Первая рота за ночь разминировала поля и получила приказание идти на отдых. Однако всем было не до отдыха. Вторая рота находилась уже в окопах. Отделение Бондарева ожидало наступления. Позади, в овраге, стояли замаскированные танки.
— Сегодня будет чудесный день, — сказал Матвеев, указывая на небо, по которому плыли легкие облака.
Солнце поднялось уже высоко. Равнина казалась светлой, мирной. Лишь одиночные снаряды рвались порой, но поднятая ими пыль и дым быстро рассеивались.
— День будет действительно чудесный, — подтвердил Ларинен, улыбнувшись. — Ты знаешь, сколько у нас орудий?
— Знаю. По двести на каждый километр. Иными словами, через каждые пять метров — орудие.
— И еще — «катюши»! — сказал Ларинен.
— Много ли осталось времени? — спросил кто-то.
— Пятнадцать минут.
Давно вернувшаяся к своим и по-прежнему всеобщая любимица Аня вышла на улицу и на вопросительный взгляд Матвеева ответила:
— Я тоже хочу поглядеть, что здесь будет твориться. Наверно, красивое зрелище сейчас увидим.
— Да, красиво будет! Только война не зрелище! — Ларинен усмехнулся.
Высоко в небо взвилась ракета.
— Началось!
И действительно — «началось». Забухали замаскированные в парках артдивизионы, и в ту же минуту воздух завыл от тяжелых снарядов, летевших далеко с тыла. Пороховой дым окутал равнину; солнце за ним казалось багровым. Среди гула и грохота послышался режущий скрип, словно десятки гигантских пил одновременно врезались в сухое дерево, — это из оврага рванулись вверх мины «катюш», сверкая огненными хвостами.
Бойцы размахивали руками, кричали что-то друг другу. Вторая рота пошла в наступление. Из дыма вынырнули танки. Они мчались вперед, разбрасывая вокруг себя комья сырой земли, покачиваясь на ходу, словно катера в море. За танками бежала пехота. За спиной наступавших, перекидывая огонь через их головы, стреляли тяжелые самоходные орудия. Слева и справа, спереди и сзади грохотали взрывы. В ушах стоял неистовый свист от осколков.
Впереди находился большой парк и в центре его каменный особняк, окруженный постройками, — по крайней мере, так значилось на карте. После двухчасового артиллерийского налета на усадьбу двинулись тяжелые бомбардировщики. После них там не осталось ничего: ни парка, ни домов, ни вражеских огневых точек, — только грубо распаханная пустошь да дымящиеся груды кирпича и железных балок.
С северной стороны парк огибала асфальтовая дорога. У развилки дорог был указатель с надписью на немецком языке: «Nach Berlin 470 km». Под надписью кто-то уже успел вывести большими буквами по-русски: «Ерунда, дойдем».
Навстречу наступавшим бежали женщины и дети. Еще издали они кричали: «Здравствуйте, здравствуйте, сыночки наши!» Они обнимали бойцов и, задыхаясь и путая от радости слова, спешили объяснить каждому, что вот уже три года провели они здесь в неволе, на полевых работах при этой усадьбе. Сегодня их заперли в подвале, но они убежали.
— Куда же вы теперь бежите? — спрашивали их бойцы.
— Домой, — отвечали они и плакали.
— Надо обождать. Ведь здесь еще фронт, стреляют…
— Ничего, — отвечали они. — То ли мы еще видели!
Вечером Ларинен решил написать письма родным бойцов, павших в последних боях, но Зайков посоветовал ему:
— Не торопись с этим. Такие письма нужно писать в более спокойной обстановке, не спеша, с душевной теплотой. Ведь эти письма обычно хранят дольше, чем любые вещи, оставшиеся на память. Мой дядя погиб в гражданскую войну, но еще и сейчас у нас хранится письмо от его комиссара.
Ларинен согласился с ним. И, отложив письма, стал писать донесение в политотдел дивизии. Из донесения получилась настоящая героическая повесть на целых десяти страницах.
Неожиданно рявкнул взрыв. Дом тяжело зашатался, вздрогнул. За первым взрывом последовал второй, третий… Взрывной волной настежь распахнуло дверь, в нее повалил дым, пыль… Из кухни донеслись стоны раненых.
— Сюда раненых! — скомандовал Зайков. — Здесь безопаснее… И какой черт разрешил им забираться на кухню?
Раненых уложили на пол. Аня прибежала с грудой бинтов в руках.
— Не касайтесь ран руками! — крикнула она с порога бойцу, лежащему у окна.
Ларинен с уважением посмотрел на нее. Аня всегда была энергична, находчива, добра. Ларинен с непонятным волнением вспомнил Дусю.
Привычным движением Аня разрезала гимнастерку и начала вытирать ватой кровь, стекавшую с груди бойца.
— Артерия не повреждена, но кость… Вот кость немного затронута, — говорила она, словно про себя.
Среди полей протекала мутная река. На ее берегу враги построили целый город землянок, но, поспешно отступая, оставили в них свои тюфяки, картонные ящики, разбитые термосы. Оставили там и немало трупов.
Для командного пункта саперного батальона был выбран построенный среди ельника могильный склеп. Над дверью склепа красовалась надпись: «Отто Бауер». Под датами рождения и кончины шло какое-то длинное стихотворение.
Майор Зайков, рассматривая двухметровые камни стен склепа, сказал с улыбкой:
— Даже и после своей смерти Отто Бауер намерен был воевать. Глядите — в склепе окошко выходит на восток.
Немцы куда-то дели гроб с драгоценным прахом Отто Бауера. В склепе оставались лишь груды пустых гильз, разбитый пулемет и трупы двух солдат.
К вечеру, узнав, что начальник политотдела находится где-то поблизости, в одном из стрелковых батальонов, Вейкко отправился его разыскивать. Он встретил подполковника, когда тот под прикрытием полуразвалившейся стены пробирался к наблюдательному пункту.
— Смотри-ка! — приветствовал он Ларинена. — Капитан из Карелии. Ну, как дела?
— Я хотел спросить, не будет ли у вас каких-либо новых указаний относительно политработы в настоящих условиях? — спросил Ларинен, сопровождая подполковника к наблюдательному пункту.
— Указание одно, — ответил подполковник. — В настоящих условиях нам надо как можно скорее выйти на берег Балтики!
До моря оставалось всего четыре километра. Казалось, оборона противника должна уже дрогнуть. Но минометный и артиллерийский огонь ничуть не уменьшился. У немцев было еще немало дивизионов и клочок дымящейся земли длиной в двадцать километров и шириной в четыре. Поэтому война продолжалась. Усадьбы горели, города рушились и люди по-прежнему гибли.
Да, подполковник прав — надо было как можно скорее выйти на берег Балтики.
Этот берег уже хорошо виден с возвышенности. Отлично можно разглядеть синюю полоску моря. Сегодня утром Вейкко долго разглядывал эту синюю полосу. В бинокль он даже увидел, как высокие водяные столбы поднимаются в воздух и, пенясь, падают. Ларинен не мог удержаться, чтобы не подозвать к себе Карху.
— Смотри, — показал он, — вон оно, Балтийское море. Ты помнишь дорогу в Карелии, когда едешь из Кеми? Там вот так же, с высоты, не доезжая Ухты, отлично виднеется Куйттиярви… В детстве моем, когда мы, школьники, возвращались домой на каникулы, мы всегда кричали: «Здравствуй, Куйттиярви!..» И теперь мне хочется крикнуть: «Здравствуй, Балтийское море!»
Карху молча посмотрел вдаль. Вероятно, с Ухтой и Куйттиярви были связаны для него какие-то воспоминания.
В сером, дымном небе, со стороны моря, неожиданно появились вражеские самолеты-разведчики.
— Интересно знать, кого они ищут? — с усмешкой спросил Карху.
— Наверно, наши артдивизионы, — отвечал Вейкко. — Ведь они очень беспокоят немцев.
Карху вновь усмехнулся:
— Чего их искать? Они повсюду, куда ни глянешь. Пора бы врагу привыкнуть к нашей артиллерии.
Подошел вечер. Стемнело. Небо стали рассекать лучи советских прожекторов. Трассирующие пули четырех-ствольных зенитных пулеметов зажигали в воздухе светлые, быстро исчезающие дуги.
На полыхающем от пожарищ небе нечетко вырисовывалось звено бомбардировщиков. Резко застучали наши зенитки. Одна из машин стремительно понеслась вниз, к берегу моря, как комета, оставляя за собой длинный красный хвост. Остальные самолеты тотчас скрылись. Гитлеровцам не было больше места ни на земле, ни в воздухе.
Деревня Штуттенен не была еще нами взята, когда вторая рота саперного батальона получила приказ построить в ней командный пункт дивизии.
— К тому времени, когда вы приедете туда, она будет взята, — объяснил Матвееву Зайков.
И действительно, когда рота Матвеева пришла в Штуттенен, врага уже оттеснили за окраину горевшей деревни.
Деревню пересекал глубокий овраг. Немцы, отступив, задержались на другом краю оврага. И теперь противников разделяло расстояние не свыше пятидесяти шагов.
Матвеев полагал, что немцы из своих орудий не смогут обстрелять его бойцов, иначе их артогонь неминуемо должен уничтожить и свою пехоту. Однако Матвеев ошибся. Враг не пожалел своих и открыл огонь из тяжелых береговых батарей. Добрая половина снарядов рвалась в его же собственных траншеях. Около сорока немцев, подняв руки вверх, пытались было вернуться на восточную сторону оврага, однако оставшиеся на западной стороне открыли по ним пулеметный огонь. Только два солдата добежали до советских окопов. Остальные закончили свой земной путь на дне оврага. Эта попытка немцев удержать деревню с помощью береговых батарей ничего не изменила. Как ни цеплялись они за каждую складку земли, они откатывались все дальше назад. Под покровом ночи немцы оставили овраг у деревни Штуттенен.
Утром, среди дыма и утреннего тумана, встало багряное солнце. Оно казалось отблеском пожара.
До Балтики осталось всего два километра. Кругом горели усадьбы, мосты, склады. Вся Восточная Пруссия была охвачена дымом и пламенем…
Вот впереди раздался чей-то звонкий голос:
— Сюда, ребята!
Это крикнул Бондарев, выйдя на шоссе. За этим шоссе, за грудой камней, плескалось Балтийское море.
Несколько минут назад здесь, у шоссе, гремели автоматы и грохотали взрывы ручных гранат. Но это были последние взрывы, последние выстрелы. Сейчас все смолкло, и только где-то вдали слышался шум боя.