Алексей Павлович хорошо знал, что благоприятное время плавания по Японскому морю уже миновало, и потому прилагал все свои знания и усилия к тому, чтобы добраться до Владивостока возможно скорей. Войдя через Лаперузов пролив, шхуна только на несколько часов зашла на маяк Крильон, с целью пополнить истощившийся запас дров и пресной воды, и затем смело вступила, с восходом солнца, в бурные воды Японского моря. Последнее встретило «Крейсерок» необычайно приветливо. Ничто не предвещало каких-либо особенных передряг. Барометр при совершенно ясном небе стоял достаточно высоко. Море было величественно-спокойно. Дул легкий, умеренный по теплоте, юго-восточный ветер. Шхуна шла окруженная берегами: справа и немного сзади тянулась вдаль мрачная громада каторжного Сахалина; далеко впереди едва виднелся высокий, обрывистый мыс Дизапойнтмент — вечный и несокрушимый страж Азиатского материка, на рубеже Японского моря с Татарским проливом, со снеговой пышной шапкой на гигантской голове; слева вздымались из волн неприветливые, гористые берега японского острова Матцмая, уже засыпанные сплошной пеленой снега девственной чистоты и сверкавшего на ярком солнце миллиардами разноцветных огней: казалось, рука волшебника щедро осыпала всю видимую местность драгоценными камнями изумительной игры и чистоты.
Около полудня совершенно заштилело. Паруса повисли и стали бессильно хлопать о мачты и снасти при каждом движении шхуны на зеркально гладкой зыби. На поверхности моря появился кит, но чего-то словно испугавшись, быстро скрылся в морской пучине, с шумом выбросив из ноздрей громадные фонтаны воды, рассыпавшейся в недвижном воздухе на миллионы блестящих брызг. Там и здесь на минуту показывались из воды круглые, усатые головы сивучей, подозрительно оглядывавших безграничный морской простор. В прозрачном воздухе заволновались откуда-то налетевшие чайки, высматривавшие в море лакомую добычу. В их нерешительном полете замечалось какое-то инстинктивное недоверие к неожиданно наступившей тишине. Они держались высоко над морской гладью, словно подозревая, что эта коварная гладь таит в себе смерть и разрушение. Вдруг чайки видимо встревожились, почуя какую-то близкую опасность, и понеслись к ближайшему берегу, оглашая воздух жалобными криками, схожими с детским плачем... Далеко на горизонте, от северо-запада, начала медленно подниматься темная тучка. Барометр разом упал. Подозрительная туча не ускользнула и от опытного, юркого глаза командира «Крейсерка», бывшего в это время на палубе.
— Свистать всех наверх, брать рифы, — раздался его спокойный, твердый голос.
Команда, отдыхавшая после сытого обеда, не замедлила выбежать на палубу, чтобы исполнить энергичное приказание командира. Не более как через пять минут шхуна уже колыхалась на зыби под глухо зарифленными, штормовыми парусами.
Между тем туча все росла и росла, грозно надвигаясь на лазоревое небо, гигантской, страшной тяжелой завесой. Ясный день быстро превращался в зловещий полусумрак. Кругом разливалась какая-то подавляющая, удушливая тишина. Но вот вдали послышался ужасающий рев, мгновенно разразившийся и приближавшийся с демонской быстротой. Море, перед этим гладкое как зеркало, моментально покрылось сплошной пенистой пеленой, забурлило и застонало. Страшный вихрь разметывал по воздуху пену, вздымал воду подобно горам, бешено срывал их вершины и нес к шхуне тучи брызг. Еще мгновение, и «Крейсерок» лег под напором вихря совсем на бок, готовый ежесекундно опрокинуться. Температура воздуха быстро понижалась. Показались первые градины, сперва мелкие и редкие, но затем они становились все крупнее и крупнее, многочисленнее и многочисленнее... Вскоре град начал падать почти сплошной массой с поразительной трескотней.
Через несколько минут туча пронеслась и исчезла за горизонтом столь же быстро, как и появилась; но студеный вихрь продолжал усиливаться. Море кипело как в котле. Огромные валы вздымались, подобно горам, и яростно обрушивались на небольшое судно, которое содрогалось во всех своих сочленениях, стонало, скрипело, подкидываемое к небесам и низвергаемое вниз, словно перышко. Мачты трещали и гнулись как трости. Снасти трепетали и гудели, точно натянутые струны под могучими ударами вдохновившегося виртуоза. Шхуна должна была «опять привести», то есть встать носом по возможности против вихря и валов. В момент этого смелого маневра громадная волна, в несколько сажен вышины, с грохотом перевалила через шхуну, сбивая с ног людей, ухватившихся за снасти, мачты и борта, и смывая в море все, что не было прихвачено надежными найтовами (веревками). Грозный вал оставил на всем свой след в виде тонкой льдистой коры, мгновенно образовавшейся под могучим действием морозного вихря. Температура воздуха между тем продолжала все понижаться. К заходу солнца термометр показывал уже - 10° R. Это ужасающее падение температуры не обещало ничего отрадного. При каждом всплеске волны борта и нос шхуны быстро обмерзали. Брызги, попадавшие на мачты, паруса, блоки и снасти, покрывали их ледяным наростом, постепенно утолщавшимся. Такой же ужасающий нарост стал появляться на палубе, люках и рубке, словно мороз спешил сдавить судно своими мертвящими объятиями. В течение самого непродолжительного времени на баке образовалась целая ледяная гора; тоненькие, в палец толщиной, снасти утолщились настолько, что их едва молено было обхватить обеими ладонями; обмерзший рангоут с трудом сдерживал обледенелые паруса, трещавшие под демонским напором грозного шторма... Командир, не теряя присутствия духа, отдал энергичное приказание скалывать со шхуны образовывающийся лед, очищать от него рангоут, снасти, блоки и паруса, с целью освободить судно от излишней, непомерной тяжести. Матросы приступили к тяжелой, адской работе со свойственной ревностью, не обращая внимания на нестерпимо холодный ветер. Обдаваемые брызгами, моментально на них замерзавшими, матросы работали без устали, с отчаянием оспаривая у мороза свое судно, а вместе с ним и свою жизнь. Американские хищники, выпущенные из трюма, где предстояло им замерзнуть, энергично скалывали лед наряду со своими врагами, хорошо сознавая критическое положение шхуны и предав временному забвению, под неотразимым впечатлением рассвирепевших стихий, свои распри, ненависть, злобу и разбойничьи инстинкты. Опасность смирила их и образумила. Они поняли, что жизнь может быть спасена только при общих, единодушных усилиях, а малейшая оплошность грозит всем неминуемой гибелью...
Работа согревала людей, но, обдаваемые яростно налетавшими волнами, они начинали постепенно также обмерзать, хотя первое время и не замечая этого. Никто не решался спуститься вниз, в каюты, чтобы укрыться хотя от ветра.
Каждый сознавал, что ничтожнейшее замедление в работе поставит судно в безвыходное положение. Кроме того, совершенно обледеневшие каюты производят неотразимое впечатление; вступить в них невыносимо страшно, особенно когда над головой идет непрестанная борьба за существование, борьба с проблеском кое-какой надежды... В каютах же царила одна лишь бездушная смерть...
Наступившая ночь ввергла всех в томительную неизвестность. Мороз усилился или по крайней мере так казалось изнеможенным людям, насквозь пронизываемым морозным вихрем. Обмерзание шхуны продолжалось, несмотря на нечеловеческую работу всего экипажа. Непроницаемая тьма осенней ночи делает опасность невыразимо страшной. Не видно ни зги. Лишь слышится глухой гул разбивающихся о борта волн, да адское гудение шторма среди обледенелых снастей. Люди изнемогают от холода, усталости и голода, но в то же время каждый проявляет редкий пример твердости духа и дисциплины, порядок и чувство безграничного самоотвержения большинства восторжествовали над трусостью и эгоистическим инстинктом самосохранения, которым едва не отдались некоторые хищники. Все беспрекословно и с полной готовностью исполняли энергичные приказания командира и его помощника, бестрепетно стоящих на более опасных местах обледенелой палубы и ежеминутно рисковавшим быть сброшенными в море волнами. Руководимые несокрушимой волей начальников, все работали без растлевающей суеты и губительного смятения. Каждый старался примерным исполнением своего долга превзойти товарищей...
Приближалась полночь. Буря не стихала, но как будто ожесточенная удивительным упорством слабых людей, ревела, словно сказочное чудовище, обдавая своим ледяным дыханием бедствующее судно, трепетавшее среди водяных громад, как в предсмертной, мучительной агонии. Люди с отчаянным мужеством продолжали оспаривать свою жизнь у рассвирепевшей стихии, но их силы падали с каждой минутой. Они начинали окончательно изнемогать от непрестанной, бесконечной борьбы и сизифовой работы. Море, в союзе с морозом, спешило нагромоздить всюду новые глыбы льду, взамен только что сброшенных людьми. Шхуна, несмотря на все усилия, продолжала обмерзать с ужасающей быстротой, особенно с внешней стороны, недоступной для людей в такую жестокую непогоду. Она заметно тяжелела и уже не всходила на вершины валов с прежней легкостью; чаще принимала на палубу их пенистые вершины, мгновенно превращавшиеся в целые глыбы льда. Изнеможенные страдальцы начинали сознавать в своих сердцах, что жизнь их в руках Всевышнего. Если Тот, Кому повинуются ветры и волны, не прострет над ними Своей всемогущей Десницы, то никакие человеческие усилия не будут в состоянии отвратить ужасную смерть...
Командир, лучше других понимая безнадежность положения, не переставал ободрять словами более робких и воодушевлять их для дальнейшей борьбы. Более сильные духом и телом продолжали еще повиноваться, но слабые без ропота склонились под неотразимыми ударами злосчастной судьбы и с тихой молитвой на устах начали готовиться к смерти на обледенелой палубе обледенелого судна. Страдания, претерпеваемые несчастными, были невыразимы. Обыкновенно при замерзании тело человека постепенно цепенеет, и умирающий бессознательно засыпает, переходя в вечность. Не то испытывали страдальцы. Хотя их оледенелые члены уже утратили способность чувствовать, моральная агония все еще продолжалась до последней предсмертной минуты.