з».
Да, этого мне реально не хватает. Как справедливо сказал Бродский, поэзия есть идеальная форма репрезентации чувств. Чувств не стало меньше, репрезентация пошла другая. «Ты это, зайка, короч… Типа, я тебя, слышь, люблю» – гопническая формула, как подметила куда-то сгинувшая писательница Денежкина, а также режиссеры Костомаров и Расторгуев, которые из снятых ростовской гопотой на мобильник клипов смонтировали блестящий фильм «Я тебя люблю».
А второе, чего не хватает – это интеллектуального пиршества в кругу людей с образованием. В СССР интеллигенция означала круг, где знанием гордились, где знание добывали, и нередко с боем (я первокурсником отправился в научную библиотеку МГУ, находившуюся во дворе журфака, с намерением взять Фрейда. И мне быстренько объяснили, что до 4 курса студенты пользоваться библиотекой не имеют права, а Фрейд без письма научного руководителя мне не светит вообще никогда. Ну и что? Все равно добыл Фрейда. Мальчика, не читавшего Фрейда, однокурсники бы заклевали).
На том же Зимнем стадионе по пятницам в сауне собиралась редакция «Авроры» в расширенном составе. Историк и поэт Шарымов (переведший на русский «Бледный огонь» Набокова, проведший грандиозное исследование основания Петербурга и давший окончательный ответ на вопрос, где был Петр с 14 по 16 мая 1703 года). Литкритик Крыщук. Писатель Житинский. Восходящая телезвезда Набутов. Литературовед Самуил Лурье. Друг Бориса Спасского журналист Алексей Самойлов. О, вот были пиры! (Справедливости ради: «и вся их игра, и всех их фантастические гэги ушли в пар, потому что никто ни хрена не записывал, это вообще были проболтавшие себя поколения», – как потом жестко сказал тот же Кирилл Набутов. Я тоже не записал. Хотя было что).
Да, вот этих вещей (говорю я себе с нарастающим пафосом), их в СССР было столь изобильно, что хоть лопатой греби! Читать книги было обязанностью интеллигента! – и мне сегодня этой обязанности реально не хватает. Мы променяли чтение на шопинг.
Но я тут же щипаю себя за руку.
А что, в СССР были другие варианты?! Как заметил мой добрый знакомый, крупнейший гебраист Сема Якерсон, «это мы с тобой, пока бабушка пекла пироги, сидели на кухне и книжку читали. А американский мальчик в это время катался по ранчо на пони, которую ему подарили на день рождения».
Но дело даже не в этом. Стихи что, сегодня запрещены? Вон, в ридер можно бесплатно в три секунды залить всего Бродского и Слуцкого. Да хоть Емелина! У Гандлевского выходит трехтомник! Издательство Ивана Лимбаха только выпустило в одном томе всего (да, всего!) Лосева, это даже не знаю, с чем и сравнить. Это как холодильник открыть, а там сверху донизу трюфеля, лобстеры, икра и фуа-гра. Ешь не хочу! И если не хочешь, значит, проблемы не в холодильнике, а в тебе.
То же и с играми интеллекта. Все, что было при Брежневе за семью печатями, про что только слышали, но достать не могли, а еще чаще не слышали, от Фуко до Адорно, от Джиласа до Авторханова, – вон, навалом, свободно, только читай. От Бердяева до Берберовой. В издательстве «Астрель» в серии Philosophy издается абсолютно все – от Зиновьева до Бодрияра и Делеза. Стоит дешевле «50 оттенков серого», а серого там вообще нет. А если чего-то важного и нужного нет на русском – скажем, последовательницы Докинза Сьюзан Блэкмор с ее «Меметической машиной», – то не проблема купить на Amazon. И КГБ-ФСБ даже пальчиком не погрозит.
Все это есть, но пиршеств нет. «Свой круг» – идентифицируемый по образу жизни – по-прежнему остается своим, но там мы как-то больше говорим о бордо или о лыжах в Альпах, что тоже прекрасно, но все же другое. Интеллектуалы стали наперечет, – растут себе, как одинокие сосны на картине Шишкина «Рожь».
И этот парадокс – стихи есть, а читатели стихов растворились; интеллектуальное чтение есть, но интеллектуалов не стало – я могу объяснить одним. В Советском Союзе человека наполняла силой идентификация с какой-то большой силой. Чтобы жизнь обретала смысл, нужно было прислоняться либо к советскому, либо к антисоветскому (второе было веселей). Это блестяще описано в романе Терехова «Каменный мост», когда советский человек отождествляет себя с наконечником на стреле, которую империя посылает в вечность. Вот почему старики жить не могут без Сталина! Потому что он – их последняя надежда на бессмертие. Надежда на то, что они все же не зря прожили свои бессмысленные жизни. Отнять у них Сталина – это как взамен дать веревку и мыло.
То есть Советский Союз, я хочу сказать, был системой идентификаций по крупным общностям. Вот совки, читающие макулатурный «Английский детектив», со своими коврами на стене и хрусталем в полированной «стенке». Вот антисоветчики, читающие «Живаго» и прикнопливающие на стену бог знает кем привезенный плакат с Джимми Моррисоном.
Когда распался СССР, распалась структура крупных идентификаций, больших страт, и оказалось, что интеллектуал теперь должен выстраивать собственную систему отношений с миром, что и отличает его от неинтеллектуала. «Всякая стадность – прибежище неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву, или Канту, или Марксу. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно», – как писал в «Живаго» Пастернак. И хотя представление об истине с тех пор тоже переменилось, сведясь к тому, что вечных истин нет, но есть непротиворечивые до поры до времени парадигмы, – в этой парадигме одиночества Пастернак прав.
Идентифицировать себя с общностью легко.
Создавать собственную идентификацию, поле, систему – сложно.
Вот почему таким прекрасным многим кажется Советский Союз.
И кажущееся прекрасным советское – типа «уверенности в завтрашнем дне», – это на самом деле, расчет на чужое общее, боязнь и страх собственного пути.
Нечего скорбеть о том прекрасном, что существовало в СССР – нужно ужасаться, что эти прекрасные вещи отсутствуют в тебе.
И точка.
2013
51. Пролезть через окно в Европу//О том, что в Петербург стало переезжать больше людей, чем в Москву
Чеховские три сестры сегодня бы рвались не в Москву, а в Петербург (впрочем, при Чехове Москва административно была как сегодня Питер). Статистика неумолима: на Неву за 2 последних года переехало жить 324 тысячи человек. В первопрестольную – лишь 299 тысяч.
Было бы явление, а объяснения найдутся.
В самом Петербурге наплыв новых горожан (в 2011 году таких зарегистрировали 130 тысяч человек, в 2012 уже 194 тысячи; тенденция, однако) объясняют просто: «К нам переезжает Газпром!»
Это не совсем так.
Во-первых, в Питер в 2013 году перебирается лишь «Газпром экспорт».
Во-вторых, да хоть и весь газовый гигант с Миллером во главе: для 5-миллионного города (самого крупного в мире из северных городов) это как слону дробина.
Но все равно, риелторы потирают руки: растет цена на квадратные метры на Крестовском острове, играющем роль резервации для нуворишей (или, говоря языком Пелевина, нуворашей), которые воротят нос от центра, едва узнав, что в старых домах подземных гаражей не бывает. По городу гуляют шуточки типа «менеджер «Газпрома» снимет квартал». А историк и телеведущий Лев Лурье – и это уже не шутка – проводит для газпромовских менеджеров курсы адаптации к петербургской жизни. Учит называть пончики – пышками, подъезд – парадной, и не бежать в ужасе из третьего двора-колодца.
Но это поверхностный, хоть и культурный слой.
Глубинная же причина в том, что Петербург сегодня не столько окно в Европу, через которое в Европу можно только, вздыхая, смотреть, – но и сама Европа, если судить по жизненному укладу.
Ведь что видит приезжий, выходя из поезда на Московском вокзале? Прямо напротив – круглосуточный музей эротики. Рядом – секс-шоп «Розовый кролик». Влево и вниз по Лиговке к Обводному – дешевые харчевни и бары с шестовым стриптизом, там же десятки отелей и отельчиков: предлагаются, в том числе, и номера с почасовой оплатой.
Возможно, кому-то все это и ужас, но ужас совершенно европейский. Потому что в любом большом европейском городе район возле вокзала – «красная» зона, напичканная злачными местами, стрип-клубами, кинотеатрами для взрослых, дешевыми отелями. Что в Риме, что в Копенгагене, что во Франкфурте (про Гамбург с Амстердамом я уж молчу).
Не нравится «красный» район? Пожалуйста, можно пойти по Невскому. Толпа невероятная: в том смысле, что тьма людей просто гуляющих, шляющихся, причем в любое время суток. В два или в три ночи на Невском в уик-энд столько же народу, сколько я ночью видел лишь в Бангкоке на Патпонге, в Париже на Сен-Андре-дез-Ар и в Краснодаре на улице Красноармейской (там у них клубно-барное осиное гнездо). Развлечений – тьма, на любой вкус и возраст. Дробность и мозаичность поражают. Вон сладкоежки лижут витрины в Елисеевском магазине в очереди за французскими пирожными-макаронами. Наверху на балюстраде под механическое пианино танцуют механические куклы в человеческий рост. Вон музей дореволюционного фотографа Буллы, где проходит отличная выставка советского фотографа Ахломова, – прямо с нее за 100 рублей можно шагнуть на крышу над перекрестком Невского и Садовой (это на нем в 1917-м расстреляли матросов-анархистов, спровоцированных на путч большевиками). Вон первый в истории России Пассаж с сохранившимся в идеальном состоянии кафелем на полу: здесь, по версии Достоевского, слопал чиновника Ивана Матвеевича крокодил. Вон полусекретная галерея «Al», чтобы попасть в которую, надо нажать на правильную кнопку на домофоне. Вон, снова, тут же, отели, отелищи, отельчики; гостиницы и хостелы; рестораны, кафе и бары; дворцы и церкви, и не подавляющего масштаба, а человеческого. Летом ко всему этому добавятся катания на катерах, открытые террасы, уличные жонглеры, актеры, певцы и танцоры.
И все это не дутое новодельное, как в Москве, где фальшивую потертость создают за особые деньги, – а подлинное и доступное, помнящее и Блока, и Довлатова. Это в Москве ресторатор Новиков ценой невероятных усилий создает советское кафе «Камчатка», которое все равно псевдосоветское. А в Питере пока работают настоящие стоячие рюмочные типа «щель», где можно опрокинуть пятьдесят граммов перцовой (40 руб.), закусив яйцом с майонезом (20 руб.), а заодно познакомиться с парой университетских профессоров, спорящих о Дерриде и Фуко. Победите в споре – вам нальют.