– Ну что ж, заходи! – с загадочным лицом произнес Старцев. – Гостем будешь… Как видно, сегодня день гостей… Посоветуемся.
В комнате навстречу Кольцову неспешно поднялся до странности знакомый человек – худой, сутулый, в косоворотке и сапогах. Это был Фролов.
– Ну, Павел Андреевич, рассказывай, как вы здесь живете? – сказал Фролов обыденным, будничным голосом, словно они и не расставались.
– Хуже некуда! – объявил Кольцов, с трудом сдерживая радость от встречи с Фроловым. Понимал, что не такой сейчас момент, чтобы давать волю чувствам.
Кольцов снова, но уже обстоятельно, с подробностями, рассказывал обо всех тревожных событиях дня.
– Не слишком ли много провалов? – жестко сказал Фролов. – Недавно Красильников, а теперь вот и ты… причем это уже вторично…
Кольцов удивленно взглянул на Фролова:
– Почему – вторично?
Фролов вкратце доложил ему о чисто случайно разгаданной Лацисом щукинской операции с адресами и печально подытожил:
– Тебе действительно надо уходить. Это уже ясно!..
– Рановато, – улыбнулся Кольцов. – Сдается мне, этот журналист правильно меня понял. По крайней мере, до самого вечера он не поделился своим открытием с контрразведчиками. Иначе я не пришел бы сюда.
Затем разговор зашел о Красильникове. Фролов стал подробно расспрашивать, какие меры предприняты для его освобождения.
– Налаживаем связь с тюремной охраной, – стала рассказывать Наташа. – Возможно, удастся организовать побег не только Красильникову, но и Кособродову с его напарником.
Тусклые тени в неясном свете лампы метались по стенам, причудливо изгибаясь, словно передразнивая каждый жест, каждое движение разговаривающих, и от этого Наташе казалось, что в их доме множество людей, принесших сюда тревогу и тесноту.
– Нужно торопиться, – сказал Кольцов. – Сейчас удобный момент – прибыли союзники; пока Щукину не до Красильникова.
Что будет потом, они знали…
– И все же нужно хорошенько подумать, – сказал Фролов, внимательно вглядываясь в лицо Кольцова: очень он изменился за эти месяцы, что-то снисходительно-покровительственное появилось в выражении его лица. «Вжился в роль! – с одобрением подумал Фролов, но тут же опять мысленно вернулся к случаю с Коленом. – Даже если сейчас он и промолчит, то едва окажется в безопасности – не упустит случая написать об этом сенсационном открытии… Значит, время пребывания Павла здесь, в штабе, все равно исчисляется днями…»
Поздно ночью – по укоренившейся привычке все самые важные допросы проводились после полуночи – Щукин велел доставить к нему ротмистра Волина. Даже приезд союзников никак не повлиял на распорядок работы Щукина.
Волин шел, вернее, уныло волочил ноги по коридору, держа руки сзади, чуть ли не натыкаясь на штыки конвойных. Впереди него тяжело вышагивал заменивший в контрразведке Осипова штабс-капитан Гордеев, известный своими методами «жестких» допросов.
Волин понимал, что причиной его ареста явился не оговор, а роковая случайность, одна из тех, что порой решает судьбы и великих людей. «Лучше бы я проштрафился, – обреченно думал он. – Лучше бы оступился – меня бы поняли и простили. А теперь… Нет, и сейчас должны понять. Я ведь делом доказал свою преданность…»
Ротмистр Волин был неузнаваем. Китель болтался на нем без пуговиц, через прорехи кителя проглядывала грязно-серого цвета нижняя рубашка. Брюки были без ремня, они то и дело спадали. Лицо в ссадинах и кровоподтеках. Но главное, что отличало его от прежнего Волина, – в глазах исчез прежний фанатичный блеск, делавший его страшным и грозным властелином человеческих судеб. Теперь ротмистр был весь потухший, покорный, раздавленный.
Перед тяжелой дверью кабинета Щукина конвоиры остановились, тупо, тяжело прогремев прикладами винтовок. И Волин тоже сразу остановился, не в силах понять внезапно прихлынувшего к сердцу страха и напряженно ожидая дальнейших распоряжений.
Сопровождающий его штабс-капитан Гордеев с таинственной поспешностью скрылся за дверью кабинета.
Ждать пришлось долго. Конвоиры успели покурить, пока из приоткрывшейся двери не послышалась команда:
– Введите!
Конвоиры отчужденно посторонились, пропуская Волина. И он, одернув зачем-то свалявшийся, покрытый грязными пятнами китель и глотнув воздуху, вошел в щукинский кабинет.
Щукин стоял сбоку стола, опираясь одной рукой о его край, и курил.
Волин остановился в нерешительности посреди кабинета. Но Щукин указал ему на кресло, пытливо вглядываясь в ротмистра, словно не видел его никогда.
– Проходите, садитесь. – И, не дожидаясь, когда Волин сядет, продолжил с легкой насмешливостью: – Вы вызвали во мне определенное восхищение…
– Господин полковник!.. Николай Григорьевич!.. – Волин прижал руки к груди. Губы у него задрожали, как у плачущего.
Но Щукин жестом остановил его:
– Зачем вы пытаетесь вести эту недостойную игру? Я могу расценить это или как неуважение к противнику – ко мне то есть… или…
– Или… – машинально повторил Волин.
– Или как элементарную трусость. А я хотел бы восхищаться вами, Волин. Как солдат солдату скажу: мне импонирует ваше великолепное самообладание. И вызвал я вас вовсе не для того, чтобы допрашивать. У меня есть к вам одно предложение. Но прежде чем согласиться на него или отвергнуть, хорошенько подумайте… взвесьте все…
Волин поднял на Щукина страдальчески-усталые глаза и преданно воззрился на него.
– Но скажите же наконец, в чем меня обвиняют?
Щукин укоризненно посмотрел на Волина и еще раз удивился его выдержке.
– Только в одном… да-да, только в одном: вы работали хорошо, но – не ювелирно… Я затребовал из казанского жандармского управления ваше досье… Вы ведь работали в Казани?
– Недолго. С января по октябрь семнадцатого года.
– Вот ответ: «Ротмистр Волин был убит в июне пятнадцатого года при исполнении служебных обязанностей…»
– Простите… – не сразу понял Волин, а затем его лицо расплылось в блаженной улыбке, он облегченно опустил голову на руки и начал тихо смеяться, затем расхохотался неестественно, радостно-истерично.
– Господи… Господи… Так вот в чем дело!.. Так точно, господин полковник, ротмистр Волин был убит в июне пятнадцатого года… точнее, одиннадцатого июня… при усмирении студенческих волнений… так точно… – самозабвенно продолжал ротмистр, прямо на глазах превращаясь в прежнего, самоуверенного Волина. – Это был… это был мой брат, господин полковник. Брат мой – Леонид. А я в ту пору еще и ротмистром не был… Поручиком… Господи!.. Вы запросите Казань… это брата моего убили. Брата! – И он снова опустил голову на руки и, раскачиваясь, продолжал смеяться.
– Выясним, – холодно пообещал Щукин.
– Да-да… Но сначала поверьте… – Волин опять приложил руки к груди. – Поверьте, Николай Григорьевич…
– Скажите, Волин, а чем объяснить вашу необыкновенную любовь к красным? – с внезапной ехидцей спросил Щукин.
– Что-о?.. Я их ненавижу… всех вместе… и каждого в отдельности! И неоднократно это доказывал на деле, ваше высокоблагородие!.. – уже не оправдывался, – гневался Волин.
– И вероятно, только ненависть руководила вами, когда вы после побега от Ангела отпустили двух красных командиров? – задал вопрос Щукин.
– Ах, вот вы о чем!.. Но… господин полковник… Мы все оказались в особых условиях… Наконец, элементарное благородство… Право, вас ввели в заблуждение… Вот и полковник Львов, он тоже меня поддержал… Нет-нет, поверьте, в той ситуации вы поступили бы примерно так же…
– Возможно, – холодно сказал Щукин.
– Я понимаю, ту ситуацию трудно себе представить. Но честное слово… – Волин снова приложил руки к груди, уменьшаясь прямо на глазах полковника Щукина.
– Так вернемся к моему предложению! – оборвал Волина Щукин. И тот захлебнулся на полуслове, замер в ожидании. – Небольшая сделка! Вы кончите эту игру и откровенно ответите на все вопросы.
– Боже! Вы все еще продолжаете мне не верить?! – воскликнул Волин.
– У меня есть для этого основания. Их много. А самое веское – я о нем уже могу сказать! – ваше последнее донесение красным о динамите, взрывах, о Прорезной, восемь, и господине Тихомирове. Припоминаете? Так вот, вас провели, Волин. Как мальчишку.
– Какое донесение? Какой господин Тихомиров?.. – с отчаянием вопрошал Волин и озирался вокруг, словно искал свидетелей своей невиновности.
– Словом, кончайте эту недостойную разведчика игру, Волин. Я не стану вам врать – вас ждет смерть. Но я бы на вашем месте предпочел смерти под пыткой смерть, достойную солдата… Выбирайте! – Щукин резко поднял голову, вызвал конвойных: – Уведите арестованного!
Немедля два конвоира послушно стали по бокам Волина.
– Это недоразумение… Ошибка… Ошибка… – бормотал Волин. – Поверьте, это роковое совпадение… Нет-нет, вы обязательно запросите Казань. Это брат мой… Леонид… – И он смолк и несколько мгновений стоял так, словно прислушиваясь к тишине, затем сказал: – Вы знаете, я вспомнил… Они же его тогда перевязывали… Бож-же, как я это упустил. Конечно же это навет. Это поручик Дудицкий сказал вам о двух красных. Да, теперь я начинаю кое-что понимать! Это он работает на красных, и ему необходимо…
Щукин кивнул головой – и конвоиры двинулись, подталкивая Волина. Сзади него встал штабс-капитан Гордеев.
– Ваше высокоблагородие! – уже в дверях обернулся Волин. – Я вас прошу, не разрешайте ему меня пытать. Он зверь, искалечит меня. Когда выяснится, что все это клевета, я уже не смогу вам быть полезен.
– Клевета, но господин Тихомиров арестован Киевской Чека, – сказал ему Щукин. – Клевета, но Осипов убит, клевета, но наши оперативные сводки регулярно получает враг…
– Бред… кошмарный бред… Какой Тихомиров? Какое я имею отношение к убийству Осипова?..
Волин наконец понял, что никто здесь, в этом здании, не поверит в его невиновность, что он обречен в результате какой-то страшной, непоправимой ошибки.
Конвоиры подталкивали его, а он упирался, все время оборачивался так, что на шее взбугрились жилы, и торопливо кричал: