– До последнего.
Первая девушка, которую Пино пригласил на вечеринку, подошла к нему и спросила:
– Ты Пино?
– Верно. А тебя как зовут?
– София.
Пино протянул руку:
– Рад познакомиться, София. Хорошо проводишь время?
– Очень весело, только я не говорю по-английски.
– Некоторые солдаты здесь, как, например, капрал Далойа, говорят по-итальянски. А остальные… Просто танцуй и улыбайся, и пусть твое тело говорит языком любви.
София рассмеялась:
– Послушаешь тебя – все проще простого.
– Я буду приглядывать, – сказал Пино и направился обратно на сцену.
Он выпил еще граппы, и они продолжили: буги-вуги, потом попурри, потом опять буги-вуги, толпа притопывала, танцевала. В полночь он посмотрел в зал и увидел, что София отплясывает с капралом Далойа, рот которого разошелся в улыбке чуть не до ушей.
Все складывалось как нельзя лучше.
Пино выпил еще граппы, потом еще, он играл и играл, чувствовал запах пота танцующих и духи девушек, все это сливалось в терпкий аромат, и он не удержался, выпил еще. Около двух часов ночи все вокруг стало терять четкость, а потом погрузилось в черноту.
Шесть часов спустя, в пятницу, 27 апреля 1945 года, Пино проснулся на полу в кухне отеля, голова у него раскалывалась, в животе бурлило. Он прошел в туалет, и его вырвало, после чего желудку стало лучше, а голове хуже.
Пино заглянул в танцевальный зал – повсюду лежали или сидели люди: на стульях, на столах, на полу. Карлетто лежал на спине на сцене за ударником, подложив руку под голову. Майор Кнебель свернулся на кушетке, обнимая Софию, и Пино, глядя на них, улыбнулся, подавляя зевоту.
Он подумал о собственной кровати, о том, как хорошо было бы переспать похмелье дома, а не на жестком полу. Он выпил воды и ушел из отеля, держа общее направление на Порта Венеция[30] и сады. День стоял изумительный, прозрачно-голубой и теплый, как в июне.
Он не отошел и квартала от отеля, как увидел первый труп, лежавший в водостоке лицом вниз с раной в затылке. Еще через квартал он увидел троих убитых. Через восемь кварталов он увидел пять трупов. На двух из них были черные рубашки. Три – в ночной одежде.
Хотя утром Пино видел столько убитых, он знал: за ночь в Милане что-то изменилось, была достигнута и пройдена критическая точка, пока он веселился и спал в отеле, потому что на улицах близ Порта Венеция гулял народ. Играли скрипки. Аккордеоны. Люди танцевали, обнимались, смеялись и плакали. Пино показалось, будто дух вечеринки из отеля «Диана» переместился на улицы, соблазнил всех, радующихся концу долгого и страшного испытания.
Он вошел в сад, чтобы сократить путь до дома. Люди лежали на травке, наслаждались солнцем, Пино посмотрел вперед, на забитую народом дорожку, по которой шел через парк, и увидел знакомое лицо: ему навстречу в форме Итальянских союзнических ВВС шел его родственник Марио, он сиял, и, судя по его виду, ему еще никогда не было так хорошо.
– Эй, Пино! – воскликнул он, обнимая его. – Я свободен. Отсидка в квартире закончилась!
– Здóрово! – сказал Пино. – И куда ты теперь?
– Куда угодно, – сказал Марио, глядя на свои пилотские часы, сверкавшие на солнце. – Я хочу ходить и впитывать в себя все это, радость города, в котором нацистам и фашистам пришел капут. Ты понимаешь это чувство?
Пино его прекрасно понимал. И казалось, все остальные миланцы тоже.
– Я пойду домой отсыпаться, – сказал Пино. – Вчера вечером перебрал граппы.
Марио рассмеялся:
– Жаль, меня не было с тобой.
– Ты бы неплохо повеселился.
– До встречи.
– Пока, – сказал Пино и пошел дальше.
Он прошел не больше шести метров, когда за его спиной раздались крики.
– Fascista! – кричал человек – Fascista!
Пино развернулся и увидел невысокого, коренастого человека, целящегося в Марио из револьвера.
– Нет! – воскликнул Марио. – Я пилот Итальянских союзнических…
Раздался выстрел. Пуля насквозь пробила голову Марио. Он рухнул на землю.
– Он фашист! Смерть всем фашистам! – кричал человек, потрясая револьвером.
Люди начали кричать и разбегаться.
Пино был ошеломлен – не знал, что сказать, что сделать, только смотрел на тело Марио, на кровь, текущую из раны на голове. Он ощутил позыв рвоты. Но тут убийца присел перед телом и принялся снимать пилотские часы с руки Марио.
Ярость обуяла Пино. Он уже собирался наброситься на убийцу Марио, но тот поднял голову, увидел его и проговорил:
– Что смотришь? Эй, да это же с тобой он говорил. Ты тоже фашист?
Увидев, что убийца целится в него, Пино развернулся и побежал, делая неожиданные повороты и нырки. За его спиной прогремел выстрел, пуля попала в одно из немногих деревьев, оставшихся в саду. Пино не замедлил бега, пока не оказался вне парка, почти в Сан-Бабиле. И только тогда он позволил себе осмыслить то, что видел. Вся жидкость, которую он выпил, вышла из него наружу, его рвало, пока не заболели бока.
Он пошел дальше в полуобморочном состоянии, направляясь к дому кружным путем.
Минуту назад Марио был жив, и вот лежит с простреленной головой. Эта неожиданная смерть стала для Пино потрясением, и он, идя по жарким улицам, дрожал, словно от холода. Как долго еще людей будет преследовать смерть?
В квартале моды люди на улицах праздновали, сидели на крылечках, смеялись и курили, ели и выпивали. Пино миновал оперный театр, потом увидел толпу, подошел к ней, стараясь не думать о мертвом Марио. Партизаны выставили оцепление у отеля «Реджина», бывшего управления гестапо.
– Что тут происходит? – спросил Пино.
– Они обыскивают дом, – ответил кто-то.
Пино знал, что не найдут там почти ничего ценного. Он видел, как горели документы. Пино до сих пор не мог прийти в себя от того зрелища – такой кипы горящих бумаг он и представить себе не мог. Его мозг искал убежища от ужаса, который охватывал его при мысли об убитом родственнике, и спасался в размышлениях о том, что могло быть в тех сожженных документах. И какие бумаги они оставили и почему.
Он подумал о Лейерсе, каким видел его два дня назад. Генерал просил его вернуться в квартиру Долли, перед тем как Пино его арестовал. Говорил что-то о бумагах, которые забыл там, и о чем-то еще. Он не меньше двух раз упомянул эти бумаги.
Подумав, что Лейерс мог оставить какие-нибудь разоблачительные документы в квартире Долли, Пино собрался, мысли о Марио отошли на второй план.
Квартира Долли была всего в нескольких кварталах, на Виа Данте. Он должен побывать там, прежде чем пойти домой и рассказать отцу о Марио. Он найдет бумаги, отдаст их майору Кнебелю. На основании этих бумаг и того, что он знает о Лейерсе, получится неплохая история. Пино и Кнебель поведают миру о генерале и «принудительном труде», о том, как этот фараоновский надсмотрщик доводил людей до смерти.
Двадцать минут спустя Пино поднялся по ступеням крыльца, прошел мимо старухи, которая подмигнула ему за линзами очков, и дальше по лестнице в квартиру Долли.
– Кто тут? – раздался старческий голос ему вслед.
– Старый друг, синьора Пластино, – сказал Пино, не останавливаясь.
Дверь в квартиру Долли была выломана и висела на петлях. Чемоданы и коробки лежали раскрытые, их содержимое было разбросано по полу.
Пино охватила паника.
– Анна? Долли?
Он прошел на кухню, увидел разбитые тарелки, опустошенные шкафы. Его трясло, ему казалось, что сейчас его снова вырвет, когда он подошел к комнате Анны и отворил дверь. Матрас был скинут с кровати. Ящики и шкафчики открыты и пусты.
Потом он увидел что-то торчащее из-под матраса, нагнулся, потащил. Изящная сумочка, которую его дядя подарил Анне на Рождество. Он услышал ее голос: «У меня за всю жизнь не было такого замечательного подарка. Я с ним никогда не расстанусь».
Где она? В голове у Пино запульсировало. Когда она уехала – два, три дня назад? Что случилось? Она бы никогда не оставила сумочку.
Он понял, кто даст ему ответ. Бегом спустился по лестнице, тяжело дыша, подбежал к старухе:
– Что случилось с квартирой Долли? Где она? Где ее горничная – Анна?
За толстыми линзами глаза старухи показались в два раза больше обычного размера, когда холодная, довольная улыбка искривила ее губы.
– Вчера вечером забрали этих немецких шлюх, – прокудахтала старуха. – Видели бы вы, сколько из этого гнезда разврата всяких вещей вынесли. И вслух-то эти вещи назвать нельзя.
Растерянность Пино перешла в ужас:
– Куда их увели? Кто?
Синьора Пластино прищурилась, подалась вперед, разглядывая его. Пино грубо схватил ее за руку:
– Куда?
Старуха прошипела:
– Я тебя знаю. Ты один из них!
Пино отпустил ее, отступил.
– Нацист! – закричала она. – Он нацист! Здесь нацист!
Пино выскочил за дверь, а визгливый голос старухи раздавался за его спиной:
– Остановите его! Он предатель! Нацист! Друг немецких шлюх!
Пино бежал со всех ног, чтобы не слышать визгливых криков старухи. Наконец он остановился, прислонился к стене, чувствуя себя растерянным, оцепеневшим и испуганным.
«Анну и Доли увели», – подумал он, ощущая страх, который грозил лишить его способности думать.
Но куда? И кто мог их увести? Партизаны? Он в этом не сомневался.
Пино мог обратиться к партизанам, но станут ли они его слушать? Станут, он покажет им письмо, которое получил, когда привез Лейерса. Он порылся в карманах. Письма там не было. Порылся еще раз – ничего. Что ж, ему придется так или иначе найти командира партизан в Милане. Но без письма они могут решить, что он коллаборационист, потому что знаком с Долли и Анной, и он, таким образом, подвергнет себя опасности. Ему требовалась помощь. Ему нужен был дядя Альберт. Он найдет его, пусть тот воспользуется своими связями…
Пино услышал голоса вдалеке, которых не мог разобрать. Но крики становились громче, все больше голосов, больше неистовства, и Пино почувствовал себя еще более растерянным. По причине, которую он не мог объяснить, он бросился бежать не к дому, а на крики, словно эти голоса звали его. Он петлял по улицам, ориентируясь на громкие звуки, и наконец понял, что они исходят из парка Семпионе, из Кастелло Сфорцеско, где они с Анной гуляли в тот снежный день, когда видели воронов.