– Что с тобой? Ты нездоров?
Юра отвел в сторону внезапно повлажневшие глаза и обидчиво сжал губы.
– Ну? – настойчиво повторил Кольцов, встревоженно вглядываясь в лицо Юры.
– Павел Андреевич, я был в лагере у поручика Дудицкого, – торопливо, зажмурив глаза, как перед броском в холодную воду, сказал Юра.
– Как ты туда попал? – отпуская Юру от себя, удивленно спросил Кольцов.
– Искал нашего садовника, – огорченно, словно жалуясь Павлу Андреевичу, выдавил из себя Юра. – Хотел его выручить…
«Ну вот и у него появились свои заботы». Волна нежности к этому выдержанному и доброму мальчишке захлестнула сердце Кольцова. И все же что-то неуловимое в поведении, в тоне, в самих ответах Юры насторожило капитана.
Юра опустил голову и тихо сказал:
– Павел Андреевич! Голубчик, миленький Павел Андреевич, мне так надо его выручить… Очень, очень надо, понимаете?.. Он был всегда добр ко мне… Он меня от смерти спас… Вы слышите?..
Руки Кольцова снова легли на дрожащие, как в ознобе, плечи Юры.
– Я хотел бы тебе помочь, мальчик. Но боюсь, это не в моих силах…
Голова Юры клонилась все ниже, чувство безнадежности наполнило его сердце, внезапно перед глазами встала картина избиения Семена Алексеевича Осиповым. Губы у Юры задрожали, и он жалобно произнес, словно прося помощи для себя и Семена Алексеевича у милого и доброго Кольцова:
– Капитан Осипов его бил… при мне бил, Павел Андреевич! За что? За что он бил его? – Что-то горячее прихлынуло к его горлу, и он вдруг закричал в истерике: – Неужели вы все такие? Только с виду хорошие, лощеные? Значит, все вы притворяетесь? Да, да, притворяетесь!
– Успокойся, Юра! – озабоченно сказал Кольцов. – Не все такие.
Под рукой Кольцова унялась Юрина дрожь, и он понемногу успокоился, но все же что-то очень мучило его.
– Скажите, а каким был папа, вы же его знали, Павел Андреевич?
– Ты можешь гордиться своим отцом, Юра, – теплея сердцем, ответил Кольцов. И он не врал, не подлаживался к мальчишескому горю, а высказал то, что действительно испытывал к честному и прямому, но так и не нашедшему своего пути к правде полковнику Львову. Однако слова Юры о человеке, которого истязал капитан Осипов, не шли из головы Павла Андреевича. И он, увидев, что мальчик успокоился, добавил: – А насчет твоего садовника, Юра… дела его, видно, плохи. Значит, взяла контрразведка.
Кольцов провел ладонью по голове мальчика, спросил то ли с умыслом, то ли ненароком:
– Фамилию-то его знаешь? Попробую поговорить с командующим.
– Нет, не знаю, – признался Юра и припомнил странные, горячечные слова Семена Алексеевича. – А бывает, что у человека нет фамилии?
– Как это? – не понял Кольцов.
– Ну, он так сказал, – уклончиво ответил Юра. – Нету у меня, говорит, фамилии и имени нету. Я, говорит, человек без имени.
Кольцов вскинулся:
– Как он сказал, повтори!
– «Я человек… без имени», – недоуменно повторил Юра.
Несколько мгновений Кольцов молча смотрел на Юру, и в голове у него одна за другой пронеслись сбивчивые мысли: «Человек без имени» – это же пароль… Все верно, ко мне шли на связь – и провалились. Но откуда человек, идущий на связь, мог знать, что Юру опекаю я?.. И откуда его знает Юра? Неужели и вправду бывший садовник?.. Какая-то путаница. Загадка. Все так странно перемешалось…»
Кольцов бережно взял Юру за руки:
– Если не хочешь, можешь не отвечать… Человек без имени действительно работал в вашем имении?
– Нет, – тихо ответил Юра.
Больше Кольцов у него ничего не спросил.
Глава девятнадцатая
Длинный «фиат» командующего – Кольцов ни от кого не хотел утаивать свой визит в сортировочный лагерь – плавно затормозил возле проходной. Кольцов быстро вышел из автомобиля и направился в канцелярию.
Поручик Дудицкий, увидев адъютанта его превосходительства, вскочил, засуетился.
– Кого я вижу! – радостно воскликнул он, польщенный таким высоким визитом.
– Приглашали, не отпирайтесь! – легко и весело сказал Кольцов. Стащив с рук перчатки, он небрежно бросил их на стол, поудобнее уселся в кресло, открыл портсигар и закурил длинную, диковинного цвета сигару. Предложил и Дудицкому.
– Где вы их только достаете? – с легкой вкрадчивой завистью спросил Дудицкий. – Вот и капитан Осипов тоже курит такие.
– Поручик, у нас иногда бывают иностранцы, – со штабистской снисходительностью заметил Кольцов. – Да и у маклеров можно купить… за хорошие, конечно, деньги.
– Завидую! – Дудицкий бросился к сейфу, отпер его. – У нас, правда, иностранцев не бывает и денег не густо. Но все-таки кое-что и у нас имеется…
И, торжествуя, поручик извлек из сейфа большую плоскую бутылку французского коньяку, завернутую в какие-то списки. Дудицкий любил казаться гостеприимным и в людях ценил натуру общительную и свойскую, каковым ему казался капитан Кольцов… И хотя Кольцов пытался его остановить: «Не беспокойтесь, поручик, я ненадолго», все же Дудицкий торопливо открыл бутылку и так же поспешно наполнил рюмки зеленоватым французским коньяком, приговаривая:
– Нет, нет, я с вами давно собирался… – и, подняв на уровень бровей свою рюмку, браво произнес: – За наше невероятное тогда избавление от смерти. За вас, капитан!
– Спасибо, – растроганно сказал Кольцов и, уступая серьезности тоста, неспешно выпил коньяк и одобрительно кивнул: – Хорош!.. Я приехал к вам по поручению Владимира Зеноновича! Он подписал сегодня смертный приговор генералу Владимову и просил внимательно отнестись к осужденному в последние часы его жизни. Генерал есть генерал, поручик! – переходя на суховатый служебный тон, произнес Кольцов.
Поручик снова потянулся к бутылке, разливая коньяк, сказал:
– Помнится, вы хотели посмотреть мое хозяйство? Не отказываетесь?
– Я в ваших руках, поручик! – покорно склонил голову Кольцов.
– Но прежде еще по одной. За нас с вами, капитан! За дружбу, скрепленную кровью!..
Слегка захмелевший поручик повел Кольцова по тому же самому двору, где совсем недавно ходил в сопровождении фельдфебеля Юра. Они шли мимо тех же сидящих и стоящих группами пленных красноармейцев.
– Это так, шантрапа всякая, – махнул в их сторону Дудицкий, – фильтрацию пройдут – и в окопы, под пули. Кровью смывать измену…
Когда они поравнялись с сараями, поручик простовато сказал:
– А эти – посерьезней. Этими контрразведка занимается.
Кольцов, проявляя вполне понятное любопытство, сделал несколько шагов в сторону и почти приблизился к решетке. Громко спросил у пожилого тощего человека, который с лихорадочным блеском в глазах смотрел на него:
– За что здесь?
Человек не ответил. Он посмотрел сквозь офицера и нехотя отошел от решетки.
– Скот! – бросил ему вслед поручик Дудицкий даже не злобно, а так, по привычке.
Кольцов непринужденно и вместе с тем внимательно всматривался в измученные лица людей за решетками. И наконец увидел Семена Алексеевича. Лицо его было распухшее, в кровоподтеках и ссадинах.
Он стоял возле решетки и, конечно, видел Кольцова, но старался не смотреть на него.
Дудицкий тоже еще издали заприметил Красильникова и, доверительно наклонившись к Кольцову, поспешил доложить ему:
– Видите того, у решетки? Прелюбопытный тип – взяли при переходе линии фронта. – Здесь поручик понизил голос и внушительным шепотом добавил: – Между прочим, им интересовался ваш опекаемый, говорил, что это человек из их имения…
Кольцов, понимая, что переигрывать нельзя, что нужно вести себя как можно естественней, сначала неопределенно хмыкнул, а затем равнодушно вымолвил:
– Любопытно. – И мгновенно подумал: «Очень важно, чтобы Дудицкий запомнил, что сам решил показать мне этого заключенного». – Вон тот, что ли?.. Как вы их только различаете, поручик! Для меня они все на одно лицо! – небрежно сказал Кольцов и почти вплотную подошел к Семену Алексеевичу, с высокомерным любопытством оглядел его с головы до ног, снова задал обычный вопрос:
– За что здесь?
– Вам лучше знать, ваше благородие, – даже с некоторым вызовом отозвался Семен Алексеевич и, нагловато оглядевшись вокруг, словно приглашая всех на потеху, добавил: – Закурить не дадите?
Кольцов несколько помедлил, затем полез в карман, достал коробку, великодушно бросил:
– «Гавану» тебе дам, скоту эдакому! Наверное, и не слышал, что такие на свете есть!
Красильников раскурил сигару и внешне, для зрителей, как бы смягчился. Пристально взглянув на Кольцова, не слишком громко буркнул:
– На юге, под Одессой, курил такие… – И, не меняя тона, чертыхнулся: – Не горит, вошь тифозная!.. И все же махра, ваше благородие, с этой, как ее, «гаваной» по всем статьям спорить может.
«На юге, под Одессой…» – отметил для себя Кольцов слова Красильникова и тут же мысленно связал их с полученным из ставки Деникина донесением. «Так вот зачем Красильников направлен сюда! – подумал он. – Там беспокоятся о Южной группе… тем более что-то надо предпринимать. Как-то надо предотвратить поездку Осипова к Петлюре. – И еще подумал: – Надо дать знать Красильникову, что я понял».
Снисходительно оглядев пленного, Кольцов сказал:
– Все! Кончилась для вас Одесса. Которых еще не успели добить – добьем. – Глядя в упор ему в глаза, добавил: – Постараемся!.. – и отошел к Дудицкому.
– Зря только сигару на такого скота извели, – с сожалением сказал поручик и, еще раз взглянув на пленных в сарае, объяснил: – Здесь самые отпетые. Смертники, одним словом.
А Семен Алексеевич, потягивая сигару, задумчиво смотрел повеселевшими, чуть лукавыми глазами на удалявшегося по лагерному двору Кольцова…
После посещения лагеря Кольцов отправился на свидание с Наташей. И снова они медленно шли по тихим улочкам Харькова. Со стороны – пара влюбленных.
– Человек без имени, которого мы ждали, – в руках Щукина, – тихо сказал Кольцов. – Я видел его.
Он рассказал Наташе о письме Деникина Ковалевскому, о Южной группе и о том, что сегодня в девять вечера к Симеону Петлюре отправляется посланец Щукина со срочным предложением о совместных действиях.