Владиславом Ягелло и получил в дар от своего основателя икону Богоматери, вероятно старовизантийского письма. Икона неказиста по внешнему виду, но ей издавна приписывали чудотворную силу и Ягелло вывез её из Бельца, в Галиции. Эта икона называлась в народе «Черной Мадонной», потому что она совершенно потемнела от времени. Благодаря всё возраставшей вере в её чудотворную силу, с течением времени она приобретала всё больше и больше почитателей и Ченстоховский монастырь стал значительнейшим местом паломничества, куда ежегодно тянулись армии пилигримов из Польши, Силезии, Восточной Пруссии и Галиции.
У подножья монастыря со временем выросли города Старый и Новый Ченстохов с предместьем св. Варвары; их многочисленное, со дня на день возраставшее население добывало себе средства к существованию частью от пилигримов, частью от торговли скотом и суконными и льняными изделиями; оно поддерживало торговые сношения с Петербургом и Москвою и потому достигло высокой степени благосостояния.
Благодаря пилигримам, монастырь был так богат, что в пятнадцатом веке ему принадлежала почти пятнадцатая часть всех поместий в королевстве польском и настоятель Ченстохова занимал важнейшее, после митрополита, положение среди польских прелатов.
После того как в 1430 г. монастырь подвергся нападению гусситов и был разграблен ими, он стал пользоваться привилегией иметь укрепления и содержать военный гарнизон, состоящий под начальством одного из монахов.
Укрепления были так сильны, что уже в 1657 г. король Ян Казимир спасся бегством под защиту ченстоховских монахов, а в 1704 г. монастырь безуспешно осаждали шведы.
В 1765 г. сейм постановил, чтобы комендант монастыря назначался королём и был обязан ему подчинением. Однако монахи запротестовали и вследствие того в 1773 г. монастырь был взят русскими войсками и монахи были вынуждены признать постановление сейма. Но всё же монастырь сохранил и впредь свои укрепления и право на содержание гарнизона и гордо стоял, окружённый могучими бастионами, далеко виднеясь своими куполами и башнями.
Хотя в монастыре и находился назначенный королём комендант, но его власть и авторитет были весьма ничтожны и в сущности лишь фиктивны, так как при недостатке постоянного войска правительство вовсе и не думало или, вернее, не могло содержать в монастыре гарнизон из регулярных войск; поэтому монастырский гарнизон большею частью вербовался из самих монахов. Благодаря высокой наёмной плате и отличному содержанию служба в монастырской дружине считалась очень завидной, и монахи заботились о том, чтобы вербовать в монастырский гарнизон вполне преданных им людей из вполне обеспеченных и едва чувствовавших крепостной гнёт крестьян; таким образом воинская сила монастырских укреплений смотрела на настоятеля как на исключительного своего начальника и повелителя, и ни минуты не поколебалась бы по его приказу арестовать королевского коменданта и закрыть крепостные ворота пред каждым, кому настоятель отказал бы в доступе в них.
Монахи были предусмотрительно сдержанны, никогда явно не вмешивались в политику, и, как казалось, жили только своими духовными обязанностями, а потому независимость их гарнизона обращала мало внимания на себя; королевский же комендант, преклонных лет офицер, смотрел на свой пост, связанный с богатым содержанием и удобствами жизни в монастыре, как на приятное времяпрепровождение и менее всего был склонен заговаривать об этом, тем более, что в повседневной службе гарнизон выказывал пунктуальное повиновение и отличался своим образцовым поведением.
В ту ночь, когда Варшава с лихорадочным беспокойством разыскивала исчезнувшего короля и красавица София так неожиданно возвратилась к графу Феликсу Потоцкому, ченстоховские монахи до позднего часа находились в сборе в великолепно разукрашенной капелле, на главном алтаре которой, освещённом бесчисленным множеством свечей, был выставлен чудотворный образ в золотой раме, сиявшей драгоценными камнями.
Вечером этого дня комендант ужинал у настоятеля и старое бургундское и токайское из монастырских погребов доставили ему благодетельный, глубокий, безмятежный сон. После того настоятель совершил обход монастыря, долго и обстоятельно говорил с офицером, начальствовавшим над монастырским караулом, и затем направился в капеллу, где по его приказу уже собрались все монахи.
На лицах всех участников духовного собрания, цель которого, по-видимому, не была молитвенною, отражалось беспокойное ожидание; монахи тихо, но горячо перешёптывались друг с другом.
Настоятель сидел в своём пурпурном кресле возле стола, поставленного рядом с алтарём; пред ним был золотой письменный прибор. Он внимательно перечитывал большой пергамент с привешенной к нему восковою печатью. Это было отречение от престола, составленное по всем формам тогдашнего государственного права и нуждавшееся лишь в подписи короля Станислава Августа для того, чтобы сделать свободным польский престол. Окончив чтение этого акта, настоятель положил его на стол и, одобрительно кивнув головою, сказал:
— Никто не усомнится в том, что Понятовский добровольно подписал это отречение, так как его будут окружать лишь беззащитные монахи и он будет находиться в крепости, состоящей под начальством его собственного коменданта, — улыбаясь, прибавил он. — Никто во всей стране не посмеет противостоять воле диктатора, который примет на себя полномочия здесь, под покровительством Пречистой Божьей Матери.
— Безусловно, ваше высокопреподобие, — подтвердил вблизи стоявший монах, — а равным образом не посмеет восставать против сейма, который здесь, под чудотворным покровительством Богоматери, изберёт короля.
— Нового короля, — с резким ударением прибавил настоятель, — короля, который, в благодарность за защиту Пречистой Девы, будет обязан вырвать с корнем еретиков-диссидентов и приложит все силы королевства к тому, чтобы выгнать из нашей страны неверных чужеземцев, который будет королём только благодаря могуществу и покровительству церкви, представляемой нами. Всё подготовлено и близок час великой победы; да предоставит её нам Господь над внутренними и внешними врагами святой церкви и отечества! Принесём же нашей Высокой Покровительнице жертву нашего благоговения и будем молить о Её помощи тому великому делу, которое мы начинаем!
Настоятель подошёл к алтарю. Монахи опустились на колена, старшие духовники монастыря стали совершать богослужение под тихий рокот голосов, не сопровождаемый звуками органа. Но вот богослужение окончилось, и ночное собрание на время погрузилось в напряжённое ожидание.
Настоятель спокойно сидел в своём кресле, но монахи шептались, горячо обсуждая великое событие, которое подготовлялось и которое должно было придать новый блеск и новую мощь монастырю.
Наконец, забрезжил и свет сквозь пестро расписанные окна капеллы. Настоятель поднял голову; в его чертах обнаружилось лёгкое нетерпение.
— Те, кого мы ждём, должны были бы быть уже здесь, — сказал он, — пожалуй время посмотреть с башни на равнину, не видать ли кого.
Отец вратарь поспешно вышел, но вскоре возвратился и доложил, что на равнине не видать и следа ожидаемых.
Проходил час за часом; даже и сам настоятель, отлично умевший сдерживать всякое душевное волнение, начал обнаруживать самое живое беспокойство; что касается монахов, то они едва владели собою. Эта длительная задержка почти наверняка указывала на то, что возникло какое-то препятствие столь хорошо подготовленному плану, а если бы теперь не удалось осуществление его, то пришлось бы отложить все гордые надежды, зиждившиеся на нём.
День всё надвигался; служаки и замковые батраки пробудились от сна, началась и военная жизнь и в конце концов, хотя и позже обыкновенного, поднялся и комендант, чтобы проверить и отпустить стражу. Несмотря на то, что настоятель был уверен в своих солдатах и в низших офицерах, всё же эта отсрочка была для него очень мучительна и могла быть чревата последствиями, если бы заговорщики запоздали ещё далее. Он всё ещё не отпускал монахов из капеллы, но всё это вовсе не бросалось в глаза, так как случалось, что духовное подвижничество удерживало монахов и более продолжительное время на молитве; он послал лишь несколько самых надёжных из числа братии на все караульные посты с инструкцией, чтобы солдаты не поднимали шума оружием, если заметят что-либо необычайное. Кроме того настоятель велел передать караульному офицеру у главных ворот тайный приказ, чтобы в случае прибытия группы всадников тотчас, без представления по начальству, впустить их и немедленно известить об этом его, настоятеля.
Прошло ещё несколько времени; комендант уже успел проверить караулы и снова возвратился к себе, чтобы предаться приятному утреннему сну.
Настоятель вместе с монахами, которых он не хотел отпустить от себя во избежание того, чтобы кто-либо случайно не проговорился, отправился в трапезную, так как все после проведённой в беспокойстве и волнении бессонной ночи нуждались в подкреплении.
Монастырь и крепость лежали в глубокой тишине под лучами восходящего утреннего солнца. Но вот на дороге от города к монастырю показался верхом князь Репнин, скакавший во главе отряда казаков. Он со стремительной поспешностью совершил с войсками свой путь от Варшавы; благодаря смене лошадей по дороге ему удалось и повозки с гренадерами привести так же быстро, как и всадников.
Увидев пред собою монастырь на горе, князь Репнин стал испытывать сильное нетерпение и, чтобы достигнуть поскорее его, поскакал вперёд с небольшим отрядом казаков; остальные же казаки стали строиться в ряды в город, где и гренадеры сошли с повозок, чтобы в сомкнутых колоннах подняться в гору.
Князь Репнин, насколько было возможно, хотел избежать сражения, исход которого мог стать для него роковым, так как в его распоряжении не было достаточных сил, чтобы овладеть доступом в сильную крепость; но он надеялся добиться впуска в неё посредством переговоров и затем уже, угрожая русской мощью, вынудить выдачу короля. Он прискакал впереди своих казаков на вершину горы и постучал в закрытые ворота. К его изумлению, они тотчас же раскрылись пред ним.