мером с жилую комнату, а потом по так и не объясненной причине озеро съежилось до размеров лужи. Кто-то предупредил Фила Пистера, биолога из Калифорнийского департамента рыб и дичи, который поспешил к этому месту, известному как Рыбья трясина. Пистер забрал оттуда всех карпозубиков и перенес их к ближайшему источнику. Они поместились в двух ведрах.
«Отчетливо помню охвативший меня смертельный ужас, — напишет он позже. — Я прошел метров пятьдесят и вдруг понял, что в буквальном смысле держу в руках существование целого вида позвоночных»[99]. Следующие несколько десятилетий Пистер занимался спасением овенского и дьявольского карпозубиков. Люди часто задавали ему вопрос, почему он тратит столько времени на таких незначительных животных.
— Какой толк от этих карпозубиков? — спрашивали они.
— А какой толк от вас? — вопросом на вопрос отвечал Пистер.
В Мохаве я постаралась увидеть столько рыб, сколько смогла, — так сказать, скакала с «острова» на «остров». В озерце недалеко от Дыры Дьявола живет невадский карпозубик реки Амаргосы (Cyprinodon nevadensis mionectes). Пейзаж вокруг озера такой иссохший, что мне невольно вспомнились злоключения Мэнли; я отошла всего на пару сотен метров от дороги и подумала: даже сегодня человек может погибнуть в Мохаве, и никто этого не заметит. В озере метались невадские карпозубики реки Амаргосы, которые выглядят как чуть более бледные дьявольские — опять же, трудно было сказать, заигрывали они друг с другом или сражались.
В 50 км отсюда, в крошечном городке Шошон (штат Калифорния), живет еще один подвид — шошонский карпозубик (Cyprinodon nevadensis shoshone). Как и овенского карпозубика, шошонскую рыбку считали вымершей, а потом нашли в дренажной трубе возле стоянки для автоприцепов. Хозяйка стоянки Сьюзен Сорреллс владеет также единственным рестораном и единственным магазином в городе. С помощью различных государственных учреждений она построила несколько водоемов для шошонских карпозубиков, которые оказались гораздо более приспособленными, чем их дьявольские сородичи.
«Из вымирающих они превратились во вполне благополучных», — рассказала мне Соррелс. Система горячих источников, питающая пруды с рыбками, также питает местный бассейн. Когда я в нем купалась, в бассейн залез бородатый мужчина. Он обернулся, и я с ужасом увидела, что на спине у него вытатуированы две большие свастики.
В городе Парамп также когда-то был свой вид рыб, широкий эмпетрихт (Empetrichthys latos), который все еще существует, хотя, к сожалению, не в Парампе. Изначально эти рыбы жили в пруду, питавшемся от родника, но потом туда кто-то вольно или невольно выпустил золотых рыбок. Золотые рыбки размножились, а вот эмпетрихты стали гибнуть. В 1960-е гг. откачка грунтовых вод усугубила их и без того тяжелое положение. В 1971 г., когда пруд уже почти высох, биолог по имени Джим Дикон из Университета Невады в последнюю минуту организовал спасение рыб. Как и Пистер, он вынес оставшихся эмпетрихтов в ведре. Ему удалось спасти тридцать две рыбки — по крайней мере, так гласит история[100].
С тех пор широкие эмпетрихты живут своей диаспорой и кочуют — вернее, их перевозят на грузовиках — из одного пруда-убежища в другое. Кевин Гваделупе, биолог из Департамента дикой природы штата Невада — этакий рыбий Моисей. Я встретилась с ним в его офисе в Лас-Вегасе, который был украшен плакатом с изображением 40 видов рыб Невады. «Почти все рыбы, которые тут показаны, исчезающие», — сказал он, указывая на плакат. Когда он протянул мне визитную карточку, я заметила на ней миниатюрную фотографию рыбы.
Во плоти парампские рыбки сантиметров пять в длину, темные, с желтыми прожилками и желтоватыми плавниками. Как и дьявольские карпозубики, они появились в суровых условиях, где изначально были высшими хищниками. Большая часть работы Гваделупе заключается в том, чтобы не дать рыбкам встретиться с настоящими хищниками. По мере того как люди перемещают все больше видов в пустыню, возникают новые чрезвычайные ситуации.
«Большую часть времени мы тут носимся как угорелые», — говорит Гваделупе. На ранчо Спринг-Маунтин, заповеднике примерно в 80 км от Парампа, мы посетили остатки озера, в котором раньше обитало около 10 000 эмпетрихтов. (Ранчо некогда принадлежало Говарду Хьюзу, хотя, когда Хьюз его купил, он уже был одержим боязнью микробов и не выходил из своего гостиничного номера в Лас-Вегасе.) Люди выливали в озеро свои аквариумы, и эмпетрихты, не сумев справиться с наплывом новых хищников, почти вымерли. В попытке избавиться от других интродуцированных видов — хотя эмпетрихты и сами были привезенными — озеро полностью осушили. Его красное глинистое дно растрескалось под палящим солнцем. Как заметил специалист по истории окружающей среды Дж. Макнил, перефразируя К. Маркса: «Люди сами делают свою биосферу, но они ее делают не так, как им вздумается»[101].
В Национальном заповеднике дикой природы пустыни, километрах в шестидесяти от Парампа, мы осмотрели еще одно исчезающее озерцо, обитатели которого находились в опасности.
— Вон там, смотрите, — сказал Гваделупе и указал на нечто похожее на маленького омара, высунувшего голову из грязи.
Это был флоридский красный рак. Эти раки живут по всему побережью Мексиканского залива, от Мексики до Флориды. Люди любят их есть и потому часто завозят в разные места. Со своей стороны, раки любят есть эмпетрихтов. Чтобы помочь рыбкам, Гваделупе соорудил некое подобие рифов для нереста. Они были сделаны из гладких пластиковых цилиндров с пучками искусственной травы, торчащими сверху. Гваделупе надеялся, что цилиндры будут слишком скользкими, чтобы по ним не смогли забраться голодные раки.
Последнее убежище эмпетрихтов, которое мы посетили, находилось в парке в Лас-Вегасе. Когда мы туда приехали, было около полудня и стояла невыносимая жара, так что все разумные люди попрятались в тень.
В ту ночь, мою последнюю в Неваде, я остановилась в районе Стрип, в отеле «Париж», в номере с видом на Эйфелеву башню. Так как это Лас-Вегас, то башня поднималась прямо из плавательного бассейна. Вода была синей, как антифриз. Где-то рядом с бассейном звучала оглушительная музыка, однообразная и пульсирующая, она доносилась даже через закрытые окна седьмого этажа. Очень хотелось выпить. Но я не могла заставить себя спуститься в вестибюль и пройти мимо Le Concierge, Les Toilets, и La Réception в поисках пародии на французский бар. Я подумала о дьявольских карпозубиках в их искусственном водоеме. Интересно, они так же чувствовали себя в худшие моменты своей жизни?
2
Рут Гейтс влюбилась в океан благодаря телепередачам. Когда она училась в начальной школе, то, как зачарованная, смотрела документальный сериал «Подводный мир Жака Кусто». Цвета, формы, разнообразие стратегий выживания — жизнь под волнами казалась ей более захватывающей, чем жизнь наверху. Она почти ничего не знала о море, кроме того, что показали в этом сериале, но решила, что станет морским биологом.
«Даже в телевизионных фильмах Кусто смог показать океаны так, как никто другой», — сказала она мне.
Рут росла в Англии и продолжила учебу в Университете Ньюкасла, где занятия по морским наукам проходили на фоне Северного моря. Она прослушала курс по кораллам и снова была очарована. Преподаватель объяснил, что у крошечных животных — коралловых полипов — внутри живут еще более крошечные растения. Гейтс недоумевала, как такое возможно. «Никак не могла свыкнуться с этой мыслью», — рассказывала она. В 1985 г. она переехала на Ямайку, чтобы изучать кораллы и их симбионтов.
Для нее это был поистине волнующий день. Новые методы молекулярной биологии позволили рассмотреть жизнь на самом глубоком уровне. Но время тогда было тревожное. Рифы в Карибском море гибли. Одни из-за застройки побережий, другие — из-за чрезмерного вылова рыбы и загрязнения окружающей среды. В основном рифы были образованы двумя видами кораллов рода Acropora, и они оба были поражены болезнью, которую прозвали «белой чумой». (Сегодня эти виды относятся к категории исчезающих.) В течение 1980-х гг. в Карибском море исчезла примерно половина кораллового покрова[102].
Гейтс продолжила исследования в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, а затем в Гавайском университете. Все это время перспективы рифов становились все мрачнее. Изменение климата привело к тому, что температура океана стала слишком высокой для многих видов. В 1998 г. так называемое глобальное обесцвечивание, вызванное резким повышением температуры воды, погубило более 15 % кораллов по всему миру[103]. Еще одно обесцвечивание произошло в 2010 г. А в 2014 г. началось потепление океана, которое не прекращалось почти три года.
Его последствия усугубились масштабными изменениями химического состава вод Мирового океана. Кораллы процветают в щелочных водах, а из-за выбросов СО2 в результате сжигания ископаемого топлива морская вода становится все более кислой. Одна группа исследователей подсчитала, что если выбросы продолжат расти такими темпами еще несколько десятилетий, то рифы «перестанут развиваться и начнут растворяться»[104]. Другая группа предсказала, что к середине XXI в. туристы, которые приедут посмотреть на Большой Барьерный риф, не найдут ничего, кроме «полурастворившихся руин»[105]. Рут не могла заставить себя вернуться на Ямайку; так много из того, что она любила, было потеряно.
Но она всегда говорила, что была одной «из тех, у кого стакан всегда наполовину полон». Она заметила, что некоторые рифы, брошенные на произвол судьбы, снова разрастаются. Среди них были и хорошо знакомые ей рифы. А вдруг есть свойства, благодаря которым одни кораллы оказываются прочнее других? И как можно определить эти свойства? Вот чем можно заняться морскому биологу, вместо того чтобы в отчаянии заламывать руки. Если вывести более выносливые кораллы, то можно было бы вырастить рифы Мирового океана заново, чтобы они сумели пережить закисление воды и изменение климата.