив, в нескольких словах рассказал ей о «Каса Альпина», о том, чем он там занимался, о том, как родители, опасаясь за его жизнь, заставили его поступить в «Организацию Тодта», о том, как счастливый случай привел его с вокзала Модены в немецкий госпиталь, а оттуда за баранку автомобиля генерала Лейерса.
– Вы можете верить мне или нет, – закончил он. – Но я вручил в ваши руки мою жизнь. Если об этом узнает Лейерс – мне конец.
Анна внимательно посмотрела на него:
– Что вы положили себе в карман?
– Ключ от его саквояжа, – сказал Пино.
Он этим ключом словно открыл какую-то дверцу в сердце Анны, которая в этот миг переменила отношение к нему, – на ее лице вместо подозрительного выражения появилась медленная мягкая улыбка.
– Так откроем его!
Пино облегченно вздохнул. Она ему поверила, она ничего не скажет Лейерсу. Но если она вместе с ним откроет саквояж и генерал узнает об этом, то Анна будет мертва, как и он.
– У меня другие планы на сегодня, – сказал он.
– Какие?
– Я вам покажу, – сказал он и пошел на кухню.
Свеча все еще мерцала на столе. Он взял ее и вылил немного воска на стол.
– Не делайте этого, – сказала Анна.
– Воск сойдет без следа, – ответил Пино, доставая из кармана цепочку с ключом.
Он снял ключ с цепочки, дождался, когда воск затвердел до консистенции замазки, потом осторожно вдавил в нее ключ.
– Теперь я смогу сделать копию и открыть саквояж, когда представится удобный случай, – сказал он. – У вас есть зубочистка и кухонная лопаточка?
Она посмотрела на него по-новому и с удивлением достала зубочистку из шкафчика. Пино осторожно вытащил ключ из воска, вымыл его в горячей воде. Она положила на стол лопаточку, и он отделил воск от столешницы. Завернул охлаждающуюся форму в салфетку и сунул в карман рубашки.
– Что теперь? – спросила Анна, сверкая глазами. – Это восхитительно!
Пино улыбнулся ей. Да, это было восхитительно.
– Я загляну в саквояж, а потом верну ключ в шкатулку Долли.
Он думал, она одобрит это, но Анна надула губы.
– В чем дело? – спросил Пино.
Она пожала плечами:
– Вы сказали, что когда изготовите ключ, то сможете заглянуть в чемодан в любое время, и я думала, мы вернем ключ на место, а потом…
– Что потом?
– Вы могли бы поцеловать меня, – сказала Анна обыденным тоном. – Ведь вы хотите этого?
Пино желал было возразить, но потом сказал:
– Вы и представить себе не можете, как хочу.
Он положил ключ на место и закрыл дверь в спальню Долли. Анна ждала его в кухне с улыбкой на лице. Она показала на стул. Пино сел, а она поставила бокал с вином и присела ему на колени, обняла за шею и поцеловала.
Обнимая Анну, впервые чувствуя ее такие податливые губы и ощущая ее чудесный аромат, Пино воображал, что скрипка играет соло первые такты волшебной мелодии. Эта музыка так услаждала Пино, что его пробрала дрожь.
Анна прервала поцелуй и прижалась лбом к его лбу.
– Я думала, что так оно и будет, – прошептала она.
– Я молился об этом, – сказал он. – С тех пор, как в первый раз увидел тебя.
– Как мне повезло, – сказала Анна и поцеловала его еще раз.
Пино крепче прижал ее к себе, удивляясь тому, как они подходят друг другу, словно виолончель присоединилась к скрипке, он как будто обрел потерянную часть себя и стал больше благодаря ее прикосновению, вкусу ее губ и нежной доброте ее глаз. Он хотел только одного – держать ее в объятиях столько, сколько позволит Бог. Они поцеловались в третий раз. Пино прижался губами к ее шее, и ей это, казалось, было приятно.
– Я хочу все знать о тебе, – пробормотал он. – Откуда ты и…
Анна отстранилась от него:
– Я тебе сказала – из Триеста.
– Какой ты была в детстве?
– Странной.
– Не может быть.
– Так говорила моя мать.
– Какой она была?
Анна приложила палец к губам Пино, заглянула в его глаза и сказала:
– Кто-то очень мудрый когда-то говорил мне, что, открывая наши сердца, открывая наши шрамы, мы становимся человечными, слабыми и цельными.
Он нахмурился:
– И?..
– Я не готова показать тебе мои шрамы. Не хочу, чтобы ты видел меня человечной, слабой и цельной. Я хочу, чтобы мы… были сказкой друг для друга, просто чтобы отвлечься от войны.
Анна поцеловала его еще раз. Пино показалось, что к струнным в его груди присоединились духовые, а его разум и тело свелись к одному: к музыке Анны-Марты, и ничему другому.
Глава девятнадцатая
Когда генерал Лейерс и Долли вернулись с обеда, Пино, сияя, сидел на банкетке в холле.
– Вы просидели тут два часа? – спросил Лейерс.
Пьяненькая и пребывавшая в веселом настроении Долли разглядывала Пино:
– Это было бы трагедией для Анны.
Пино покраснел и отвернулся от Долли, которая хохотнула и прошествовала мимо него.
– Вы можете идти, форарбайтер, – сказал Лейерс. – Поставьте «даймлер» в гараж и будьте здесь в шесть ноль-ноль.
– Oui, mon général.
Пино вел машину по городу, близился комендантский час, а он не мог не думать о том, что сегодня был лучший вечер в его жизни в конце худшего в его жизни дня. На протяжении двенадцати часов он пережил все возможные эмоции, от ужаса и скорби до счастья, когда Анна целовала его. Она была почти на шесть лет старше его, но это ничуть не смущало. Напротив, даже делало ее более привлекательной.
Пино оставил машину в гараже и возвращался в квартиру на Корсо дель Литторио, мысли его снова метались между сценой расстрела и музыкой, которая звучала в нем, когда он целовал Анну. Часовые при входе проверили его документы; он садился в кабину лифта с мыслью: «Бог дал, Бог и взял. Иногда в один и тот же день».
Если отец Пино не играл на скрипке с друзьями-музыкантами, то ложился обычно рано, и потому Пино открыл дверь и вместо одной включенной лампочки, оставленной для него, застал яркий свет по всей квартире, а на полу лежали знакомые ему чемоданы.
– Миммо! – вполголоса вскрикнул он. – Миммо, ты здесь?
Брат, улыбаясь, вышел из комнаты, подбежал, обнял Пино медвежьей хваткой. Подрос он, вероятно, всего на дюйм, но за те пятнадцать недель, что они не виделись, явно прибавил в весе. Пино чувствовал мощные мышцы на руках и спине брата.
– Как я рад тебя видеть, – сказал Миммо. – Очень рад.
– Что ты здесь делаешь?
Миммо понизил голос:
– Я сказал папе, что приехал домой ненадолго, но, говоря по правде, хотя мы и делаем в «Каса Альпина» важное дело, я не мог там больше оставаться, скрываться, когда настоящая борьба разворачивается здесь.
– И что ты собираешься делать? Присоединиться к партизанам?
– Да.
– Ты слишком юн, Миммо, отец будет возражать.
– Папа ничего не узнает, если ты ему не скажешь.
Пино внимательно посмотрел на брата, удивляясь его смелости. Пятнадцатилетний мальчишка, он, казалось, ничего не боится, готов без тени сомнения ввязаться в драку. Но уходить в партизаны и сражаться с нацистами означало искушать судьбу.
Он увидел, как кровь отхлынула от лица Миммо, его брат трясущимся пальцем показал на повязку со свастикой, торчащую из кармана Пино, и сказал:
– Что это?
– Часть моей формы, но совсем не то, что ты думаешь.
– Как это – не то, что я думаю? – сердито спросил Миммо и сделал шаг назад, чтобы увидеть все одеяние брата. – Пино, ты сражаешься за нацистов?
– Сражаюсь? Нет, – ответил он. – Я водитель. Только и всего.
– У немцев.
– Да.
Миммо, казалось, готов был плюнуть ему в лицо.
– Почему ты не сражаешься за Италию в Сопротивлении?
Пино помедлил, потом сказал:
– Потому что тогда мне придется стать дезертиром. А нацисты теперь расстреливают дезертиров, ты знаешь об этом?
– Ты хочешь сказать, что стал нацистом, предателем Италии?
– Все не так просто.
– Проще не бывает! – закричал на него Миммо.
– Это была идея дяди Альберта и мамы! – закричал в ответ Пино. – Они хотели спасти меня от отправки на русский фронт, поэтому я поступил в «ОТ» – «Организацию Тодта». Они строители. Я просто вожу одного офицера, жду, когда закончится война.
– Тихо! – сказал отец, выходя из комнаты. – Часовые внизу вас услышат!
– Неужели это правда, папа? – сдавленным шепотом проговорил Миммо. – Пино носит нацистскую форму, выжидает, когда кончится война, тогда как другие люди сражаются за Италию?
– Я бы так не сказал, – ответил Микеле. – Но ты прав – твоя мать, дядя Альберт и я решили, что так будет лучше.
Эти слова ничуть не успокоили младшего сына. Миммо презрительно усмехнулся, глядя на старшего брата:
– Кто бы мог подумать? Пино Лелла повел себя как трус.
Пино так резко и сильно ударил брата, что разбил ему нос, и Миммо упал.
– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – сказал Пино. – Ни малейшего.
– Прекратите! – сказал Микеле, вставая между ними. – Не смей его больше бить!
Миммо посмотрел на кровь у себя на руке, потом презрительно – на Пино.
– Давай, братишка-нацист, прибей меня. Это единственное, что вы, немцы, умеете хорошо делать.
Пино хотелось измордовать брата и одновременно – рассказать о том, что он уже перенес и сделал ради Италии. Но он не мог.
– Верь, во что твоей душе угодно, – сказал Пино и ушел.
– Фриц несчастный! – крикнул ему вслед Миммо. – Спасай свою шкурку, гитлереныш!
Пино, дрожа от злости, закрыл дверь спальни и запер ее, разделся, улегся в кровать, поставил будильник. Выключил свет. Костяшки пальцев у него саднило, а он лежал и думал, что жизнь снова дурно обошлась с ним. Неужели Бог хотел для него такой судьбы? Увидеть смерть героя, обрести любовь, выносить презрение брата – и все в один день.