— Молодец! — рявкнул я рядовому Худайбердыеву.
— Служю народу и второму году! — ответил он так, как его учили старослужащие. — А товарищ дедущка, вы мне покажьите, как мотор крутит?
— Посмотрим… Сначала запустить его надо. Тащи шланг!
Но сначала мы заправили тепловоз. Рядовой Худайбердыев под моим чутким руководством вставил конец шланга в бак локомотива. Шесть тысяч литров! Сдуреть можно!
В дизель мы залили значительно меньше — его бак вмещал всего литров двести. Затем рядовой Худайбердыев забросил шланг на трап, ведущий к горловине цистерны, и мы вошли в бокс.
— Так, солдат, — сказал я. — Качай вот этот рычаг… Вот так, туда-сюда… Молодец!
Рядовой Худайбердыев принялся закачивать масло в картер. Я взялся за топливную помпу. Через пару минут взглянул на манометр — в самый раз.
— Отставить!
Рядовой Худайбердыев прекратил качать, и я включил зажигание. Взвизгнул стартер, и дизель, несколько раз фыркнув, мерно заворчал.
— Ага! Заработал! — Мне даже стало приятно. Я страшно люблю технику, тем более, такую, которая хорошо заводится. И вообще, мощные дизеля — это, на мой взгляд, машины, заслуживающие одобрения в принципе. Как слоны. Или киты.
Я немного погазовал, затем перевел рукоятку на высокие обороты и включил оба автомата — «генератор» и «линию». Под потолком ярко вспыхнули лампы.
— Да будет свет! — заорал я, но стоящий рядом рядовой Худайбердыев из-за рева дизеля ничего, наверное, не услышал. Тем более, что от неожиданности он заткнул уши и присел. Дикарь, что поделаешь.
Так, глянем… Двести тридцать вольт, сорок девять герц, изоляция везде в норме. Давление — в пределах нормы. Чудесно!
Я вытер руки ветошью и вышел из бокса. Рядовой Худайбердыев как собачонка бежал за мной — видимо, он впервые с момента призыва почувствовал к себе человеческое отношение.
Я закурил сигарету и посмотрел на стоящие поодаль казармы, столовую, штаб. Отлично! Сегодня в батальоне будут свет и не отдающая мазутом от полевых кухонь горячая пища. Черт возьми, я был рад и горд — не знаю что больше. В этот момент я осознавал, что сделал то, чего не смог сделать никто в части, и в этот момент мне даже было плевать и на мои дела с Керимовым, и на все мои будущие миллионы.
На следующий день, в субботу, к нам в батальон нагрянула та самая московская комиссия во главе с генералом Толмачевым. Весь личный состав части построили на плацу, за исключением тех, кто находился в суточном наряде. Я, разумеется, и сам не пошел на плац, и не пустил туда рядового Худайбердыева.
Впоследствии я узнал, что генерал Толмачев всех замордовал, приказав произвести поверку всего батальона поименно и пересчитав находящихся в наряде.
Майор Половинкин был прав — личный состав являлся главным пунктом проверки. Генерал Толмачев не обращал внимания на то, как выкрашены заборы и подстрижены чахлые кусты, и чихать ему было на то, сколько миллиметров между лычками на сержантских погонах. Он не был старым штабным пердуном, вроде гашековского «генерала от сортиров», он был настоящим боевым волком, прошедшим, как я слышал, Афганистан и, кажется, Египет.
Кроме того, генерал особо отметил факт наличия в батальоне электроэнергии и изъявил желание осмотреть электростанцию лично. А заодно убедиться в присутствии дизелистов на месте.
Я был просто ошарашен, когда ко мне в будку ввалились такие «звезды», слетел с койки и, встав по стойке «смирно», отрапортовал:
— Товарищ генерал-лейтенант, рядовой Шафиков!
Что касается рядового Худайбердыева, то он от изумления вообще ничего не мог сказать.
Генерал Толмачев прошел в бокс, внимательно осмотрел работающий на всю железку дизель и, выйдя на улицу, произнес:
— Так, кто тут дизелисты?
Майор Половинкин указал на нас.
— Ишь ты, такой маленький, а этакую махину гоняет, — сказал генерал, глядя на моего помощника. — Фамилия?
— Р-р-рядовой Х-ххудайбердыев…
— Так. — Генерал приложил руку к фуражке и торжественно произнес (во была картина!): — Рядовой Худайбердыев, за отличную службу в сложных условиях объявляю вам благодарность!
От растерянности тот не нашел ничего лучшего, чем ляпнуть:
— Служю народу и второму году!
К счастью, генерал не разобрал его слов, решив, видимо, что это такой зверский акцент, и обратился ко мне:
— Фамилия?
Я назвался. От досады на идиота-помощника после объявления благодарности мне, рядовому Шафикову, я тоже выдал:
— Служу Советскому Союзу!
Но это оказалось не так уж плохо. Старый вояка даже немного растрогался. В его глазах мелькнуло выражение легкой грусти, он отечески похлопал меня по плечу и удалился. Прочие офицеры отправились вслед за ним, оставив нас с помощником одних.
Я тут же наехал на рядового Худайбердыева:
— Ты че, совсем болван?! Кто так офицерам отвечает, а? Тем более, генералам? А ну, как нужно отвечать по уставу?
— Служу отечеству, — ответил мой помощник. Н-да. В мои годы, действительно, отвечали по-другому, то есть так, как я сам только что ответил генералу.
После обеда Толмачев решил толкнуть речь в клубе. Я не мог отказать себе в удовольствии пойти послушать генерала и поэтому рискнул оставить помощника в дизельной, пригрозив, что если, не дай Бог, случится какая-нибудь беда, пусть пеняет на себя и готовит фанеру к осмотру.
Генерал Толмачев в оказался в общем-то неважным оратором. Но то, о чем он говорил, было не так уж плохо. Скорее даже просто замечательно. Он заявил, что проинспектировал уже четыре подразделения, и только в одном, то есть в нашем, все солдаты налицо, и только у нас есть электричество, что приятно его поразило.
Дальше он сообщил, что наш батальон очень скоро будет передислоцирован в город Челябинск, где все офицеры и прапорщики получат квартиры в новых домах.
Этим же вечером, после отъезда комиссии, почти все эти офицеры и прапорщики на радостях нажрались до поросячьего визга. Тем более, что была суббота. Пил по этому поводу майор Половинкин или нет — я не знал, так как он ушел к себе домой и нигде потом не показывался. Зато с Фаридом мы неплохо поддали у меня в дизельной. Рядовому Худайбердыеву велено было валить в казарму обоза и возвращаться только утром.
Мы выпили за скорейший вывод батальона, за успех наших прожектов, а также за здоровье генерал-лейтенанта Толмачева.
Со следующего дня у меня пошла настоящая «работа». Утром я выгонял из малого ангара стоящий там тепловоз, заливал полный бак и выезжал через ворота за территорию батальона — пройдоха Фарид сделал-таки мне спецпропуск. Недалеко от 54-й стрелки я останавливался, переодевался в гражданское, прятал обмундирование в укромном месте и ехал через моечную депо к автостоянке, где после первого же моего выезда камазисты-частники начали выстраиваться с очередь с ночи.
Кроме них, подъезжало немало машин и с госномерами, а также легковых иномарок, в одной из которых на второй же день подкатили рэкетиры.
С ними я спорить не стал, отстегнул сколько положено, тем более что они железно пообещали оградить меня от посягательств правоподавительных органов.
Что же касается главного, то отбоя в покупателях не было, несмотря на то, что продавал я горючку по бешеной цене. Впрочем, это мало кого трогало — республика собиралась выходить из рублевой зоны, и от российских денег многие стремились побыстрее отделаться.
Возвращался я назад только после обеда. Бак тепловоза почти всегда бывал пуст, зато мои карманы трещали от денег. По пути я снова переодевался в военную форму, затем загонял тепловоз на место и шел в дизельную — смотреть, что там делает рядовой Худайбердыев.
А паренек менялся на глазах. Он уже самостоятельно, хотя и под моим наблюдением, запускал дизель; более того, я обнаружил даже, что он в состоянии снимать показания с приборов.
Про себя я уже подумывал, как бы мне не пришлось отделываться от помощника, если он вдруг станет шибко умным.
Вечерами я отправлял рядового Худайбердыева в обоз, а потом, когда приходил Фарид, мы делили выручку, после чего расходились, довольные друг другом.
В будке, под полом, я сделал отличный, как мне казалось, тайник, в который складывал получаемые от продажи казенной солярки деньги; туда же я сунул личные и служебные бумаги покойного Рифата Мирзагуллуева. Свои же документы я спрятал в боксе, да и не то что бы спрятал — просто завернул их в полиэтиленовый пакет и бросил в ящик с запчастями и инструментами к дизелю.
На четвертый день поток покупателей немного уменьшился — в Ченгире откуда-то появилось горючее. Зашевелилась железная дорога, и мне стало сложнее ездить на тепловозе, потому что из парка пошли пассажирские поезда — вывозить из города беженцев, которых было немало.
Поползли и товарные составы — в основном, состоящие из вагонов-контейнеровозов. Люди уезжали и вывозили свое имущество. Некоторые, как я понял, уматывали на частных грузовиках, заправляемых мною.
Тут-то мне и смыться бы самому под шумок, не дожидаясь вывода батальона — мелькала у меня такая мысль. Но нет, проклятая жадность все портила. На солярке я сколотил уже примерно три «лимона», а сколько я мог сделать на каустике — это мне пока трудно было представить. В мечтах я уже был главой какого-нибудь АОЗТ, ИЧП или ТОО с миллиардным оборотом. А поскольку я уже почти имел на руках стартовый капитал, останавливаться мне не хотелось…
На пятый день моей уголовно наказуемой деятельности я как обычно выехал на автостоянку, где и занялся торговлей. Машины в этот день подъезжали нечасто, и я проторчал здесь до самого вечера, причем не продал даже и половины бака. Чертыхаясь, я запустил двигатель и, пока он прогревался, пересчитал выручку. Без малого четыреста штук. Ладно, все равно неплохо.
Я дал ход, и в этот момент через переезд, не огороженный шлагбаумом, попер здоровенный самосвал «магирус». Я остановился, ожидая, когда он проедет, но дурацкая машина перегородила путь и остановилась. Я про себя ругнулся, вылез на мостик и заорал: