Он схватил горсть земли, завязал в платок и сжал в кулаке белый шар. Вот единственный выход — не ждать, кинуться навстречу полицейскому, оглушить криком: «Руки вверх! Сейчас гранатой разорву в клочья!» Может, тот обалдеет, должен обалдеть с испугу, и тогда драпать со всех ног с этой улицы, из центра, из города…
Шаги громыхали уже недалеко. Щенсный двинулся было вперед, но вдруг услышал над собой, со второго этажа сдавленный голос:
— Дверь справа… дверь справа! Отперта!
Он кинулся к ступенькам, откуда-то знакомым, стоптанным, толкнул дверь, действительно оказавшуюся незапертой. Осторожно закрыл ее за собой и остановился в сенях, ничего не видя.
— Поднимайтесь наверх, — раздался тот же шепот, — лестница перед вами.
Щенсный нащупал перила и стал подниматься, прислушиваясь, — полицейский был совсем рядом. Чьи-то дрожащие руки вцепились в его плечо. Он вздохнул с облегчением: полицейский промчался мимо и побежал дальше по Стодольной, в сторону «Целлюлозы».
— Аккуратный, это же безумие! Что вы наделали, Аккуратный?!
Щенсный понял: Боженцкая. Он у Магды.
Она втолкнула его в комнату. Здесь было немного светлее.
— Простите, но это я… Сташека нету.
Его поразил собственный голос — чужой, какой-то деревянный и чуть хриплый.
— Ах, это вы, — смутилась Магда и, помолчав, спросила, уже спокойно, будто из вежливости. — А что со Сташеком?
— Должно быть, он вернулся на вечер.
— Снова на вечер? А у меня там разболелась голова. Пришла домой, но как-то не могла уснуть. Открыла окно и села. И вдруг слышу — выстрел! Испугалась. Пресвятая дева, думаю, не иначе несчастье случилось, ведь они поссорились! Гляжу в окно — бежит кто-то. И впереди свистят, и сзади свистят. Ой, думаю, это, наверное, Сташек, сейчас его сцапают!
— И вы решили Сташека спасти?
— А что, мне надо было стоять и смотреть, как его фараон заберет?
Темноту низкой, тесной комнаты рассеивал бледный отблеск уличного фонаря. Щенсный различил три кровати, пузатый призрак шкафа, стол. Он положил на стол узелок с землей. Голова шла кругом. Сташек — Боженцкая — случайное спасение, а может, не случайное, может, Сташек велел ей быть начеку — в таком случае она член партии.
— А рядом никого нет?
— Нет. Старуха уехала — Ядина мама, значит. В деревню уехала, к брату.
— Тогда мы можем говорить свободно… Откуда вы знаете кличку?
— Что, что?
— Откуда, говорю, вы знаете, что Сташека зовут Аккуратный?
— Ведь Болек так его назвал, когда вы его выбросили. И раньше иногда говорил: «Эй, ты, Аккуратный». В шутку, разумеется.
— А вообще-то вы давно знакомы со Сташеком?
— Да с месяц, наверное. Он пришел однажды с Болеком и потом зачастил.
— Просто так.
— Да.
И с легким смущением добавила:
— Он за мной немного ухаживает. И Болек тоже. Что ж, в кино или на танцы, пожалуйста, но, в сущности, мне не нравится ни тот ни другой.
— Что поделаешь, — рассеянно буркнул Щенсный. Он был разочарован: нет, Боженцкая не член партии, при таких обстоятельствах член партии не стал бы играть с ним в кошки-мышки. — Ничего не поделаешь, бывает и так.
Он подошел к окну. Из открытой рамы на него повеяло ночкой прохладой и покоем сонного города. Где-то пропел петух. Щенсный усмехнулся, вспомнив нелепое гаданье.
— По правде сказать, — доверительно сообщила Боженцкая, — когда парень начинает за мной бегать, он все теряет в моих глазах. Такой уж у меня характер.
«Не знаю, как насчет характера, а голова у тебя дурная», — подумал Щенсный. Нестерпимо хотелось курить. В горле пересохло — хоть бы разок затянуться! Он тщетно шарил по карманам — нашлись только сигареты.
— У вас нет спичек? Сейчас я принесу из кухни.
Он с наслаждением закурил.
— Спасибо вам большое. За огонек, разумеется, потому что за гостеприимство, за ваше доброе сердце я постараюсь отблагодарить при случае… Если вам когда-нибудь понадобится помощь — вспомните обо мне. Сейчас я докурю и уйду, только сначала хочу рассказать, как получилось с Гомбинским.
— Скажите мне правду, — шепотом попросила Боженцкая. — Вы его убили? Он погиб?
— Погиб. Но убивать мы его не убивали. Просто несчастный случай… Мы его догнали и давай ругать за то, что он выпивал со шпиками, дрался на их стороне, на вас повис словно куль какой-то — вообще за все его поведение, ну и за этот пистолет, из которого он целился в Сташека. «Получай свой пугач, — сказал Сташек, — и дружбе конец. Мы знаться с тобой не хотим, и никто теперь не захочет, потому что ты разбойник или даже хуже!» На это Болек: «Ну раз так, то я вам покажу, какой я разбойник!» Мы подумали — пугает, что будет мстить. Но только мы отошли, вдруг как грохнет! Подбежали к нему, а он лежит и пистолет валяется. Застрелился. Сам себя порешил от стыда или обиды, а может, у него были другие причины — не знаю. Пришлось удирать, чтобы нас не заподозрили. Сташек помчался по Луговой, ну а я свернул сюда и, наверное, попался б, кабы не вы. Хотя, кто знает, если вы кому-нибудь расскажете, что я убегал, был здесь, то неизвестно, что со мной будет.
— Я не такая дура, как вы думаете, — заметила Боженцкая; что-то в ее голосе поразило Щенсного, он насторожился, но Магда докончила, как всегда просто и естественно: — Никому не скажу ни слова, ни за что!
— В таком случае…
Он не договорил: с улицы послышались шаги, голоса. На тротуаре у двери маячили три фигуры.
— Вот-те на, они возвращаются с Баюрским. Что теперь делать?
Щенсный не знал. Они вместе с Магдой смотрели, как Баюрский держит одну из девушек за руку, о чем-то просит, уговаривает, та вырывает руку:
— Ладно, сейчас посмотрю, можно ли…
Девушки побежали по лестнице вверх. Баюрский остался на улице.
— Садитесь. — Магда дернула Щенсного за пиджак. — Садитесь на кровать. Так будет лучше для меня и для вас.
Обе девушки вбежали в комнату.
— Магда, ты спишь? — крикнула Феля.
Слышно было, как она ощупью ищет выключатель.
— Не зажигай свет, — сказала раздраженно Магда.
— Почему?
— Потому что я не одна.
Девушки замерли на пороге.
— Ну знаешь… — пробормотала Феля.
— Знаю. Тебе можно, а мне нельзя?
— Я — другое дело. Но ты… Вот бы не подумала.
— Почему? Я что, горбатая или кривая?
— Что ты, Магда, я ничего такого не говорю. Просто я удивилась, ты же нам никогда не рассказывала, что у тебя кто-то есть. Сейчас скажу Янеку, что сегодня нельзя, пусть уходит. Ты мне всегда уступала, я помню, так что и я уступлю…
Феля выбежала. Ядя подошла к крайней койке, молча взяла одеяло и подушку.
— Скажите что-нибудь, — шепнула Боженцкая. — Пусть они знают, что это вы.
— Простите меня за беспокойство, Ядя. Больше этого не повторится.
— Ничего, у нас есть где спать, — ответила та, вслушиваясь в его голос, и ушла со своей постелью на кухню.
Щенсный высунулся из окна. Около дома Феля утешала Баюрского, объясняла, что сегодня никак нельзя…
— Янек! — крикнул Щенсный.
Тот поднял голову.
— Да ну тебя… А я уже точил зуб на Болека. Был уверен, что это он!
— Ты, брат, того… Пойми, у нас сегодня вроде помолвки. На вечере объяснились…
— Понимаю… Тебе я всегда готов пойти навстречу. Желаю счастья!
Он чмокнул Фелю и зашагал, громко стуча сапожищами, крупный, надежный, смекалистый Баюрский, у которого память, как воск.
Щенсный отвернулся от окна. Магда сидела на койке, как бы пригорюнившись. Они снова были одни. На кухне подружки что-то оживленно обсуждали.
— Он давно с ней живет?
— Не знаю. Я здесь всего месяц, и при мне все время так. Когда старуха уезжает в деревню, Баюрский приходит. Мы тогда спим на кухне. Они очень любят друг друга, Феля и Баюрский.
— Почему же они не поженятся?
— Девушкам с «Мадеры» нельзя выходить замуж. — В ее голосе звучала укоризна, что Щенсный не понимает таких простых вещей. — Фелю тут же уволят, а ей необходимо работать и посылать деньги домой, в Любань. Там у нее мать с малолетними детьми. Поэтому они пока живут так. Потом, может, Янек получит работу получше, а может, Феля устроится куда-нибудь, где держат замужних. Тогда они поженятся.
— Мне очень неловко, Магда, что так получилось. Как вспомню, что вы для меня сделали и какие теперь, наверное, пойдут сплетни…
— Пусть! Меня это не волнует, а вас? Главное — есть свидетели, что вы провели ночь у меня, вот и все. Ложитесь отдыхать, Щенсный, не будем терять времени на пустые церемонии.
В самом деле, ему ничего не оставалось, кроме как проспать у нее до утра. Он лег навзничь, свесив ноги, чтобы не запачкать постель. Ботинки снять он не мог — носки пропотели, еще не хватало, чтобы тут несло потом от его ног!
Он слышал шелест снимаемого платья, скрип кровати, когда Магда скользнула под одеяло, и шепот… Неужели она читает молитву?
Щенсный чувствовал себя в безопасности. Ничего не могло раскрыться, а если даже… Что ж, из-за девушки все получилось. Он убил из ревности, сам не помнит как, оба были под хмельком, и Болек вытащил пистолет. Будет уголовное, а не политическое дело, дадут два-три года от силы… Боженцкая даже не представляет, как она ему помогла.
— Где вы научились гадать?
— В кружевной мастерской. Там была одна старушка из Румынии, вдова капельмейстера, — она меня научила.
— А что значит «а с т е р»?
— Звезда. У каждого человека своя звезда, под которой он рождается, живет и умирает. Вы родились под фригийской звездой, я тоже, потому мы и встретились сегодня. Я думала, что такое бывает только в романах, но, с тех пор как научилась гадать, убеждена, что а с т е р все может…
«Вот «гусыня», — вздохнул про себя Щенсный.
Его охватила бесконечная усталость, томило одиночество. Одиночество тем более обидное, что рядом лежала девушка, очень хорошая девушка, но, увы, форменная гусыня. Будь она хоть немного похожа на ту, с которой ночь пролетела за разговором, как одно мгновение! Та умела пронять человека. И так своевременно крикнула: «Поторопитесь!»