Образ правления на Камчатое самый патриархальный, и начальник округи в Петропавловске, толстый, добродушный господин, из бывших исправников, является буквально отцом для своих горожан-камчадалов. Здесь еще до сих пор остались счастливые времена Гостомысла, когда суду и расправе не нужно было ходить по всяким кассациям и апелляциям, а он быстро производился без всякой волокиты на месте преступления, к общему удовольствию всех сторон, как правых, так и виноватых. Было трогательно наблюдать, как в жаркий день начальник округи в расстегнутом сюртуке пил на крыльце чай, а перед ним, точно перед Владимиром Красным Солнышком, проходили его дружинники — храбрые, неуклюжие казачки камчадалы, одетые в пиджаки и с одной лишь казачьей, с красным околышем, фуражкой на голове. Не было никакой выправки, ни строгой дисциплины, все просто, без всяких фасонов и стеснений: казаки при виде начальства снимали фуражку и мирно желали ему благополучия и долголетия. Военная форма здесь отсутствовала и лишь как пережиток старины, когда в Петропавловске был военный порт[84], остался забытый пороховой погреб, около которого, да еще и около домов начальника и помощника округи, сосредоточена военная служба... Нам всегда доставляло большое удовольствие проходить мимо этих караульных постов и наблюдать комические военные сцены.
Так, однажды с доктором одной приехавшей золото-промышленной экспедиции мы были свидетелями такой смены караула. У порохового погреба, в котором едва ли и хранилось полфунта пороха, стоит часовой-казак без всякого оружия. Время обеденное, и к казаку идет его жена.
— Григорий, иди обедать, — кричит она.
Казак мнется: ему хочется есть, но нельзя бросить свой пост, а смениться не с кем. Вдруг лицо его озаряется улыбкой, он замечает идущего по берегу другого казака.
— Степаныц, Сте-па-ны-ыц, — кричит радостно он.
— Цево тебе, — отвечает тот (камчадалы неправильно произносят свистящие и шипящие звуки).
— Иди, поштой за меня, я обедать хоцу.
— У меня обед оштынет, — откликается тот и проходит.
— И у меня обед оштынет! — решительно замечает часовой и уходит с поста, очевидно примирившись с невозможностью совместить и обед, и военную дисциплину!
На другом посту, где помещается полицейское правление и квартира помощника начальника округи, мы наткнулись через несколько дней на подобную же комическую сценку, живо рисующую, как русские воины на далекой Камчатке своеобразно соединяют и обывательское добродушие, и военную исполнительность. В участке сидел посаженный за буйство приехавший рабочий с золотых приисков. К его окошку, выходящему на улицу, подходит пьяный товарищ; в кармане у него бутылка водки и он склоняет узника распить с ним живительную влагу на свободе. Эту сцену невозмутимо наблюдает часовой. Кончается дело тем, что узник ломает старую, проржавленную решетку, вылезает на улицу и, напившись пьяным, тут же засыпает вместе со своим товарищем под бдительным присмотром часового-казака.
Выходит помощник начальника округи.
— Это что? — спрашивает он, замечая сломанную решетку. — Где арестант? Он бежал?
— Не-е, вот он! — спокойно показывает казак на трогательную пьяную группу, мирно храпящую под окном.
— Тьфу! — и, махнув рукой, помощник уходит к себе домой.
Камчатские казаки[85] не несут собственно никакой службы, у них нет ни офицеров, ни формы, ни строя; они составляют милицию и лишь в военное время превращаются в солдат. В обыкновенное же время это великолепные стрелки, с одного выстрела убивающие зверя, искусные рыболовы, но плохие землепашцы и в общем самые мирные мужички. На вид они невзрачны, неуклюжи, ленивы, но добродушны и гостеприимны. Если вы зайдете в гости к камчадалу, то он вас сейчас же станет угощать и непременно предложит рыбий балык.
— Однаце, балыцка надоть попробовать! — и с этими словами гостеприимный хозяин заставит вас, во что бы то ни стало, отведать этот приевшийся на Камчатке рыбный деликатес.
Кроме рыбы, на Камчатке находится много различных природных богатств; так, имеются залежи железа, меди, россыпи золота; есть драгоценные камни, в некоторых местах Охотского побережья находится жемчуг. Повсюду масса леса, богатого пушным зверем — чудными соболями, черно-бурыми лисицами и др. Великолепные бобры, которыми славится Камчатка, водятся на ее южной оконечности.
Вообще, если бы Камчатка нс была бы так далека, а главное, целыми месяцами отрезана от всего мира, она бы привлекла к себе тысячи предприимчивых жителей.
Камчатка сильно заинтересовала нас, и нам захотелось посмотреть хоть близкие от нас ее уголки. Случай скоро представился. Выбрав праздничный день, мы целой компанией отправились через Тарьинскую бухту в так называемую на Камчатке «заимку», где были горячие сернистые ключи, по словам жителей, очень целебные и сильно помогающие от ревматических болей. Один наш офицер страдал ревматизмом и на «заимке» решил полечиться. День был жаркий, и мы верхом на лошадях весело катили через густой лиственный лес с громадными толстыми деревьями.
Пейзаж был очарователен: прелестные полянки, все покрытые густой травой и усыпанные целым ковром разнообразных цветов, красиво чередовались с чащами векового леса. На пути лежала глубокая реченька. Мы слезли с лошадей, пустили их вплавь, а сами на каких-то душегубках с риском потонуть перебрались на другую сторону; ехать на них было жутко и интересно: одно наше неосторожное движение, и мы могли бы очутиться в быстром потоке, приняв холодный и неприятный душ; но, к счастью, все обошлось благополучно...
Речка разветвлялась и одна ветвь ее шла в расположенную недалеко деревню, где, как нам сказали, жила колония прокаженных, которых довольно значительное количество на Камчатке. Нашему доктору[86] сейчас же захотелось посмотреть их, и мы его насилу уговорили не расстраивать компании, а съездить в деревню в другой раз.
Перебравшись на другой берег, мы снова сели на лошадей и к вечеру, наконец, добрались до «заимки». Она оказалась очень маленькой, состоящей всего из десятка невзрачных домишек. Петропавловские обыватели живут здесь во время хода рыбы и охоты на медведей, которых на Камчатке очень много.
Каждый охотник убивает их в год штуки по 3—4 — и это им служит лучшим подспорьем в их убогом хозяйстве. Все медвежьи шкуры продаются в Японию и за каждую шкуру японцы платят от десяти до пятнадцати рублей.
Что замечательно в камчатских медведях — это их цвет: он бывает чрезвычайно разнообразен и от совершенно черного доходит через все оттенки до светло-палевого, почти даже белого. Камчатские медведи менее кровожадны и превосходят своими размерами наших бурых мишек.
Во время стоянки в Петропавловске нам в самом городе пришлось охотиться на огромного медведя, который переплыл Тарьинскую бухту в несколько миль шириной и высадился вблизи часового, стоявшего на карауле у порохового погреба.
Весь Петропавловск сейчас же мобилизовался; мы также захватили свои ружья, и «мишка» был убит. Громадную шкуру отважного мореплавателя, как победный трофей и воспоминание о городской охоте, купил и увез во Владивосток один из наших офицеров...
На «заимке» мы пробыли два дня, и время у нас прошло незаметно. К сожалению, все удовольствие пикника отравили несносные комары, которые не давали ни минуты покоя. Их приходилось выкуривать из комнаты, и даже повешенная на лицо кисея нисколько не защищала от их укусов.
Ключи «на заимке» оказались, действительно, горячими, и мы в день приезда, легкомысленно забравшись туда, едва не сварились. Более 5 минут нельзя было высидеть, а вылезши, мы чувствовали себя настолько расслабленными, что не могли даже двигаться. Но ревматизму они помогают, и наш офицер, проживши на «заимке» две недели, почувствовал большое облегчение...
Вернувшись в Петропавловск, мы через несколько дней попали на камчатское развлечение — вечеринку или, по местному выражению, вецорку, на которой присутствовало почти все молодое население города. Камчадалки, при этом, оказались с таким гордым сознанием собственного достоинства, что их приходилось приглашать каждую в отдельности; не будь это сделано, ни одна петропавловская дама из хлева, кухни и огорода не почтила бы своим присутствием этот оригинальный бал. Он был очень интересен. Музыкальной частью его заведовал гармонист, угощением служило пиво, водка, какое-то особое вино под названием «красностоп» и орехи, причем местные дамы оказали всему честь. Из танцев, кроме обычной польки и кадрили, был свой камчатский — так называемая «восьмерка» — род лянсье[87], со всякими притоптываниями, пристукиваниями и различными церемониями, вроде целования всего поезда, т.е. танцующих пар.
Вечорка прошла очень оживленно и вполне прилично, — никто из гостей не напился пьян; дамы, отдававшие смесью запаха навоза и спелой картошки, вели себя по-камчатски до невозможности чопорно и неприступно: они хотя и сидели у своих кавалеров на коленях, но все дальнейшие их легкомысленные движения строго останавливали суровой фразой: «однаце, я не понимаю, цего вы хоцыте», — причем кокетливо опускали свои глазки вниз...
Этот вечер оставил у нас всех очень оригинальное впечатление, и мы долго вспоминали своеобразный камчатский бал...
Простояв в Петропавловске с неделю, мы пополнили запасы угля и воды и отправились на самый дальний север, в Берингов пролив. Плавание наше на этот раз было вполне спокойное, и мы на пятые сутки подошли к Чукотским берегам...
После яркого солнышка, кокетливо играющего на белоснежных вершинах камчатских вулканов, — пронизывающая стужа и снег на горах встретили нас на Чукотском полуострове. А между тем было 20 июня — самый разгар летней жары, когда солнце должно бы печь и вся природа дышать зноем и красой! Тут же глыбы плавающего льда, голая галька на берегу, местами лишь прерываемая пятнами тощей, грязновато-зеленой травки, — ни кустика, не только что дерева, — все мертво, безжизненно и уныло, — вот таковы были наши первые впечатления, когда мы стали на якорь в бухте Провидения на Чукотском полуострове... Далекий, неизвестный России, ее Север встретил нас очень неприветливо: холодный ветер нес в лицо мелкую водяную пыль и пронизывал до костей, — резкие крики гусей и чаек, да треск ломающегося льда были лишь жуткие звуки, оживлявшие эту скучную мертвую природу... На берег не хотелось ехать и на корабле чувствовалось как-то веселее и уютнее. Вскоре к нам явились чукчи, и все бросились смотреть этих диких, никому не известных в России, жалких обитателей крайнего нашего севера. Они приехали к нам в какой-то кожаной лодке, которая вся просвечивала в воде. Мы сейчас же зазвали их на корабль, и вся команда брос