рюмо произнес: – Я попросил вас зайти ко мне вот почему. Не далее как вчера моя дочь предупредила меня, что пригласила вас в гости к нам… Я хотел бы сказать, что мне будет неприятно, если вы примете это приглашение… – И Щукин, словно ожидая от Кольцова упорного несогласия, угрюмо опустил вниз глаза. Было видно, что он и сам понимает: их разговор никак не может войти в нужное русло, ему трудно даются убедительные и здравые слова.
Но Кольцов все понял, и особенно то главное, что полковник Щукин в ослеплении отцовских чувств пошел по ложному пути, что расчет Кольцова оправдался и случай с Осиповым не бросает на него ни малейшей тени. Похоже, что это так.
– Николай Григорьевич! Но это несправедливо! Я действительно был два раза в том доме, – тихо сказал Кольцов и сделал выразительную паузу, показывая, как ему трудно дается это признание. – Хозяин – археолог, а не лавочник. Время и разруха вынудили его торговать старинными монетами, распродавать свою коллекцию…
Щукин нетерпеливо слушал, чутьем опытного разведчика угадывая за словами этого любимчика командующего какой-то второй, настойчиво ускользающий от него, Щукина, смысл. И чтобы скрыть от Кольцова свою обескураженность и досаду, он внезапно поднялся из-за стола, неприязненно отодвинул от себя ставшие в этот миг ненужными бумаги и коротко, как команду, бросил:
– Я вас более не задерживаю!
– Не понимаю, но мне кажется, вы крайне несправедливы по отношению ко мне, – с нескрываемой горечью еще раз повторил Кольцов и, тщательно закрыв за собой дверь, вышел от полковника с ощущением одержанной победы.
На скамейке, у самых дверей кабинета, все еще сидел, комкая в руке выцветший от солнца и дождей картуз, старик сторож. Увидев Кольцова, он встрепенулся и снова стал внимательно к нему присматриваться и – никак не мог вспомнить, где и когда он уже встречался с этим человеком…
– Сидорин! – выкрикнули из щукинского кабинета.
Старик вытянулся по стойке «смирно» и одернул на себе косоворотку. Затем строевым шагом, но так, что его заносило куда-то вбок, трепетно направился в кабинет.
– Явился по вашему приказанию! – зычно гаркнул он полковнику Щукину и стал глазами, как его когда-то учили, пожирать начальство.
– Проходите, Сидорин ваша фамилия? – бесцветным и оттого сильно действующим на неискушенных голосом произнес полковник.
– Так точно-с, Сидорин! – радостно отозвался сторож.
– Давно работаете на железнодорожном складе? – таким же ровным, бездушным голосом спросил Щукин, даже ни разу не поглядев на сторожа.
Сидорин начал рассказывать обстоятельно и деловито. Он привык за долгую свою жизнь так говорить с начальством, зная, что за бестолковщину оно по головке не гладит.
– Приставлен я, значит, выше высокоблагородие, к складу уже седьмой год. И при царе-батюшке, и при красных, и при ваших. Власти меняются, а без сторожей, стало быть, ни одна не обходится. Там, где ежели есть что охранять, нужен караул. Хочешь порядка – станови сторожа, А то разворуют, разнесут, крошки не оставят. Люди – воры, сами знаете…
Щукин сердито оборвал его:
– Сто пятый-бис при вас отправлялся?
– Так точно, при мне, ваше высокоблагородие. – Сидорин наконец понял, что от него требуют не обстоятельности, а четких ответов.
– Паровоз с вагоном вам видно было?
– Как на ладони, ваше высокоблагородие.
– Ну и что вы видели?
– Да ничего такого. Сел в вагон офицер, охрана, и поехали они…
– А на паровоз кто сел?
– Окромясь трех паровозников, никто не садился.
Щукин заинтересованно поднял голову, снова спросил старика:
– Значит, вы хорошо видели, что на паровоз сели три человека?
– Вот как вас вижу… Это уж точно, ваше высокоблагородие. Глаз у меня, надо сказать, прицельный, артиллерийский.
– Вы знаете этих троих? – строгим голосом продолжал задавать вопросы Щукин.
– Только машиниста, Кособродова Митрий Митрича… – добросовестно признался Сидорин.
– А остальные как выглядели? – не отступал от своего полковник.
– Обыкновенно, ваше высокоблагородие. Молодой парень и человек такой… постарше… неловкий… – опять перешел на обстоятельную речь Сидорин, почувствовав заинтересованность Щукина.
– Неловкий? Почему? – невольно вскинулся полковник.
Сторож потер переносицу пальцами, переступил с ноги на ногу и с готовностью ответил:
– Да он когда на паровоз садился, то с подскоком. И чуть сундучок не выронил.
– Вспомните, как он выглядел, – попросил Щукин, теперь уже не без любопытства изучая этого цепкого на зрение человека – Лицо, фигура?.. Самое приметное вспомните…
Сторож старательно насупил брови, наморщил лоб, всем своим видом показывая, что изо всех сил старается думать.
– Ничего больше не запомнил, – наконец вздохнул он. – Да и темновато было, ваше высокоблагородие.
– Ладно. И на том спасибо. Понадобитесь – вызовем. О нашем разговоре – никому! – сухо сказал Щукин.
– Уж не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие, я – ни-ни-кому! Я – за порядок! Должен же он когда-нибудь установиться твердо!
Сторож пошел, старчески шаркая ногами.
У дверей остановился, поклонился.
Щукин несколько мгновений сидел молча, что-то прикидывая, потом нажал кнопку звонка. И тут же незамедлительно на пороге появился молоденький поручик.
– Прикажите начальнику железнодорожной охраны доставить паровозную бригаду сто пятого-бис…
…Машиниста сто пятого-бис Дмитрия Дмитриевича Кособродова втолкнули в узкую темную комнату с облезлыми и исчерканными стенами. Здесь стоял хромой дощатый стол и две табуретки, а в потолок была ввинчена зарешеченная электрическая лампочка.
Заложив руки за спину, по комнате с неторопливой выжидательностью ходил ротмистр Волин.
– Дмитрий Дмитриевич, – участливо сказал он, – кто должен был вести в тот вечер паровоз?
– Я уже объяснял там, в депо, бригада Колпакова, – недоуменно пожимая плечами, пробубнил машинист. – А только загуляли они. У кочегара ихнего дочка замуж выходила. Ну и попросили меня. Чтоб я, значит, съездил…
– А может, наоборот: вы попросили его остаться дома? – прицелился взглядом в машиниста Волин, уже заметно выходя из себя.
– Ну зачем это мне?.. – невозмутимо спросил Кособродов, невинно сложив руки на коленях.
– Рассказывайте, что было дальше! – все больше раздражаясь, наседал Волин.
– Дальше? – Кособродов помедлил, опять пожал недоуменно плечами и продолжил: – А что было дальше… сели да поехали…
– Втроем?
– Это я тоже уже говорил! – Кособродов поднял на Волина лукаво-невинные глаза. – Без помощника мы поехали. Заболел помощник.
– И паровоз вы, значит, вели вдвоем? – загадочно спросил ротмистр, радуясь заранее расставленной ловушке.
– Вдвоем, – как ни в чем не бывало повторил Кособродов.
– Не путаете?
В комнату стремительно вошел Щукин. Сел на край стола, бросил вопросительный взгляд на Волина.
– Вдвоем, говорят, были, Николай Григорьевич.
– Вдвоем? – Щукин достал портсигар, закурил, затем резко обернулся к Кособродову и быстро спросил: – А третий кто был на паровозе? Пассажир?
– Никого больше не было. Я уже сказал! – твердо ответил Кособродов.
Щукин неприязненно оглядел арестованного и подал Волину какой-то знак глазами.
Волин открыл дверь, крикнул:
– Давайте!
В комнату втолкнули паренька – кочегара сто пятого-бис.
– Как зовут? – спросил Щукин.
– Меня-то? – переступая на месте ногами, часто заморгал глазами паренек. – Колей… Николаем.
– Так вот, Коля, скажи нам, сколько вас было на паровозе сто пятого-бис? – со слащавой вкрадчивостью продолжал расспрашивать полковник.
– Я да Митрий Митрич… – Коля подумал, добавил: – Митрий Митрич вел паровоз. Помощник заболел. А я и за кочегара и за помощника… Да мне это не впервой…
– А был еще третий… Третьим кто был на паровозе? – с хорошо разыгранным удивлением спросил Щукин.
– Третий?.. Третий?.. Ах, вот вы о чем! Напросился один железнодорожник. Подвезите, говорит, до следующей станции. Ну, мы его и взяли. Очень уж просился человек. Жена, говорит, больная, возьмите… говорит… Христа ради…
Коля бросил мимолетный взгляд на Кособродова. Хотя тот молчал, по его гневному, укоризненному взгляду Коля понял, что говорит не то. И осекся. Глотнул воздуху, собираясь с мыслями. И вдруг рассмеялся. Давясь смехом, заговорил:
– И что это я вам тут намолол?! Это же все во вторник было… Ну да! Во вторник мы пассажира везли. А вчера ж среда была?.. – Коля посмотрел на Щукина невинно-обалделыми глазами и снова спросил: – Вчера среда была, госп…
Волин коротко взмахнул кулаком – Николай отлетел к стене и, схватившись руками за живот, медленно сполз на пол. Глаза ему застлало слепотой, а в горле забился, так и не сумев вырваться наружу, крик.
Щукин брезгливо поморщился и, повернувшись к Кособродову, уперся в него тяжелым взглядом.
– Семья большая? – спросил он загадочно, и злорадная усмешка косо перечеркнула его губы.
– Чего?
– Семья большая, спрашиваю? – продолжал странно усмехаться полковник Щукин.
Машинист молча и угрюмо смотрел на Щукина, и подбородок у него чуть-чуть подергивался то ли от обиды, то ли от недоумения.
– При чем тут семья? – хрипло произнес допрашиваемый.
– Она вас может больше не увидеть! – Щукин порывисто встал, подошел поближе и, в упор уставясь в машиниста, доверительно произнес: – Кособродов! Как только мы начнем вас допрашивать по-настоящему, вы скажете все, слышите? Но отсюда уже никогда не выйдете. Мы не освобождаем калек… Подумайте об этом. – И, словно потеряв к машинисту и его помощнику всякий интерес, Щукин подошел к двери и властно позвал: – Надзиратель!
– Здесь, ваше высокоблагородие! – Мгновенно появился на пороге надзиратель и, еще не успев прогнать с лица равнодушной заспанности, встал навытяжку.
– В тюрьму их! – громко скомандовал Щукин, показывая на арестованных.
…Домой полковник Щукин пришел поздно ночью. Был он усталый и хмурый, как бы вобрав в себя всю тяжесть дня. Он чувствовал, что и в разговоре с Кольцовым и при допросе машиниста Кособродова он потерпел поражение. Но больше всего его удручали дурные предчувствия, что это только начало, что теперь он стал утрачивать власть над волей и судьбами людей. Теперь ли?.. И от этого Щукин почувствовал себя одиноким и беспомощным.