Бились целый день. Отбивали одну атаку за другой. И выдержали. План противника прорвать оборону провалился. С тяжелыми потерями он отошел на исходные рубежи.
Большие бои шли на юге. О событиях на Масельгском направлении Совинформбюро сообщило лишь лаконично: «На Карельском фронте шли бои местного значения». А у Дуси глаза были красные, губы дрожали.
— С Василием что-нибудь? — встревоженно спросил Ларинен.
— Да нет, жив, здоров. А сколько людей погибло! Тяжело, товарищ старший лейтенант, очень!
А потом пошли опять почти мирные дни. Только окна порой звенели от разрывов шальных снарядов. Да иногда перекликались одиночные выстрелы и очереди из автоматов.
В политотдел приходили люди с разных участков — иные усталые, хмурые, другие радостные, возбужденные. На тихом участке фронта были свои радости и горести.
Иногда даже праздновать умудрялись — был бы повод. Ларинен получил звание капитана. На фронте к пирушке недолго готовятся. Кто-то принес консервы, кто-то раскупорил бутылку. Отцепили фляги от ремня. Что еще надо!
Ларинен вспомнил вдруг, как когда-то праздновали день рождения Тамары.
«Где же она теперь? — подумал Вейкко. — Наверное, на Урале, где же еще!»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вершины горы не было видно. Почти над самой головой нависал туман. Тамара Николаевна и Лида вышли из тоннеля с носилками, нагруженными камнем. Возле узкоколейки они сбросили камень на землю. Вдоль железнодорожного полотна поднимались груды мелкого камня, и здесь уже другие заключенные грузили камень в вагонетки.
Торопова поспешно вернулась в тоннель.
— Зачем ты так спешишь, мама? — спросила Лида.
Но мать снова начала торопливо нагружать носилки.
— Мне холодно, — прошептала она.
В потемках тоннеля стучали буровые машины. Электрические и карбидные лампы мерцали в тумане, бросая уродливые тени на мрачные стены подземелья. Под ногами текла холодная вода к штрекам, где люди, белые от известковой пыли, отбивали камни от массивной скалы. Одетые в полосатые брезентовые балахоны, заключенные напоминали сейчас каких-то страшных подземных жителей.
В ближнем забое, видимо, прекратили работу. Тамара Николаевна прислушалась.
Кто-то сказал:
— Новеньких привели. Распределяют…
У входа в тоннель стояла новая партия заключенных. Их только что привели, и теперь надсмотрщик, или «капо», как их здесь называли, подсчитывал прибывших, грубо ругаясь и толкая каждого, кто попадал ему под руку.
Их пришло около полсотни, этих новеньких. Они тоже были в полосатых балахонах, так же измождены и усталы.
Капо быстро распределил прибывших по группам и указал, что надлежало делать. Первой группе полагалось грузить камень в вагонетки. Второй группе, где были Тамара и Лида, велели таскать на носилках камни. А третья, наиболее многочисленная группа, была направлена на отбивку камней. Камни носили из тоннеля на открытую большую площадку. Здесь на узкоколейке стояли платформы. Железнодорожное полотно тщательно охранялось немцами. С другой стороны площадки был отвесный обрыв, пропасть.
Один из новеньких, долговязый неуклюжий парень, подойдя к краю скалы, страдальчески поморщился, посмотрев вниз:
— Ой, дна не видно! Не уйти отсюда…
Из тоннеля вышел старик Шабалин. Время и тяжкая работа оставили на нем свои следы. Старик поблек, кожа на его лице сухо обтягивала скулы. Круглая седая борода позеленела. Только глаза по-прежнему блестели.
Быстро подойдя к молодому парню, стоящему у обрыва, Шабалин торопливо и негромко сказал ему:
— Уйдешь, уйдешь, не сомневайся. Только лишь горя не допускай в свое сердце. Надейся, жди. — И совсем тихо добавил, погладив парня по голове: — Освободят…
Капо взмахнул своей резиновой дубинкой над головой старика, но тот, ловко отскочив, снова взялся за работу — стал деловито грузить камнем носилки.
Тамара сказала ему:
— Всякий раз вы лезете под его дубинку. Когда-нибудь он вас изувечит.
Сверкнув глазами, старик ответил:
— Так ведь надо же, Тамара Николаевна, немного посодействовать человеку в его отчаянии. А кто кого изувечит — это еще далеко не известно.
Заключенные, проходя с носилками мимо новеньких, торопливо и негромко спрашивали их:
— Что в России?.. Что на фронте?.. Верно ли насчет Сталинграда?
Новенькие так же тихо отвечали:
— Гонят немцев… Все хорошо… Под Сталинградом окружили их армию…
Капо прохаживался, угрожающе поглядывая на работающих.
Вдруг Лида, сжав руку матери, сказала:
— Мама, гляди, ведь это Андрей!
— Какой Андрей?
— Андрюша Монастырев… Из Петрозаводска…
Да, действительно, у вагонетки стоял Андрей Монастырев. Но как он страшно изменился!
Тамара тихо окликнула его, подойдя ближе со своими носилками:
— Андрей!
Тот вздрогнул и стал всматриваться в Тамару и Лиду, не узнавая их. Нелегко, вероятно, было признать в этой постаревшей женщине прежнюю веселую и жизнерадостную Торопову. И тем более нелегко было в этом подростке, почти девушке, узнать теперь Лиду, с которой Андрей когда-то играл в фантики.
Наконец, проведя рукой по глазам, он тихо произнес:
— Так ведь это вы… Тамара Николаевна… Лида…
Что-то дрогнуло в его голосе, и он вдруг заплакал, опустившись на камни.
— Что, что с вами? — бормотала Тамара, пораженная его слезами.
Капо подошел ближе, помахивая дубинкой. Один из новых заключенных сказал надсмотрщику:
— Не троньте его. Он контуженный. С ним опять припадок.
Капо отошел, бурча что-то под нос.
Тамара Николаевна склонилась к Андрею, плечи которого вздрагивали от тихих рыданий.
— Андрей, Андрей, успокойтесь, не надо.
Андрей Монастырев поднялся на ноги и тихо сказал:
— Не знаю, что со мной происходит. Нервы сдали. Ни на что не гожусь теперь.
— А как вы здесь, почему? — спросила Лида.
— Три раза был ранен, — ответил Андрей. — А в четвертый раз контузию получил в бою. Остался без памяти на поле. Взяли в плен, и вот я здесь.
И, снова вглядываясь в Тамару Николаевну, Андрей зашептал:
— Злодеи, злодеи, что они делают… Ведь вы же хороший врач, хирург.
— Капо идет! — крикнул кто-то.
Снова появился капо, и заключенные, тотчас прекратив разговор, склонились над камнями.
Старик Шабалин, нагрузив свои носилки, легко понес их с каким-то молодым хромающим парнем. Парню не трудно было нести, так как большую часть груза старик держал на своих руках.
В соседнем тоннеле раздался взрыв, земля под ногами задрожала. За первым ударом последовал другой, третий, четвертый. Карбидные лампы закачались. Люди прижались к гранитной стене, бессознательно подсчитывая взрывы. Камни летели вниз по наклонному штреку.
— Изверги! Не могли предупредить! — громко крикнул кто-то.
Заключенные возмущенно заговорили:
— В третьем тоннеле вчера трех человек задавило…
— Говорили, четырех, — поправил кто-то.
— Нет, четвертого глыбой сбило с ног и ранило. Сегодня опять выгнали на работу.
— Пойдем, Лида, пока не пришел капо, — обратилась к дочери Тамара Николаевна, вновь берясь за носилки, и Лидия молча последовала за матерью.
Тянулись дни — тяжелые, голодные, однообразные дни. С рассвета и до ночи работали заключенные в этих ненавистных и мрачных тоннелях.
Надсмотрщики были недовольны медлительностью заключенных. Они безжалостно били резиновыми дубинками провинившихся.
Шабалин сдружился с Андреем, Лидой и Тамарой. Он ласково называл их «птенчики мои» и своей непоколебимой верой в светлые дни вселял в измученных людей надежду.
Андрей Монастырев частенько подходил к краю пропасти и однажды спросил старика:
— Глубоко тут?
Шабалин громко ответил:
— Бездонная пропасть. Всех фашистов перекидаем туда, когда придет время.
Заключенные засмеялись. Кто-то шепнул:
— Тсс… Капо идет…
— Это не капо, — поправил Шабалин. — Это сам господин офицер идет.
Люди принялись за работу.
Офицер шел неторопливо, как бы гуляя, заложив руку за спину и поигрывая резиновой дубинкой. Он остановился у вагонетки — погрузка шла медленно. Ухмыльнулся, взглянув на работающих. И внезапно тяжелая резиновая дубинка опустилась на голову Монастырева. Андрей вскрикнул от боли и неожиданности, но тотчас же принялся еще поспешней грузить камень.
Постояв минуту возле грузчиков и что-то мурлыча вполголоса, офицер удалился. Тамара и Лида подбежали к Андрею.
— Ах, бежать бы, бежать бы отсюда! — тоскливо прошептал он.
— Разве это возможно, Андрюша? — спросила Тамара. — Я уж и думать перестала, что когда-нибудь увижу хоть клочок родной земли…
Один из заключенных сказал:
— Никому не удавалось отсюда бежать. А кто пробовал, тех они вешали.
— Нет, надо ждать, когда придут наши войска и освободят нас, — сказала Лида. — Ведь они же придут, Андрюша?
— Конечно, придут, — ответил Монастырев, думая о своем.
Но тут словно из-под земли появился капо. Андрей сделал шаг в сторону, чтобы уйти, но капо крикнул:
— Хальт! Зачем ты не работаешь? Зачем мешаешь другим? Номер твой?
Взглянув на номер, который был выведен на спине, капо добавил, записывая:
— Номер двадцать четыре тысячи… Штраф будешь иметь…
Снова все склонились над работой…
Мимо на руках несли какого-то человека — голова его безжизненно свисала, глаза были широко открыты. Он тяжело дышал.
Кто-то спросил:
— Что с ним?
— Умирает.
— Русский?
— Нет, поляк.
Нагружая носилки, Монастырев негромко сказал Шабалину:
— Этот рыжий черт записал мой номер. Значит, опять получу двадцать пять розог. Только бы не пятьдесят, не выдержу.
— А ты возьми и выдержи, чтоб потом рассчитаться с ними, — ответил старик. — Не расслабляй себя заранее. И тогда непременно выдержишь.
Монастырев прошептал:
— Бежать я надумал, Иосиф Панфилыч.
— Это хорошо, — ответил старик. — А не слаб для этого?