Статья 148 УК РФ «Нарушение права на свободу совести и вероисповеданий», ч.2, в новой редакции за «публичные действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления чувств верующих… в местах, специально предназначенных для совершения богослужений, других религиозных обрядов и церемоний», предусматривает наказание в виде штрафа (до 500 тысяч рублей) или даже лишения свободы (до трех лет).
И не надо только (это касается фарисеев, быстро понявших намек), возражать, что закон касается только тех, кто имел целью именно оскорбление чувств! Во-первых, бог его знает, каковы эти чувства и чем они оскорбляются. В Храме Гроба Господня в Иерусалиме каждую Пасху, когда там чудесным образом зажигается благодатный огонь, выделяется группа молодых православных арабов, танцующих, орущих и бьющих в барабаны (попробуйте представить их у нас в Храме Христа Спасителя!) Как вы думаете, вправе ли охранник, следователь или судья заподозрить у них умысел в намеренном оскорблении чувств прочих верующих? Вы угадали! В Израиле, во всяком случае, их однажды повязали и из храма вышвырнули, после чего…
Но тут я пока остановлюсь.
Продолжу о законе. В общем, часть 2 статьи 148 мне понятна: не лезь туда, где собираются верующие, если не хочешь загреметь со своим уставом в тюрьму. Снимай в храме принадлежности РПЦ шапку, если ты мужчина, и надевай платок, если женщина (иначе потом будешь долго объяснять какой-нибудь судье Сыровой, что я, мол, ездила на Кипр, а там у православных как раз наоборот, в платке нельзя, и надо с непокрытой головой).
Но у статьи 148 есть и часть 2. Она про те же «публичные действия, выражающие явно неуважение…», только без указания территории, на которой совершаются. До 300 тысяч рублей либо до года тюрьмы. И вот тут меня прошибает пот. Потому что эта статья в «Огоньке» (которая наверняка оскорбит какого-нибудь верующего дурака, что я заранее, как видите, предвижу, а потому легко доказать, что имею целью) – это ведь публичное действие, не так ли? В тюрьму теперь только меня – или еще и главреда? А нашумевшая выставка Гельмана Icons, оскорбившая тьму людей (этой выставки, правда, в глаза не видевших, потому что когда в Питере на нее пришли казаки, так остолбенели, так увиденное им понравилось), – так как, Гельмана штрафуем или сажаем? Штрафуем ли издателя, переиздавшего «Забавную Библию» и «Забавное Евангелие» Лео Таксиля? Или даже «Почему я не христианин» Рассела или «Бог как иллюзия» Докинза? Попадает ли под статью об оскорблении чувств преподаватель теории эволюции, публично заявляющий, что допущение бытия божьего ни на чем не зиждется, кроме фольклорных списков да страха смерти?
Знаете, меня та часть закона, по которой можно схлопотать три года, так не пугает, как та часть, по которой дают год. Это реально резиновый закон. И не потому, что не определяет «чувства» и «оскорбление» как юридические дефиниции, а потому, что не содержит разграничения территорий.
Христианская вера держится на незыблемой догме. На том, что Господь создал мир за 6 дней и что сотворил Адама и Еву. Что дева, жены плотника, непорочно зачала и родила Сына Господня. Догмат нельзя трогать – иначе посыплется и все остальное. Вот почему какая-нибудь пустячная (на взгляд стороннего наблюдателя) мелочь, типа филиокве, разводит людей в разные станы и превращает во врагов. Хотя, казалось бы, какая разница – исходит дух святой только от Бога-отца или еще и от его Сына?
А наука и творчества имеют мотором постоянное отрицание прежних теорий и концепций. Наука и искусство движутся отрицаниями отрицаний, и плох тот академик, кто не был когда-то бунтарем. Догма – это смерть и для науки, и для искусства, что подтвердит и фон Триер, сперва создавший «Догму» как киноплатформу, а потом от нее же отрекшийся.
Столкновение между, скажем так, профессиональными догматиками и профессиональными ниспровергателями неизбежно – вот почему нужно договариваться о разграничении территорий присутствия. Внесенный в церковь прибитый к кресту Микки-Маус – хулиганство. Тот же распятый Микки-Маус в галерее – художественный акт, протестующий против создания культа в масс-арте.
Но статья 148 подстрекает к столкновению, потому что единственный шанс под нее не попасть – это заткнуться и не вякать. У этой статьи, кстати, есть и части 3 и 4 – про воспрепятствование совершению религиозных обрядов. Это значит, что если завтра начальник запретит подчиненному вставать в офисе на молельный коврик, петь оммападмехум или класть поклоны перед иконой, – ему на полном серьезе грозит год в заключении. Потому что в этих частях тоже ни слова нет про разграничение территорий, присутствий, зон обитания.
Что делать в такой ситуации – я, если честно, не знаю. Поэтому вместо морали расскажу одну историю. В далеком 1997 году я приехал в Белый Дом брать интервью у крупного правительственного чиновника Себенцова, принимавшего участие в подготовке закона «О свободе совести и о религиозных объединениях», активно лоббировавшимся РПЦ. Себенцов, сразу скажу, оказался феерическим бюрократом, – невозмутимым, но идеально выражающим оттенками интонации отношение к тому, что произносит. Да так, что не придраться. Он топил в законодательной казуистике все каравеллы моих вопросов. Пока я не спросил его, что случится, в соответствии с этим законом, в России с молодым иностранным проповедником 33 лет, не вполне согласным с практикой и догматикой официального православия. «А откуда этот ваш мужчина в России появится?» – вдруг оживился Себенцов. – «Понятно, откуда. Из Израиля». – «Нет, деятельность иностранных проповедников в соответствии с принятым законом на территории Российской Федерации категорически запрещена, так что никто его сюда не пустит…» – «А если он без разрешения?» – «То оштрафуют и депортируют…»
Привожу эту давнюю историю в посрамление тех скептиков, которые считают, что в мире никакого прогресса нет.
Как видите, есть. Даже в России государь не творит больше произвол, а подписывает пусть и «резиновый», но закон. И по этому закону Иисусу сегодня грозит не «вышечка», а всего лишь «трешечка», да и то вряд ли, поскольку его второе пришествие остановят еще на дальних подступах.
А недовольные таким положением могут катиться за границу, – да хоть в тот же Израиль. В тот год, когда в Иерусалиме на Пасху охрана выгнала вон их храма орущих и вопящих молодых кощунников, благодатный огонь взял, да и не зажегся. И не зажигаться тех пор, пока нарушителей тишины все же не пустили в храм.
Видно, разные у нас и у них люди на главной кнопке сидят.
2013
60. Проживать ближе к смыслу//О том, что главный продукт, производимый городом – это свободное время
Ответьте честно: почему вы живете в городе, а не вне? Скорее всего, окажется, что дело не в работе, недвижимости или горячей воде. А в таких нематериальных вещах, как культурная политика. Или отсутствие таковой.
Большинство российских городов дико обидятся, если сказать, что там никакой культурной политики нет (и особенно – Петербург: город, где, с моей точки зрения, отсутствие этой политики показательно). Ведь всюду есть отделы культуры, которые бодро отчитаются за спектакли, концерты, гастроли и выставки (не преминув добавить, что многие из них местными властями дотируются. И Петербург по перечисленному будет первым).
Однако я на своей мысли настаиваю.
Дело в том, что города с отсутствующей культурной политикой живут жизнью индустриальной эпохи, когда продукт, производимый городом, был материален, а культура числилась к нему довеском. Текстиль (в Иванове), авиационные двигатели (в Ярославле), корабли (в Ленинграде). Окончил ВУЗ, отработал неделю мастером на производстве, – в субботу с супругой отправляешься культурно в театр.
Сегодня все изменилось в том смысле, что главный продукт, который производит город – это свободное время. Если свободное время разнообразно, привлекательно и доступно, – есть смысл в городе жить. А если нет – в городе жить не имеет смысла. Или в этом конкретном городе не имеет. Надо уезжать, хотя бы и за город.
Заметьте: как зарабатывать деньги в городе – вопрос сегодня десятый. Окончил университет, устроился со своим английским в инофирму, плюнул, стал вести велоэкскурсии, потом занялся фотографией, взял кредит, с друзьями на паях открыл хостел, – нормальный ход. Карьеру по вертикали заменяет карьера по горизонтали. Работа в городе все больше определяется тем, насколько она в стиль жизни вписывается. Бары, кафе, веранды, велодорожки, катки, спортзалы, коворкинги, арт-конверсии, велосипеды, йога, лектории, кинотеатры (включая наимоднейшие – под открытым небом) – они и создают сегодня город. И в смысле места работы, и в смысле времени после работы.
Так отнюдь не всюду. Скажем, в городе Иваново, где я родился, до сих пор нет ни одного приличного ресторана. Даже хуже: там вообще нет ресторанов и кафе в смысле времяпрепровождения. И моя одноклассница Оля, ставшая очень богатой женщиной, побродить по ресторанам ездит в Суздаль или в Москву. А вне Москвы, под Иваново, она ездит на лошадях: они у нее свои. И в город нашего совместного детства заскакивает только по необходимости…
В той же степени, в какой изменился городской продукт, изменилось и понятие культурной политики. Сами по себе театры-кинотеатры, спектакли-концерты, выставки-шмыставки, – это не политика, а искусство либо бизнес. А культурная политика – это политика, позволяющая решать городские проблемы средствами культуры. Не исключая театров с концертами.
Проблем же в современном городе выше крыши.
В городе Москва, например, проблема с активными молодыми людьми, которые убеждены, что в Москве без смены политического строя не будет той свободы, которая есть в Берлине с его подпольными дискотеками и сквотами, в Барселоне с ее движняком по Рамбле, или в Лондоне с его фриками в Камдене. Эти молодые люди и выходили на московские бульвары и площади в конце 2011 – начале 2012 годов.