Что это за чертовщина?
Третий человек в цепочке споткнулся и чуть не уронил предмет. Лейерс направил луч фонарика на руки этого человека, и Пино с трудом удержался, чтобы не ахнуть.
Это был кирпич. Кирпич, изготовленный из золота.
– Das ist genug, – сказал Лейерс по-немецки. – Достаточно.
Четыре раба выжидательно смотрели на генерала. Он повел лучом фонарика в сторону грузовых вагонов, показывая, что их нужно запереть.
Пино понял, что передача золота завершена, а следовательно, Лейерс сейчас двинется к машине. Он медленно пополз назад, потом быстрее, услышав, как закрывают над ним дверь вагона. По другую сторону состава он встал на ноги, когда закрывали дверь второго вагона. Пино на цыпочках прошел по шлаковой отсыпке к росшим по ее кромке сорнякам, приглушавшим звук шагов.
Не прошло и минуты, как он уже забрался на платформу. Паровоз грузового поезда заворчал, колеса дернулись, заскрежетали, стали набирать скорость. Вагонная сцепка скрипела. На рельсовых стыках колеса производили громкий, ритмичный стук. И все же Пино отчетливо услышал звуки выстрелов.
Услышав первый, он не был уверен, что это выстрел, но второй, третий и четвертый узнал безошибочно, они прозвучали с интервалом в две-четыре секунды и доносились оттуда, где находился Лейерс. Все закончилось меньше чем за пятнадцать секунд.
Два солдата «ОТ», которых Лейерс отослал от места передачи, замерли на платформе, словно и они слышали звуки выстрелов.
Пино в ужасе и с растущей яростью подумал: «Четыре раба мертвы. Четыре свидетеля золотой авантюры мертвы». На спусковой крючок нажимал Лейерс. Он хладнокровно убил их. И запланировал это задолго до сегодняшней ночи.
Последний вагон состава миновал платформу и, погромыхивая, исчез в ночи, увозя награбленное золото. Немалое состояние осталось и в одиночном вагоне. Сколько же там было золота?
«Достаточно, чтобы убить четверых невинных людей, – подумал Пино. – Достаточно, чтобы…»
Он услышал скрежет шагов генерала Лейерса, а потом увидел его фигуру в полумраке лунной ночи. Лейерс включил фонарик, пошарил им по платформе, заметил Пино, который поднял руку, защищаясь от света. На мгновение Пино запаниковал, подумав, что генерал вполне может убить и его.
– Вот вы где, форарбайтер, – сказал генерал. – Вы слышали выстрелы?
Пино решил, что лучше всего ему прикинуться дурачком:
– Выстрелы, mon général?
Лейерс подошел к нему, недоуменно покачивая головой:
– Четыре выстрела. И все мимо. Никогда не умел стрелять.
– Mon général, я не понимаю.
– Я передавал нечто важное для Италии, для ее защиты, – сказал он. – Но стоило мне отвернуться, как четверо рабочих воспользовались этим и бросились наутек.
– И вы застрелили их? – спросил, нахмурившись, Пино.
– Я стрелял в них, – сказал генерал Лейерс. – А точнее – либо выше, либо ниже их. Стрелок из меня никудышный. Но в общем-то, мне все равно. Абсолютно. Желаю им удачи. – Лейерс хлопнул в ладоши. – Везите меня к Долли, форарбайтер. День был трудный.
Если генерал Лейерс лгал, если он убил четверых рабов, то он был превосходным актером или человеком, начисто лишенным совести, думал Пино, ведя машину в Милан. Но все же Лейерс был потрясен, увидев евреев на двадцать первой платформе. Может быть, в отношении каких-то вещей совесть у него была, а в отношении других – нет. Генерал, казалось, пребывал в хорошем настроении, он похохатывал про себя или время от времени довольно причмокивал губами. А почему бы и нет? Он только что похитил огромное состояние в золотых брусках.
Генерал сказал, что сделал это ради Италии, ради ее защиты, но Пино с недоверием отнесся к его словам. С какой стати Лейерс будет защищать Италию, когда он только и занимался тем, что грабил ее? А Пино слышал за свою жизнь немало историй о том, что люди при виде золота ведут себя неадекватно, теряют разум.
Когда они остановились перед домом Долли на Виа Данте, генерал Лейерс вышел из машины с саквояжем в руке.
– Завтра у вас выходной, форарбайтер, – сказал Лейерс.
– Спасибо, mon général, – ответил Пино, кивнув.
Ему нужно было отдохнуть. А еще ему нужно было увидеть Анну, но его явно не приглашали на стаканчик виски.
Генерал двинулся было к двери, но остановился.
– Можете взять машину завтра, форарбайтер, – сказал он. – Съездите с горничной куда хотите. Развлекитесь.
На следующее утро Анна спустилась по лестнице в тот самый момент, когда Пино вошел в холл. Они оба неуверенно кивнули старухе, подмигивающей на своей табуретке, потом вышли, рассмеявшись, счастливые оттого, что они наконец вместе.
– Это здорово, – сказала она, садясь на пассажирское сиденье рядом с ним.
Пино был рад расстаться со своей военной формой. Без нее он чувствовал себя совершенно другим. Как и Анна. Она надела голубое платье, черные туфельки, на плечи накинула тонкую шерстяную шаль, накрасила губы, подвела брови и ресницы и…
– Что? – спросила она.
– Ты так красива, Анна. Мне, когда я смотрю на тебя, петь хочется.
– Ты такой милый, – сказала она. – Я бы тебя поцеловала, но не хочу размазать дорогую французскую помаду Долли.
– Куда ты хочешь поехать?
– В какое-нибудь красивое место. Где мы могли бы забыть о войне.
Пино задумался на секунду, потом сказал:
– Я знаю такое место.
– Да, пока я не забыла, – сказала Анна и достала из сумочки конверт. – Генерал Лейерс сказал, что это пропуск с его подписью.
Отношение к ним часовых на дороге в Черноббио мигом изменилось, когда Пино показал им пропуск. Он повез Анну в его любимое место у озера Комо – в небольшой парк у южной оконечности западного рукава. День стоял ясный, чуть ветреный, необычно теплый для осени. Светло-голубое небо и снег на горных зубцах повыше отражались в водной глади, словно две смешанные акварельные краски. Пино стало жарко, он снял теплую рубашку и остался в белой футболке.
– Здесь так красиво, – сказала Анна. – Я понимаю, почему тебе здесь нравится.
– Я приезжал сюда тысячу раз, и все же это место кажется мне каким-то сказочным, словно в раю. Здесь ничто не говорит о человеке.
– Да. Дай я тебя сфотографирую, – сказала Анна, доставая камеру генерала Лейерса.
– Где ты ее взяла?
– В бардачке. Я потом вытащу пленку, а камеру положу на место.
Пино, поколебавшись, пожал плечами:
– Ну хорошо.
– Встань в профиль, – сказала она. – Подбородок повыше. И волосы убери, я хочу видеть твои глаза.
Пино убрал волосы, но ветерок снова сбросил его непокорные кудри на глаза.
– Постой, – сказала Анна и вытащила из сумочки белую ленту.
– Нет, я ее не надену, – сказал Пино.
– Но я хочу, чтобы на фотографии были видны твои глаза.
Не желая разочаровывать ее, Пино согласился – взял ленту, надел на голову и скорчил гримасу, чтобы рассмешить Анну. Потом встал к ней в профиль, поднял подбородок и улыбнулся.
Она сделала два снимка.
– Идеально. Я всегда буду помнить тебя таким.
– С лентой на голове?
– Это чтобы видеть твои глаза, – возразила Анна.
– Я знаю, – сказал он и обнял ее.
Когда они разомкнули объятия, он показал ей на дальнюю северную оконечность озера:
– Вон там, ниже линии снегов, видишь? Это Мотта, там отец Ре и его «Каса Альпина». Я тебе рассказывал об этом месте.
– Я помню, – сказала Анна. – Как ты думаешь, он по-прежнему помогает им? Отец Ре?
– Конечно, – ответил Пино. – Ничто не может поколебать его веру.
А в следующее мгновение он подумал о платформе двадцать один. Наверно, это отразилось на его лице, потому что Анна спросила:
– Что-то не так?
Он рассказал ей, что видел на платформе, какой ужас испытал, когда тронулся поезд с этими красными вагонами для перевозки скота, когда в щели появились детские пальчики.
Анна вздохнула, погладила его спину и сказала:
– Невозможно быть героем все время, Пино.
– Ну, если ты так уверена.
– Я в этом уверена. Ты не можешь все ужасы мира взвалить на свои плечи. Ты должен найти свое счастье в мире и стараться по возможности помогать другим.
– Я счастлив, когда с тобой.
Ее, казалось, раздирают какие-то внутренние противоречия, но потом она улыбнулась и сказала:
– Знаешь, и я тоже, когда с тобой.
– Расскажи мне о своей матери, – попросил Пино. Анна напряглась. – Незаживший шрам?
– Один из самых мучительных, – ответила она, и они двинулись вдоль берега озера.
Анна рассказала Пино, что ее мать после смерти мужа в море и спасения дочери стала медленно сходить с ума. Она говорила Анне, что та виновата в смерти отца и во всех выкидышах, которые у нее случились после рождения Анны.
– Она считала, что у меня дурной глаз, – сказала Анна.
– У тебя? – переспросил Пино и рассмеялся.
– Это не смешно, – возразила Анна расстроенным голосом. – Моя мать ужасно со мной обращалась, Пино. Она внушала мне всякие мысли обо мне, ложные мысли. Она даже приглашала священников, чтобы изгонять из меня демонов.
– Не может быть!
– Может. Когда я смогла уйти от нее, я ушла.
– Из Триеста?
– Сначала из дома, а вскоре и из Триеста, – сказала она и повернулась к озеру.
– И куда?
– В Инсбрук. Я ответила на объявление, познакомилась с Долли, и вот я здесь. Странно, как жизнь всегда приводит тебя в те места и к тем людям, которых ты должна увидеть.
– Ты веришь в это в связи со мной?
Подул ветерок, пряди волос упали ей на лицо.
– Пожалуй. Да.
Пино подумал, в чем же состоял план Бога, когда он свел его с генералом Лейерсом, но, когда Анна убрала волосы с лица и улыбнулась ему, он забыл обо всем.
– Мне не нравится парижская помада, – сказал он.
Она рассмеялась:
– А куда еще мы можем съездить? Какие другие красивые места ты знаешь?
– Выбирай.
– Близ Триеста я знаю много мест. А здесь – нет.
Пино задумался, неохотно посмотрел на озеро и сказал: