Раньше в Австралии не было ядовитых жаб; собственно, там вообще не было жаб. Поэтому местная фауна в процессе эволюции не научилась их опасаться. Так что история жабы-аги — это история азиатского карпа наоборот. Если карпы являются проблемой в Соединенных Штатах, потому что их никто не ест, то жабы представляют угрозу в Австралии, потому что их едят почти все. Список видов, численность которых сократилась из-за поедания жаб, весьма длинный и разнообразный[140]. В него входят: австралийские узкорылые крокодилы, аргусовы вараны, которые вырастают до полутора метров в длину; гладкие ящерицы (синеязыкие сцинки); водяные ящерицы, похожие на маленьких динозавров; гадюкообразная смертельная змея, которая, как следует из названия, ядовита; а также мулга, одна из самых ядовитых змей на планете. Но больше всех, безусловно, пострадал симпатичный зверек под названием северная сумчатая куница. Это небольшое животное сантиметров 30 в длину, с заостренной мордочкой и пятнистой коричневой шерсткой. Когда молодые сумчатые куницы выбираются из материнской сумки, мать носит их на спине.
Чтобы сдержать распространение жаб, австралийцы придумали всевозможные способы, более или менее хитроумные. Например, жабинатор — ловушку, оснащенную портативным динамиком, воспроизводящим голос жабы-аги, который одни сравнивают с гудком в телефонной трубке, а другие — с гулом мотора. Исследователи из Университета Квинсленда разработали приманку, с помощью которой можно заманить жабьих головастиков на верную гибель. Люди стреляют в жаб из пневматических винтовок, бьют их молотками, колотят клюшками для гольфа, переезжают автомобилями, засовывают в морозилку, пока те не затвердеют, и распыляют на них состав под названием HopStop, который, как уверяют продавцы, «нейтрализует жабий яд за несколько секунд» и убивает их в течение часа. Организуются «противожабьи» отряды. Группа под названием «Кимберлийские охотники за жабами» рекомендовала австралийскому правительству предложить награду за каждую уничтоженную жабу[141]. Девиз группы звучит так: «Если бы на жаб охотились все, скоро было бы не на кого охотиться!»
Тизард заинтересовался жабами-агами еще до того, как их увидел. Джелонг находится в южной Виктории, регионе, который жабы пока не захватили. Но как-то на конференции он сидел рядом с молекулярным биологом, которая изучала этих жаб и рассказала ему, что, несмотря на все старания, жабы продолжают распространяться.
— Она заметила, что это очень печально и жаль, что нет какого-нибудь нового подхода к решению этой проблемы, — вспоминал Тизард. — Ну, я сел и принялся размышлять. Я рассудил так: токсины — продукт жабьего метаболизма. Значит, при их выработке задействованы ферменты, а у ферментов должны быть гены, которые их кодируют. При этом у нас есть инструменты, чтобы «выключать» гены. Так не можем ли мы «выключить» ген, который отвечает за выработку токсина?
На помощь Тизард привлек молодого ученого Кейтлин Купер, обладательницу каштановых волос до плеч и заразительного смеха. (Она приехала в Австралию из Массачусетса.) Никто никогда раньше не редактировал геном жабы-аги, так что Купер еще предстояло разобраться, как это сделать. Оказалось, что жабьи икринки нужно сначала промыть, а затем проколоть очень тонкой пипеткой, и это нужно сделать быстро, прежде чем клетки начнут делиться.
— Я довольно долго тренировалась делать микроинъекции, — рассказала мне Купер.
Для начала она решила изменить цвет жаб. Ключевой ген пигментации кожи у жаб (и у людей, кстати, тоже) кодирует фермент тирозиназу, контролирующий выработку меланина. Купер рассудила, что если этот ген отключить, то получатся жабы светлого, а не темного окраса. Она смешала несколько яйцеклеток и сперматозоидов в чашке Петри, ввела в полученные эмбрионы вещества, связанные с CRISPR, и подождала. Появились три необычно пестрых головастика. Один из них умер. Два других — оба самцы — выросли в пятнистых жаб. Их окрестили Спот и Блонди. «Я был в полном восторге, когда это произошло», — сказал мне Тизард.
Потом Купер занялась «выключением» токсичности жаб. Яд (буфотоксин) у жабы-аги вырабатывается в крупных околоушных железах, расположенных ближе к спине, а также в более мелких железах, разбросанных по всему телу. Выделенный в ее обычном состоянии, он просто вызывает у млекопитающих тошноту. Если жаба чувствует опасность, она вырабатывает особый фермент — гидролазу буфотоксина, — который стократно усиливает действие яда[142]. При помощи технологии CRISPR Купер отредактировала вторую партию эмбрионов и удалила часть гена, кодирующего гидролазу буфотоксина. В результате получилась партия неядовитых жаб.
После беседы Купер предложила мне посмотреть на самих жаб. Для этого мы отправились дальше вглубь AAHL, минуя несколько герметичных дверей и уровней безопасности. Мы все надели защитные костюмы поверх одежды и бахилы на обувь. Купер опрыскала мой диктофон какой-то дезинфицирующей жидкостью. Табличка на двери гласила: «Карантинная зона. Нарушителям грозит штраф». Я решила, что лучше не рассказывать компании The Odin о моих собственных, куда менее безопасных приключениях по редактированию генов.
За дверями было что-то вроде стерильного зверинца, заполненного животными в разных по размеру вольерах. Пахло одновременно больницей и контактным зоопарком. Возле нескольких клеток вокруг пластикового резервуара скакали лишенные яда жабы. Их было около десятка, примерно десяти недель от роду, и каждая длиной 7–8 см.
— Видите, какие они активные, — сказала Купер.
В резервуаре было все, что, по мнению человека, могло понадобиться жабе: искусственные растения, ванна с водой, светильник. Я подумала о доме мистера Жаба, «изобилующем всеми современными удобствами», из сказочной повести Кеннета Грэма «Ветер в ивах». Одна из жаб высунула язык и схватила сверчка.
— Они едят буквально все, — сказал Тизард. — Даже друг друга. Если большая жаба встретит маленькую, обед ей обеспечен.
Если стайку неядовитых жаб выпустить на свободу, вряд ли они продержатся долго. Кого-то съедят узкорылые крокодилы, ящерицы или гадюкообразные змеи, а остальные затеряются среди сотен миллионов ядовитых жаб, которые уже снуют повсюду.
Но Тизард задумал для них карьеру в сфере образования. Исследования, проведенные на сумчатых куницах, показывают, что зверьков можно научить держаться подальше от жаб. Если кормить их жабьими «сосисками», сдобренными рвотным средством, то они будут ассоциировать жаб с тошнотой и начнут их избегать[143]. Лишенные яда жабы, по словам Тизарда, могли бы стать еще лучшим инструментом обучения: «Если хищник их съест, то заболеет, но не умрет, и тогда он решит: „В жизни больше жабу не съем“».
Но чтобы таких жаб можно было использовать для обучения куниц — или для любой другой цели, — нужно получить целый ряд государственных лицензий. Когда я приехала, Купер и Тизард еще не приступили к оформлению документов, но уже прикидывали, какими бы еще генами заняться. Купер подумала, что, возможно, удастся изменить гены, которые отвечают за гелевую оболочку икры, и сделать так, чтобы яйца было невозможно оплодотворить.
— Когда она описала мне эту идею, я был в восторге! — сказал Тизард. — Если получится снизить их плодовитость — это просто находка.
(Самка жабы-аги за один раз откладывает до 30 000 икринок.)
В паре метров от неядовитых жаб в отдельном террариуме сидели Спот и Блонди. Их жилище было куда лучше обустроено, возле стены даже красовалась картинка с тропическим пейзажем, видимо чтобы жабы могли им наслаждаться. Спот и Блонди почти исполнился год, они стали полностью взрослыми, с толстыми складками плоти вокруг живота, как у борцов сумо. Спот — в основном коричневого цвета, разве что одна нога желтоватая; Блонди — более пестрый, с белесыми задними ногами и светлыми пятнами на передних конечностях и груди. Купер надела перчатки и вытащила из резервуара Блонди, называя его «красавцем». Красавец тут же на нее помочился. Казалось, он злорадно ухмыляется, хотя я, конечно, понимала, что это не так. Впрочем, подобную морду, мне кажется, мог полюбить только генный инженер.
Согласно принятому в генетике постулату, который дети учат в школе, наследование признаков — это своего рода игра в кости. Допустим, человек (или жаба) получил одну версию гена — назовем ее A — от матери и конкурирующую версию этого же гена — А1 — от отца. Тогда у любого его ребенка будут равные шансы унаследовать А или А1 и так далее. С каждым новым поколением А и А1 будут передаваться по наследству по законам теории вероятностей.
Как и многое другое в школьной программе, этот рассказ верен лишь отчасти. Есть гены, которые играют по правилам, и есть хулиганы, которые отказываются так поступать. Эти правонарушители стараются всеми правдами и неправдами увеличить свои шансы на выживание. Одни вмешиваются в репликацию генов-конкурентов[144]; другие делают дополнительные копии самих себя, чтобы повысить вероятность передачи себя любимых; третьи манипулируют процессом мейоза, в результате которого образуются яйцеклетки и сперматозоиды. Говорят, что у таких генов есть «драйв». Даже если они не дают никаких адаптивных преимуществ — и даже если ухудшают приспособленность, — они передаются более чем в половине случаев, а некоторые, особенно коварные гены — более чем в 90 % случаев[145]. Генный драйв обнаружен у многих существ, в том числе у комаров, жуков-чернотелок и леммингов[146], и считается, что его можно обнаружить еще у очень многих видов, если кто-нибудь задастся такой целью. (Также верно, что наиболее успешные гены с «драйвом» трудно обнаружить, потому что они довели своих конкурентов до полного исчезновения.)