На наш взгляд, отъезд правительства из Петрограда в Москву 10 марта 1918 г. в значительной степени связан с желанием избавиться от крепких «объятий», в которых матросы держали советское правительство. Действительно, переезд правительства в Москву совпал с резким падением политической роли балтийских матросов. Правда, не следует забывать, что само решение о переезде было принято еще 26 февраля, в условиях продолжающегося немецкого наступления, когда судьба Петрограда была неясна.
Дыбенко не склонил голову перед неизбежным и не стал делать вид, что уходит добровольно. Он был исключен из партии на заседании ЦК 15 марта 1918 г. с формулировкой «заслушав сообщения о поведении Дыбенко под Нарвой, при проезде из Петрограда в Москву, пьянстве». Проступок Дыбенко «при проезде из Петрограда» заключался в том, что он 11 марта угрозами расстрела принудил железнодорожников организовать экстренный поезд, на котором они с Коллонтай выехали в Москву.
На другой день после исключения Дыбенко из партии, на IV съезде Советов должно было состояться голосование по вопросу о ратификации Брестского мира. Дыбенко был одним из подписавших «Декларацию группы коммунистов (большевиков), противников заключения мира». Видимо, с целью сорвать какую-то акцию Дыбенко на съезде, 16 марта он был арестован и на двое суток изолирован. Вскоре Дыбенко освободили, передав на поруки Коллонтай. В конце марта он пытался добиться разрешения выехать из Москвы, но не получил его.
6 апреля пост народного комиссара по морским делам занял Троцкий, назначенный наркомвоеном еще 14 марта. Он считал своевременной мобилизацию «всех необходимых сил, которые в настоящих тяжелых условиях могли бы сделать все, что возможно для спасения и реорганизации наших морских сил».
Возникает вопрос: почему наркомом по военным и морским делам стал Троцкий, только что провалившийся в должности наркома иностранных дел – ведь именно он огласил на Брестских переговорах с немцами знаменитую формулу «ни мира, ни войны», которая позволила немцам перейти в наступление в конце февраля 1918 г.? Никакого отношения к армии он не имел, в отличие, скажем, от Антонова-Овсеенко, у которого было военное образование и чин подпоручика, или от прапорщика Крыленко, или от матроса Дыбенко. Ответ, возможно, в том, что Троцкий разделял позицию Ленина, сформировавшуюся во время отражения немецкого наступления: если советская республика хочет выжить, ей нужна Красная армия, построенная на традиционных принципах регулярности, дисциплины и субординации. Внедрить в жизнь какие-либо новые принципы организации войск не позволяло время. Идея добровольческой армии, идея добровольной дисциплины, идея выборного командного состава – эти благородные идеи просто требовали слишком много времени для реализации. Поскольку армию нужно было создать быстро и с чистого листа, никаких других принципов, кроме дисциплины, субординации и использования старого офицерства, применить было нельзя. И Троцкий полностью разделял эту позицию и был готов энергично работать в этом направлении, в отличие от Антонова-Овсеенко, Дыбенко или Крыленко.
Несмотря на то что он находился на поруках, 16 апреля Дыбенко прибыл с отрядом матросов в Самару. Вслед за ним полетела телеграмма с распоряжением о его аресте. 19 апреля эта телеграмма была опубликована в газетах. Это поставило самарские власти, и прежде всего председателя Самарского губкома РКП(б) Куйбышева, в очень тяжелое положение, поскольку арест Дыбенко мог произойти только после разоружения его отряда, а для этого не было сил. Дыбенко подал в Самарский губком протест против своего ареста, этот документ был напечатан в местных газетах, в частности в органе местных эсеров-максималистов «Трудовая республика». Дыбенко писал: «Ввиду того, что в местной прессе опубликована телеграмма особой следственной комиссии под председательством г. Крыленко о задержании и аресте бежавшего бывшего народного комиссара Дыбенко и доставлении его под усиленным конвоем в распоряжение следственной комиссии в гор. Москву, заявляю, что подобного рода телеграмма является злым вымыслом комиссии и в частности господина Крыленко, так как перед отъездом из г. Москвы мною было подано заявление в Центральный Исполнительный Комитет через тов. Юрина о том, что комиссия явно затягивает ведение следствия, подыскивая каких-то свидетелей, и из-за допроса 2 или 3 свидетелей в последний момент совершенно приостановила следствие. Я уезжаю из Москвы, причем обязуюсь явиться на суд и дать публично перед народом и своими избирателями точный отчет о своей деятельности. Причем мною было предъявлено требование к следственной комиссии дать гарантию, что все доносчики комиссары и вообще Совет Народных Комиссаров обязан дать перед народом отчет не в митинговой речи, а дать деловой и денежный отчет. Г[ражданин? Господин?]. же Крыленко, который ныне ведет следствие по явно вымышленному в отношении меня якобы тягчайшему преступлению и в оставлении гор. Нарвы, до сих пор, оставив пост Главковерха и Верхоглава, не дал перед страной отчет о своей деятельности и оставлении всего фронта, а потому заявляю, что подчиниться требованию комиссии под председательством г. Крыленко я отказываюсь, но явлюсь, никуда не скрываясь, дать отчет перед съездом и страной. Являться же на суд перед лицом тех, кто сам не дал отчета перед народом и страной о своей деятельности, считаю излишним и признаю только суд над собою съезда или же публичный перед своими избирателями и народом. Гор. Самара, апреля 19 дня 1918 года. П. Дыбенко».
Одновременно Дыбенко дал интервью независимой газете «Волжское слово». Он «подробно изложил корреспонденту ход военных действий под Нарвой, отметив, что все необходимое для задержания неприятеля было сделано, высказал свое мнение о демобилизации флота. Все обвинения в свой адрес он назвал абсурдом, подчеркнув, что арест его состоялся при странных обстоятельствах. 16 марта, в последний день работы IV Чрезвычайного съезда Советов, за полчаса до закрытия заседания его арестовали и в течение 48 часов держали в Кремле, пока отряд моряков не потребовал в ультимативной форме сведений о его местонахождении. Все случившееся, продолжал он, было покрыто тайной. Крыленко, начавший следствие, подбирал свидетелей, которые могли дать какие-либо улики. “Когда же тов. Юрин заявил протест о том, что следствие должно быть произведено не только над одним Дыбенко, но и еще кой над кем, кто занимал места и выше его, то тогда тов. Юрина постарались убрать из следственной комиссии”. В заключение разговора Дыбенко вновь повторил, что не намерен куда-либо скрываться и готов дать свои объяснения, но только не следственной комиссии, а свой отъезд из Москвы мотивировал “нежеланием сидеть без дела в тот момент, когда контрреволюционная волна еще продолжает бушевать на окраинах нашей республики”». Намек Юрина на «кое-кого повыше Дыбенко» метил прямо в Ленина – поскольку над народным комиссаром возвышалась лишь фигура председателя СНК. То, что Дыбенко с удовольствием повторил эту фразу, свидетельствует о его согласии со словами Юрина.
Неслучайно, что как раз в это время, 20 апреля, наркомвоенмор Троцкий издал приказ о роспуске всех матросских отрядов, которые были отправлены на сухопутный фронт. Таким образом был сделан очередной шаг к наведению порядка в военной сфере.
21 апреля заявления Дыбенко рассматривал Самарский губисполком. «В пространной речи он обрисовал весь тот произвол, который творится отдельными лицами под флагом Советской власти. Подробно рассказал историю своего ареста, подчеркнув, что он был вызван прежде всего политическими причинами, страхом Совнаркома перед разоблачениями. Арест произошел “тихонько” накануне предполагаемого им выступления на IV Всероссийском съезде Советов, где он собирался заявить о своем выходе из СНК и потребовать у него отчета о своей деятельности. Санкцию на арест давал, как он заявил, не СНК и не ВЦИК, а отдельные лица. Далее Дыбенко вновь повторил, что он готов в любое время подчиниться решению съезда или постановлению ВЦИК, явиться на суд народный, но следственной комиссии под председательством Крыленко – никогда. В заключение он сказал, что решил отправиться с отрядом матросов на Дутовский фронт».
Дыбенко совершенно не скрывал, что был освобожден из-под ареста под давлением вооруженного матросского отряда. Более того, он, вероятно, считал нормой такой стиль отношений между народным комиссаром и СНК. Он угрожал Совнаркому разоблачениями. Выступление Дыбенко в Самарском губисполкоме было полностью поддержано эсерами-максималистами, которые заявили о необходимости суда над всеми народными комиссарами. На вопрос меньшевика-интернационалиста Филиппа Яковлевича Рабиновича (1885–1937), «подчинится ли он решению губисполкома, если тот решит, что Дыбенко должен отправиться в распоряжение следственной комиссии», Дыбенко ответил: «В таком случае я подчиняюсь лишь силе».
Дыбенко превратился в неуправляемого политического лидера, что и решило его судьбу. Прежде всего следовало лишить Дыбенко и ему подобных вооруженной силы. 20 апреля 1918 г. газета «Рабочая и крестьянская Красная армия и флот» писала: «Окончательно решено в ближайшее время ликвидировать матросские отряды. На этом особенно настаивает морской комиссар Троцкий. Он представил доклад, в котором указывает, что флот реорганизуется на совершенно новых началах. Давно проведена демобилизация флота, а между тем по всей России существуют вооруженные группы матросов, считающие себя хозяевами флота и претендующие на руководство его судьбами. Помимо этого, под видом вооруженных матросов оперируют в настоящее время всевозможные преступные элементы. Некоторые меры ликвидации уже проводятся в настоящее время. У всех отрядов, не входящих в состав новой флотской организации, отбирается оружие. Отряды объявляются расформированными».
Остаются недостаточно проясненными обстоятельства того, почему Дыбенко прекратил сопротивление, как он был доставлен в Москву и как проходил суд над ним в 9–18 мая 1918 г., а также каково было его служебное положение в последующие несколько месяцев. Мы полагаем, что такой самобытный и энергичный человек, как Дыбенко, вряд ли подчинился добровольно.