Мы подъехали к искусственной Дыре Дьявола на грузовике Гамм и нашли Фейербахера в питомнике карпозубиков — комнате, заполненной рядами стеклянных резервуаров, разнообразным оборудованием и журчанием проточной воды. Фейербахер отыскал икринку, которая плавала в собственной пластиковой тарелочке, и поднес ее к микроскопу.
Когда искусственный водоем был срочно введен в эксплуатацию в 2013 г., одной из первых задач было выяснить, как его заселить. С учетом того, что на планете осталось всего 35 дьявольских карпозубиков, Служба национальных парков отказалась рисковать одной размножающейся парой. Даже икру она отдавала с неохотой. После нескольких месяцев споров и расчетов Службе охраны наконец разрешили собирать икру в межсезонье, когда шансы на выживание мальков в природе в любом случае были низкими. В первое лето была собрана одна икринка; она погибла. Следующей зимой было собрано 42 икринки; 29 из них были успешно выращены до взрослых особей.
Икринка под микроскопом доказывала, что, несмотря на проблемы с жуками, карпозубики в резервуаре размножались. Икринку нашли на маленьком коврике, который был установлен на искусственном уступе специально для этой цели. Коврик походил на кусок потрепанного ворсистого ковра.
— Хороший знак, — сказала Гамм. — Надеюсь, вокруг коврика есть и другие еще не съеденные икринки.
У зародыша в икринке действительно появилось сердцебиение. Еще там появились ярко-фиолетовые завитки — будущие пигментные клетки. Когда крошечное сердечко в крошечной икринке запульсировало, мне вспомнились первые УЗИ моих собственных детей и еще одна строчка из книги Эдварда Эбби: «Все живое на Земле — родня»[91].
Гамм сказала, что она каждый день подходит к краю бассейна и просто смотрит на рыбок. В тот день я тоже пошла посмотреть. Дьявольские карпозубики по-своему довольно яркие. Я заметила пару рыбок, которые резвились или, возможно, флиртовали в глубине. Рыбы — синие полоски, будто светящиеся на вид, — кружили друг вокруг друга в причудливом синхронном танце. Затем па-де-де прервалось, и одна рыбка метнулась в сторону радужной струйкой.
«Наблюдать, как стайка рыбок кружит в крошечном водоеме среди пустыни, — значит понять для себя что-то важное о чуде», — писал Кристофер Нормент, эколог, после посещения природной Дыры Дьявола[92]. «То же самое верно, — подумала я, глядя на резвящихся в искусственном водоеме рыбок, — даже если вода продезинфицирована и течет по трубам». Хотя, с другой стороны, что можно считать чудом?
Часто можно услышать, что природа — или, по крайней мере, наше представление о ней — тесно связана с культурой. Пока не было чего-то, что можно было ей противопоставить, — технологии, искусства, сознания, — существовала только «природа», и поэтому никакой реальной пользы от этой категории не было. Скорее всего, верно и то, что, когда придумали понятие «природа», культура уже была ею пронизана. 20 000 лет назад люди одомашнили волков. В результате появился новый вид (или подвид) животных, а также две новые категории живых существ: «домашние» и «дикие». С одомашниванием пшеницы, около 10 000 лет назад, раскололся растительный мир. Одни растения стали «культурными», другие «сорняками». В дивном новом мире антропоцена появляются все новые и новые категории.
Возьмем, например, «синантропные виды». Это животные, которые не одомашнены, и все же по какой-то причине им привольно живется в деревне или в городе. К синантропным видам (от греческого syn — «вместе» и anthropos — «человек») относятся еноты, американские вороны, серые крысы, азиатские карпы, домовые мыши и пара десятков видов тараканов. Койоты получают выгоду от человеческого присутствия, но обходят районы, где деятельность человека проявляется особенно сильно; их окрестили «синантропами-мизантропами»[93]. В ботанике существуют понятия «апофиты» — это местные растения, которые процветают там, где поселились люди; и «антропофиты» — растения, которые попали в местную флору благодаря человеку. Антропофиты можно дополнительно разделить на «археофиты», которые были распространены до того, как европейцы прибыли в Новый Свет, и «кенофиты» («неофиты»), которые распространились позже{9}.
Конечно же, на каждый вид, жизнь которого улучшилась с появлением человека, приходится множество тех, которые пострадали от этого, и поэтому есть другой набор терминов, куда более мрачный. По данным Международного союза охраны природы (МСОП), который ведет так называемую «Красную книгу», вид считается «уязвимым», если его вероятность исчезнуть в течение столетия оценивается как один к десяти. Вид называется «исчезающим», когда его численность сократилась более чем на 50 % за десятилетие или три поколения (в зависимости от того, что дольше). В категорию «находящихся на грани полного исчезновения» вид попадает, если он потерял более 80 % популяции за тот же период времени. На языке МСОП растение или животное может считаться полностью «исчезнувшим», или «исчезнувшим в дикой природе», или «возможно, исчезнувшим». Вид считается «возможно, исчезнувшим», если, по «совокупности данных», он, скорее всего, вымер, но это пока не подтверждено[94]. Среди сотен животных, которые сегодня считаются «возможно, исчезнувшими»: летучая мышь цусимский трубконос, красный колобус мисс Уолдрон, чешуехвостая крыса Эммы и новокаледонский козодой. Несколько видов, в том числе птичка пооули (чернолицая гавайская цветочница) с острова Мауи, больше не ходят (и не прыгают) по земле, а существуют только в виде клеток, сохраненных в жидком азоте. (Для такого своеобразного состояния, как анабиоз, термина еще не придумали.)
Один из способов разобраться с кризисом биоразнообразия — просто принять его. В конце концов, вымирания случались и раньше, как большие, так и очень, очень большие. Удар астероида в конце мелового периода уничтожил около 75 % всех видов на Земле. Никто их не оплакивал, и, в конце концов, вместо них появились новые виды. Но по какой-то причине — назовите ее биофилией, заботой о Божьем творении или просто страхом — люди не хотят играть разрушительную роль астероида. Поэтому мы создали еще одну категорию животных. Это существа, которых мы подтолкнули к краю пропасти, а затем выдернули обратно. Профессиональный термин для них — «зависимые от усилий по сохранению»[95], хотя их стоило бы назвать «стокгольмскими видами», ведь они не могут существовать без тех, кто приносит им вред.
Дьявольский карпозубик — классический «стокгольмский вид». Когда уровень воды в пещере упал в конце 1960-х гг., рыбы не погибли только благодаря искусственному уступу и лампам, установленным Службой национальных парков. После того как по решению суда откачка воды возле пещеры прекратилась, уровень воды снова поднялся, но водоносный слой так и не восстановился полностью. Сегодня уровень воды в пещере все еще сантиметров на 30 ниже, чем нужно. Как следствие, экосистема в бассейне изменилась, и пищевая цепь была нарушена. С 2006 г. Парковая служба подвозит рыбкам прикорм — разные виды жаброногих рачков — этакий рыбий сервис доставки еды на дом.
Что же касается карпозубиков в 400-тонном дополнительном резервуаре, то они не продержались бы и сезона без помощи Гамм, Фейербахера и других «заклинателей рыб». Условия в искусственном водоеме максимально точно имитируют природные, за исключением одного аспекта, который и делает настоящую Дыру Дьявола такой уязвимой. Копия защищена от разрушения человеком, потому что она изначально создана человеком.
Нет точного списка видов, которые, как карпозубики, полностью зависят от человека. Но их как минимум тысячи. Форм помощи, необходимых для их выживания, тоже легион. Помимо прикорма и разведения в неволе, это выведение яиц в инкубаторах, реинтродукция, закрытые и открытые вольеры, встречный пал, хелатирование воды, управляемые миграции, ручное опыление, искусственное осеменение, обучение избеганию хищников и выработка отвращения к определенному вкусу. Список растет с каждым годом. «Старому поколению — старые дела, а новому — новые»[96], — как когда-то писал Торо.
Национальный заповедник дикой природы Эш-Медоуз занимает площадь в 93 км2. Здесь обитают 26 видов, которые не встречаются больше нигде в мире. Согласно брошюре, которую я взяла в информационно-туристическом центре, это «самая большая концентрация эндемиков в Соединенных Штатах и вторая по величине во всей Северной Америке».
Суровые условия порождают разнообразие, это классика дарвинизма. В пустыне население становится физически, а затем и репродуктивно изолированным, как это происходит на архипелагах. Рыбки в Мохаве и в соседней пустыне Большого бассейна в этом смысле как галапагосские вьюрки; каждая из них населяет собственный островок воды в море песка.
Несомненно, многие из этих «островов» пересохли еще до того, как кто-либо удосужился записать, какие существа там жили. Как заметила Мэри Остин в 1903 г., «судьба каждого более или менее заметного ручья на Западе — стать оросительной канавой»[97]. Среди тех существ, которые продержались достаточно долго, чтобы мы заметили их исчезновение, можно назвать следующие: паранагатский американский гольян (последний раз выловлен в 1938 г.), лас-вегасская плотва (последний раз видели в 1940 г.), эмпетрихт Мерриама (последний раз видели в 1948 г.), эмпетрихт ранчо Райкрафт (последний раз замечен в 1953 г.) и текопский карпозубик (никто не встречал с 1970 г.)[98].
Еще одна пустынная рыбка, овенский карпозубик, считалась вымершей, но ее снова обнаружили в 1964 г. К 1969 г. она кое-как существовала в озерце раз