— Я еще слабее был, когда бежал в прошлый раз.
— Откуда бежал?
— Когда нас, пленных, грузили в Польше, я кинулся в сторону, скрылся в лесу, только нашли, дьяволы, на второй же день.
— Я ведь тоже убегал, — не без гордости заявил Шабалин.
— Неужели отсюда?
— Нет, с завода. Когда нас привезли в Карпаты, меня сначала определили на завод. Я оттуда и дал тягу. Поймали, избили они меня до того, что я месяц лежать не мог. Спал уткнувшись ничком.
— И после этого сюда послали?
— Нет, опять на завод, где был раньше.
— А как же ты сюда попал?
— Да там я токарный станок не тем маслом смазал.
— Каким же?
Шабалин усмехнулся и, хитро прищурившись, сказал:
— Кислотой. Кто-то, не знаю, налил в масленку кислоты. Я и смазал…
Вновь принялись за работу. Но Андрей работать не мог. Он чувствовал резь в пустом желудке. Хотелось есть. Думы о еде не оставляли его. Ничего не сказав Шабалину, он медленно побрел вверх по боковому тоннелю, оглядываясь по сторонам. Ему хотелось забраться в какую-нибудь расщелину и там полежать немного. Но такой расщелины он нигде не нашел. И снова, крадучись, пошел назад.
Раздался резкий свисток надсмотрщика. Заключенные тотчас бросили работу и, выйдя на открытую площадку, стали выстраиваться попарно.
Размахивая дубинками и покрикивая, надсмотрщики повели заключенных вниз по полотну узкоколейки.
Несколько рядов колючей проволоки окружали концлагерь. По проволоке был пущен ток высокого напряжения. Метрах в двадцати друг от друга стояли высокие будки часовых. Охрану несли войска СС. На фуражках и на петлицах охранников красовались черепа, а под ними крест-накрест кости.
Заключенные вернулись с работы и тотчас разошлись по мрачным баракам. В каждый барак были помещены люди разных национальностей. На нарах спали вместе русские, поляки, сербы, французы, голландцы. Общение из-за незнания языка было затруднительным, и заключенные, скудно поужинав, молча ложились спать.
В женских бараках была такая же система. Но там нередко до глубокой ночи слышались голоса. Женщины скорей осваивались с чужой речью.
В этот вечер Торопову неожиданно вызвали к лагерфюреру.
Лида с тревогой поджидала мать.
Тамара Николаевна в сопровождении солдата вошла в просторный кабинет начальника концлагеря. Толстый и грузный, он сидел за письменным столом. Отрывисто сказал Тамаре:
— Номер?
— Двадцать три тысячи семьсот пятьдесят шесть.
— Врач?
— Да, я была врачом.
— У вас дочь есть?
— Да, у меня есть дочь, — ответила Тамара по-немецки, с тревогой посмотрев на лагерфюрера.
— Вы говорите по-немецки. Отлично… Значит, есть дочь? Ну, мы против этого ничего не имеем… А вам мы решили дать работу по специальности. В лагере сыпной тиф. Слишком сильный тиф. Вы получите один барак. Получите медикаменты. Получите двух помощников. Одним из них можете взять вашу дочь. Мы против этого ничего не имеем… Однако если вам не удастся пресечь тиф и он распространится по другим баракам, тогда…
Лагерфюрер сделал длительную паузу и, равнодушно взглянув на Торопову, сказал:
— Тогда вы вообще не понадобитесь нам.
— Я постараюсь сделать все, что в моих силах, — ответила Тамара.
— Завтра приступите к работе. Идите.
Тамара Николаевна вернулась в барак и рассказала обо всем Лиде. Неожиданно тишину ночи прорезали тоскливые удары гонга. Тотчас все вскочили со своих нар и выбежали на обширную площадку, которая носила название оппельплац.
Заключенные поспешно выстроились по порядку номеров. Слышались негромкие голоса:
— Что случилось?.. Неужели бежал кто-нибудь?..
Через несколько минут на оппельплац прибыл лагерфюрер в сопровождении обер-капо — старшего надсмотрщика.
Тотчас младшие надсмотрщики доложили своему начальству о результатах проверки — ни в строю, ни в бараках нет номера 24 000.
— Найти! — рявкнул лагерфюрер.
Полицейские, охранники и капо вновь стали прочесывать лагерь, однако номера 24 000, Андрея Монастырева, нигде не удалось обнаружить.
Люди в строю тесней прижались друг к другу, ожидая беды. Некоторые шептали:
— Он с ума сошел — бежать отсюда… И куда бежать в полосатой одежде?.. Может быть, он кинулся со скалы?..
Лагерфюрер крикнул:
— Кто работал с ним сегодня?
Младшие капо тотчас кинулись по рядам и вскоре вытащили вперед старика Шабалина.
Коверкая русские слова, обер-капо спросил его:
— Отвечай, старая собака, где есть тьвой номер двадцать четыре тысячи?
Умильно улыбаясь и разводя руками, старик ответил:
— Так ведь он, господа хорошие, все время был рядом со мной и после свистка шел рядом. А потом взял и, наверно, улетел к господу богу на небеси…
— Болван! — крикнул лагерфюрер и с силой ударил старика ногой в живот.
Шабалин упал, но, медленно поднявшись и потирая рукой живот, снова усмехнулся:
— Улетел на небеси…
Обер-капо сказал лагерфюреру:
— Этот старик вовсе из ума выжил. Мне и раньше докладывали, что он говорит путаные речи…
Лагерфюрер, тяжело шагая, покинул оппельплац. Капо, размахивая дубинками, стали загонять заключенных в бараки, не давая им перекинуться ни словом.
Шабалин действительно не заметил, как и когда исчез Андрей Монастырев.
После свистка заключенные устремились из тоннеля на открытую площадку скалы. И тогда Андрей, незаметно отделившись от толпы, спрятался за кучей мелкого камня. Сердце у него стучало и лихорадочные мысли путались.
«Неужели я конченый человек? — думал он. — Неужели я не способен даже бежать? Старик Шабалин смазал станок кислотой. А я что сделал? Ничего не сделал. Только три раза ранен был. Вот и все мое «геройство». Нет, бежать, бежать… Вернуться к своим… Взять винтовку и идти на врага, гнать его, освободить всех…»
Заключенные стали спускаться вниз по полотну узкоколейки. Вот уже умолкли буровые машины. Охрана потушила огни в тоннелях. Неторопливо прошли мимо полицейские. Монастырев, прижавшись к груде камней, старался не дышать.
Но вот теперь, кажется, все покинули скалу. Только лишь на фоне темного неба маячила фигура часового. Как каменная глыба, стоял он у полотна узкоколейки.
«Взять камень и ударить его изо всей силы, — думал Андрей. — Подкрадусь и ударю…»
Андрей стал ощупью искать камень поострей. Но что это? Фигура часового на фоне серого неба качнулась, еще раз качнулась и вдруг скрылась. Андрей приподнялся и увидел, как часовой медленно стал спускаться вниз и, пройдя шагов десять, прилег к гранитной стене, укрывшись от резкого ветра.
Монастырев в нерешительности оглянулся по сторонам. «Куда бежать? Как? Может быть, просто броситься в пропасть? Нет, надо поискать иного выхода…» Андрей, медленно и осторожно шагая, подошел к отвесному обрыву скалы. Снова обернулся, не зная, что ему делать. И тут вдруг рядом, под невысоким навесом, Андрей увидел две бухты каната. «А что, если по этому канату спуститься вниз? Ведь недавно поднимали же сюда бревна. Стало быть, это не так уж высоко? Нет, вероятно, высоко, потому что немцы сначала спустили на канате длинный стальной трос и уж только потом, подтянув трос, стали поднимать бревна. Но где же этот трос?» Его нигде не было видно.
Тогда Монастырев, торопливо привязав конец каната к стойке навеса, покатил тяжелую бухту к краю скалы. Осторожно заглянул вниз. Обрыв был крутой, почти отвесный. Внизу зияла глубокая, мрачная бездна. Из глубины поднимался какой-то глухой шум и тяжелые зловонные испарения.
Монастырев столкнул бухту каната с обрыва. Почти беззвучно она упала вниз.
Поплевав на руки, Андрей начал спускаться по канату.
Под тяжестью его тела руки напряженно вытянулись. Ноги свободно болтались в воздухе. «А вдруг не хватит сил?» — подумал он. Но тут вспомнилось напутствие Шабалина: «Не расслабляй себя заранее. И тогда непременно выдержишь».
Андрей стал отыскивать опору для ног. Нащупал болтающийся канат. Спускаться стало легче, но не надолго. Канат жег ладони. Руки дрожали, ноги то и дело срывались с каната, и тогда ветер с силой швырял Андрея на темную влажную скалу.
На мгновение показалось, что силы покидают его. Он закрыл глаза и приготовился к самому страшному. Но все же еще держался и сползал ниже. Вдруг ноги его внезапно нащупали какой-то твердый упор. Это был выступ скалы. Он оказался настолько большим, что здесь можно было даже присесть.
Андрей сидел долго, тяжело дыша. Где-то наверху раздался какой-то звон, но, может быть, это ему показалось. Поспешно схватив канат, Андрей снова стал спускаться.
Теперь спуск казался бесконечным. Но вот еще один уступ, где можно передохнуть. И снова вниз. Андрей медленно сползал, чувствуя невыносимую боль в ободранных ладонях.
Скала стала более отлогой. Уже можно было скользить по ней на животе, держась дрожащими руками за канат. Вдруг ноги Андрея ощутили, что каната больше нет, он кончился. Из последних сил Андрей сжал руками конец каната. Посмотрел вниз. Но там все еще нельзя было ничего разглядеть. Однако шум раздавался теперь совсем близко.
Мелькнула мысль: «Будь, что будет». И Андрей разжал руки…
Перевертываясь, словно куль, он стремительно покатился по обрыву, ударяясь обо что-то мягкое, холодное и скользкое. Вдруг он почувствовал, что падение прекратилось. Отвратительный запах ударил в лицо. «Это трупы», — подумал Монастырев. Вскочив на ноги, он бросился в сторону, навстречу нарастающему шуму. Нет сомнения, это шум реки или горного потока. Этот поток выведет его в долину.
Сердце затрепетало от радости. Спасен!
Оглядываясь по сторонам, Андрей Монастырев осторожно пошел вперед, навстречу горному потоку.
Свободен… Но свободен ли? Ведь впереди еще чужая земля и такие препятствия, которые необычайно трудно будет преодолеть.
Снова мелькнула мысль о Шабалине. Не расслабляй себя заранее, и тогда достигнешь того, к чему стремишься.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ларинен приехал на передовую линию.