ром или же ночью. [Измайлов: ] Примем [меры] как можно скорее послать “Республику”. А теперь сообщите, как обстоят дела о мире и также, хотя немного, подчеркните – [в] Петрограде. [Азаров: ] В Петрограде организовалась армия до 100 тыс. [человек]. Настроение приподнятое». В эти дни циркулировали чудовищные по своей нелепости слухи, укреплявшие решимость вести революционную войну. Так, 25 февраля на заседании Центробалта прозвучало заявление матроса Штарева о том, что «Красная гвардия Польши и Эстляндии объявила красный террор, и все вошедшие [на эту территорию] немецкие части вырезаны, и мир, по всей вероятности, ввиду изменившихся обстоятельств, заключен не будет». Возможно, что на какие-то подобные сообщения опирались в своем планировании Азаров и Дыбенко. Несомненно, информация о готовности в Петрограде стотысячной армии должна была сильно поднять им настроение.
В ночь на 2 марта из Нарвы в Петроград поступило сообщение, что после прибытия туда отряда Дыбенко «положение Нарвы из критического превратилось в благополучное, и даже сильно боевое, ибо балтийцы после закуски сейчас же двинутся в поход».
Верховное командование, состоявшее из военных специалистов, бывших генералов, поддержало Дыбенко в его шапкозакидательских планах. 3 марта 1918 г. его отряду была поставлена такая задача: «Со стороны отряда отважных балтийских моряков ожидается развитие самых энергичных партизанских действий против Йевве (станция в 39 верстах к западу от Нарвы. – К. Н.), с глубоким обходом с юга, во фланг и тыл с тем, чтобы единым молодецким напором отбросить наглого врага на Везенберг (99 верст к западу от Нарвы. – К. Н.) и тем обеспечить подготовку обороны в районе Нарвы […] На отряд балтийских моряков возлагаются дальнейшие задачи – энергичное продвижение на запад, дабы совместными действиями флота с моря и отряда с суши овладеть крепостной твердыней – Ревелем». Если первая задача была хоть в какой-то степени реальной, то вторая – явной авантюрой.
Запутывало дело то, что Дыбенко являлся наркомом по морским делам. А в той же телеграмме начальника штаба верховного главнокомандующего бывшего генерала Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича (1870–1956) от 3 марта содержалась информация о назначении бывшего генерала Дмитрия Павловича Парского (1866–1921) начальником Нарвского оборонительного района, причем приказ об этом следовало «прочесть во всех частях отряда Нарвского оборонительного района». Далее в ней говорилось: «Для согласования и единства действий согласно приказу [Комитета] революционной обороны Петрограда в Нарвском оборонительном районе все приказы и распоряжения могут исходить только от начальника Нарвского отряда и отрядных комиссаров. И все другие части и отряды, попадающие в Нарвский район, подчиняются общему порядку оборонительного района». Телеграмма не содержала прямого приказа Дыбенко подчиниться Парскому, но весь ее смысл был в том, что Парский должен быть единственным и единоличным командующим в районе Нарвы. Кроме того, нельзя не учитывать, что телеграмма исходила от начальника штаба верховного главнокомандующего Бонч-Бруевича, но ссылалась на решение Комитета революционной обороны Петрограда. Учитывая статус Дыбенко как народного комиссара, у него были все основания не подчиниться этому странному распоряжению. Вообще складывается впечатление, что в данном случае кроме понятных факторов: неразберихи, торопливости и самонадеянности, – имела место интрига, направленная против Дыбенко, причем не столько против него лично, сколько против него как одного из самых ярких сторонников идеи революционной добровольческой армии.
Отрезвление было весьма жестоким. 3 марта моряки еще вели бои с немцами на равных. Советский генерал Александр Иванович Черепанов (1895–1984), участвовавший в боях под Псковом выборным командиром полка, писал: «Враг продолжал развивать наступление на Нарву. Одна колонна его войск продвигалась вдоль железной дороги, другая – севернее по шоссе. Части противника, наступавшие вдоль железной дороги, завязали встречный бой с подошедшим сводным краснофлотским отрядом (около 1000 человек) под командованием Дыбенко, поддерживавшимся огнем железнодорожной батареи в составе двух орудий. Бой шел с большим напряжением и ожесточением. Наши войска неоднократно переходили в контратаки. Матросы сражались геройски, но слабо обученные (наступали колоннами), они несли большие потери от огня противника, занимавшего командные высоты к востоку от ст. Вайвара (23 версты к западу от Нарвы. – К. Н.). Однако все атаки противника с фронта были отбиты».
Надо отметить, что позицию у станции Вайвара Дыбенко выбрал умело: река, хотя и замерзшая, все же была препятствием для немцев, а открытое поле, по которому они вынуждены были наступать, позволяло морякам эффективно вести огонь. Напомним, что Дыбенко во время Гражданской войны успешно командовал дивизией Красной армии, так что тактическим глазомером он, несомненно, обладал.
Однако немцы имели серьезный военный опыт. Поняв, что «в лоб» оборону матросов не пробить, они быстро сманеврировали, обошли отряд Дыбенко с севера, сбив отряд нарвских красногвардейцев.
Черепанов отмечал: «Около 15 часов северная колонна немецких войск вышла к высотам в 5 километрах северо-западнее Нарвы, где была остановлена упорным сопротивлением красноармейских отрядов. Противник, потеряв в бою несколько десятков самокатчиков, подтянул артиллерию, но продвинуться дальше в этот день не смог. Было остановлено также наступление вражеской колонны, двигавшейся вдоль железной дороги».
Позднее возникли разногласия между Дыбенко и Парским, который упорно требовал от матросов наступления. Видя состояние своего отряда и явное превосходство противника, Дыбенко отказался его выполнять, обвинил бывшего царского генерала в том, что он специально поставил отряд в трудное положение, не обеспечив артиллерийской поддержкой. Вечером 3 марта Дыбенко отдал приказ об отступлении основных сил к Ямбургу. Позднее Парский писал: «…оставление Нарвы произошло преимущественно потому, что не было общего руководства и связи в действиях, оттого, что слабо или даже вовсе почти не подготовленные отряды водили в бой неумело и они несли излишние потери (больше других потерпели матросы); наконец, на настроение войск оказало, по-видимому, известное влияние и создавшееся тогда положение как бы между войной и миром, что волновало людей и способствовало уменьшению их стойкости». Бонч-Бруевич писал о том, что Дыбенко прислал издевательскую телеграмму: «Сдал командование его превосходительству генералу Парскому».
В наши дни довольно широко распространены рассказы о паническом бегстве отряда Дыбенко в Гатчину. Пятого марта в Гатчину действительно прибыли эшелоны с матросами и путиловцами-красногвардейцами из отряда Дыбенко, которые поддались паническим слухам об окружении немцами Ямбурга. Когда через несколько часов выяснилось, что в Ямбурге немцев нет, на митинге было принято решение вернуться назад. При этом звучали резкие обвинения в некомпетентности по адресу Дыбенко и его начальника штаба мичмана Павлова.
После возвращения из-под Нарвы положение Дыбенко резко изменилось. Он, видимо, окончательно потерял доверие Ленина. Более того, если раньше моряки могли рассчитывать на почтительное отношение к себе со стороны властей, поскольку были их лучшей вооруженной опорой, то теперь они перестали быть «волшебной палочкой» для решения любых задач, связанных с насилием. Место «гвардии революции» заняли латышские стрелки, отличавшиеся гораздо более крепкой дисциплиной, чем матросы. После событий под Нарвой «незамедлительно была создана следственная комиссия под председательством Николая Васильевича Крыленко (1885–1938), члена коллегии Наркомюста. Пока шло следствие, Дыбенко занимался текущими делами в Совнаркоме».
На VII съезде РКП(б) 7 марта Ленин, оценивая события под Петроградом, говорил, что «лучшие матросы и путиловцы, при всем своем великом энтузиазме, оказывались одни, когда получился неслыханный хаос, паника, заставившая войска добежать до Гатчины». Это было явным «камнем в огород» Дыбенко и его моряков.
В эти дни происходит поворот советского руководства в сторону «военспецов». 9 марта 1918 г. СНК принимает решение о создании комиссии военных специалистов в составе двух генералов и контр-адмирала Василия Михайловича Альтфатера (1883–1919) «для представления по возможности не позднее 15 марта […] плана организации военного центра для реорганизации армии и для создания мощной вооруженной силы на началах социалистической милиции и всеобщего вооружения рабочих и крестьян». По мнению историка М. А. Молодцыгина, план создания милиционной армии был дипломатическим камуфляжем, целью которого было убедить руководство Германии в том, что Россия не сможет создать серьезные вооруженные силы в ближайшем будущем. Необходимо отметить тот факт, что Альтфатер – единственный представитель флота в этой тройке. Кроме того, только Альтфатер сохранил верность советской власти, а оба его сотоварища по комиссии вскоре перешли на сторону белых. Это обстоятельство впоследствии должно было еще выше поднять авторитет адмирала в глазах руководителей Советской России.
На этом же заседании СНК был избран Временный исполнительный комитет СНК (Совет пяти народных комиссаров) для обеспечения непрерывной работы правительства. От большевиков в него вошли Ленин, Сталин и Троцкий. Там же было принято решение об отстранении от должности народного комиссара по военным делам Николая Ильича Подвойского (1880–1948), вместо него назначался Троцкий, освобожденный с поста наркома по иностранным делам. Должность Верховного главнокомандующего, которую занимал Крыленко, была упразднена. Очевидно, следующим должен был встать вопрос о Дыбенко как о наркоме по делам флота.
Несомненно, генералы и адмиралы, решившие сотрудничать с большевиками, хотели, чтобы идея революционной армии провалилась. Неудачные бои отряда Дыбенко под Нарвой в первых числах марта были для них очень кстати. Они дискредитировали и Дыбенко лично, и идею коллегиального руководства флотом, и идею революционной армии. Есть основания считать, что Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич и Дмитрий Павлович Парский сознательно усугубляли реальную вину Дыбенко в произошедшем фиаско, а его самого изображали человеком неуправляемым и недисциплинированным. В Совнаркоме полностью приняли или сделали вид, что приняли, трактовку Бонч-Бруевича и Парского, поскольку Дыбенко стал неудобной, неконтролируемой, слишком самостоятельной фигурой.