у него на шее. Тогда он замахал руками, закричал что-то в ответ, засмеялся и заплакал одновременно, он понял сейчас, как никогда прежде, насколько близки ему эти две женщины и как дороги те, кто сейчас стоял возле них в бараке.
— Андрюша, откуда вы? — спросила Торопова, пораженная его появлением и его крепким, здоровым видом: почти год прошел с тех пор, как он бежал, и вот он снова солдат Красной Армии, снова с оружием в руках.
— Потом, потом все расскажу… — ответил Монастырев, с удивлением поглядывая на Лиду.
Она стала совсем взрослой красивой девушкой.
Андрею хотелось расспросить ее обо всем — о том, как жили они здесь с матерью после его побега, о том, где теперь старик Шабалин, — жив ли он, и еще о том, вспоминали ли они о нем хотя бы изредка.
Но у него не было времени — он отпросился из части ненадолго, — лишь бы узнать, живы ли они. Обещав побывать в лагере через несколько дней, Андрей поспешно сел в грузовую машину.
Прошла целая неделя, прежде чем у Монастырева выдался свободный вечер. Андрей, постаравшись как можно лучше одеться, поспешил в лагерь.
У самых ворот он встретил Лиду. Они пошли по дороге посмотреть на те места, где когда-то ходили в полосатых балахонах каторжников. Свернув с дороги, они стали спускаться по крутому склону. На каждом шагу приходилось держаться за деревья, чтобы не упасть. Андрей шел впереди. Ветки, за которые он то и дело цеплялся, трещали в его больших ладонях. Лида смеялась над тем, как неловко спускается он по склону, оступается и скользит. Вдруг в ее руке сломалась ветка, и она с криком полетела в объятия Андрея, чуть не свалив его. Андрей неожиданно привлек ее к себе и поцеловал.
Все это произошло так быстро, что оба смутились. Андрей стоял, прислонившись спиной к дереву, а Лидия, откинув волосы назад, молча смотрела на него, не выпуская его руки из своей.
Молча они поднялись на дорогу, вернулись к лагерю. Андрею хотелось заговорить, но он все еще не находил слов.
— Лида, — спросил он наконец, — кем ты хочешь стать, когда вернешься домой?
Ни минуты не колеблясь, Лида ответила тихо:
— Врачом, Таким же врачом, как мама.
— А тогда мы будем с тобой встречаться?
— Да, — прошептала девушка, — будем…
Молча они вернулись в лагерь. Молча вошли в «лазарет», где Торопова расставляла новое оборудование и отличные койки, привезенные сюда по приказу командира дивизии.
Монастырев рассказал женщинам, что было с ним после того, как он спустился на канате в пропасть. У горной реки он наткнулся на патруль, но ему удалось убежать. Он ушел в горы и там пробыл более двух месяцев, скитаясь по лесам и ущельям в поисках пищи. Он питался, как питается зверь, — ел какие-то корни, какие-то орехи, похожие на кедровые, ловил ящериц, птиц и мелких животных. Спал в расщелинах скал и пил воду из источников.
Лида молча слушала Андрея, не поднимая на него глаз, а Тамара сказала:
— Это удивительно, что вы сумели приспособиться к таким диким условиям. Ведь вы были так слабы, что никто из нас не ожидал увидеть вас в живых.
Монастырев улыбнулся:
— Вы знаете, уже через неделю скитаний по горам я был совершенно здоров. Вольный воздух и чувство свободы удесятерили мои силы.
Андрей рассказал далее, что в горах он столкнулся еще с двумя военнопленными, бежавшими из другого концлагеря. Втроем было легче действовать, тем более, что один из них отлично владел немецким языком.
В конце второго месяца им удалось свалить под откос легковую машину, шедшую по горной дороге. Тогда они сменили лагерную одежду на костюмы шофера и двух пассажиров. После долгих мытарств и приключений они пробрались в Румынию, и уже оттуда им удалось бежать в Советский Союз. Но это произошло лишь через полгода после бегства Андрея из лагеря.
Когда Монастырев кончил рассказ, Торопова сказала:
— Я никогда не думала, Андрюша, что вы такой находчивый и смелый человек.
— А я была почему-то уверена, что Андрюша придет и освободит нас, — тихо произнесла Лида.
— Ну, разве я освободил вас? — возразил Андрей. — Пришел вместе со всеми. Упросил в штабе армии, чтоб меня назначили в ту часть, которая будет находиться в районе нашего концлагеря.
— Нет, все-таки вы молодец, — тихо повторила Лида. — Правда, мама?
— Да, — согласилась Тамара. — Недаром твой отец всегда так тепло отзывался об Андрюше.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В марше дивизии через села и города Силезии было что-то величественное и торжественное. Из окон домов торчали длинные палки с белыми полотнищами — Силезия сдалась.
В верховьях Одера дивизия, в которой находился и батальон Зайкова, воевала совсем недолго. Последовал приказ идти в новом направлении. Но враг отходил повсюду столь поспешно, что даже не вступал в соприкосновение с советскими войсками.
Так начались для Ларинена и Матвеева бесконечные дни в седле, под непрерывное цоканье копыт и пофыркивание истомленных коней.
На заре дивизия прибыла в город Глогау, но на отдых там не остановилась. Когда-то в этом городе стояли многоэтажные каменные дома. Теперь здесь виднелись лишь груды цемента, камня и исковерканного железа. Деревья в аллеях парка были изрешечены пулями. В городе не осталось ни одного сколько-нибудь целого дома.
Было еще раннее утро, но навстречу тянулись уже повозки и вереницы пешеходов: то беженцы возвращались в покинутые ими села и города.
На переднем, доверху нагруженном возу на огромной клетке с курами сидела тощая старуха. Одной рукой она правила, другой придерживала какой-то груз. К дуге была прикреплена длинная палка, и на конце этой палки развевался белый платок.
— Глядите, вот и бабушка капитулировала! — крикнул, смеясь, Матвеев.
Старуха догадалась, что смеются над ней, и принялась сердито нахлестывать лошадь концами вожжей.
В голове второй роты, ссутулясь, широко расставляя ноги и покачиваясь на ходу, шел Карху. Было видно, что он устал. Ларинен подъехал к нему и, сказав, что хочет немного пройтись пешком, предложил Карху подняться в седло.
Но Карху отказался.
— Когда втянешься, то шагаешь, совершенно не замечая, идешь ты или сидишь в седле, — ответил он, — а если присядешь хоть на минуту, сразу придет усталость.
Ларинен повел лошадь в поводу и зашагал рядом с сержантом. Карху неожиданно спросил:
— А если в Берлине встретятся с нами англичане и американцы? Пожалуй, Германия разделится на два или три куска?
Не одного Карху занимали подобные вопросы. Все знали, что советские войска окружили Берлин и бои идут уже в городе.
— Война еще не кончилась, — ответил Ларинен. — Что будет после победы, пока не известно.
Матвеев на своем Шалуне подъехал к друзьям. И тоже, соскочив с коня, пошел рядом.
— Почва здесь, пожалуй, другая, чем в Восточной Пруссии, — сказал вдруг Матвеев, указывая на равнину.
— Песчаная почва, — заметил Ларинен.
— А ты обратил внимание, какая почва на Одере? — спросил Карху.
— На Одере желтый песок по берегам. Кругом сосновый лес, вересняк. Точь-в-точь, как у нас в Карелии! — ответил Ларинен сержанту.
И оба они улыбнулись.
Солнце поднялось уже высоко. Оно жестоко жгло обветренные лица. Колонну окутывала пыль. Днем идти было гораздо труднее, чем ночью.
Пятисоткилометровый марш наконец закончился. Во всяком случае, на время, если не совсем. Дивизия получила теперь приказ остановиться на отдых на окраине города Лиегнез.
Несмотря на усталость, бойцы бодро приводили в порядок свои новые жилища. Всем хотелось как можно скорее лечь на мягкую постель в прохладных комнатах.
Матвеев нашел в сарае пожарный насос. Четыре человека стали качать его, и в каждое помещение было подано столько воды, сколько требовалось для уборки.
Таким же способом помыли лошадей и колеса повозок.
Больше всех волновалась и бегала Аня. Ей хотелось поскорей выяснить, где будет находиться медпункт.
Но наконец и этот вопрос был разрешен к полному удовлетворению Ани, которая объявила бойцам:
— Теперь уже окончательно решено, что вот в той угловой комнате будет медпункт.
Матвеев сказал Ане:
— Нужно проверить кухню и кладовки. Я осмотрел их — они, по-моему, удовлетворительны. Но, быть может, многоуважаемая медицина будет другого мнения?
— Я тоже проверила. Ничего, подойдут, — ответила Аня.
К полудню была оборудована столовая. Стены ее украсили картинами. На столах стояли весенние цветы, пол был устлан коврами.
— Ну и Анечка у нас! — восклицали солдаты, забывая о том, что и картины и ковры принесли сюда они сами, только цветы собрала Аня.
После обеда объявили отдых. Ларинен поднялся на верхний этаж, чтобы тоже хоть немного отдохнуть. Пол был еще мокр после уборки, и запах сырого дерева напомнил Вейкко субботние вечера в родной семье, в Карелии. Из большого окна, в котором не хватало двух стекол, тянуло свежим воздухом. Тихо колыхались тюлевые занавески. Над ними виднелся кусочек синего неба, на котором облака то вспыхивали, обагренные солнцем, то темнели, как темнеют угли в очаге, готовые вот-вот погаснуть.
Ларинен не мог уснуть: лишь только он закрывал глаза, ему вновь слышалось цоканье копыт, фырканье усталого коня и бесконечное громыхание повозок по асфальтовой дороге. Он открывал глаза — в комнате было тихо.
Наконец Вейкко задремал. Но его разбудил треск полевого телефона. Он полежал еще минуту и лениво протянул руку к телефонной трубке. Начальник политотдела вызывал его вместе с Зайковым в штаб дивизии. Ларинен встал и, позевывая, стал натягивать сапоги.
В кабинете подполковника в мягких креслах сидели командиры полков и отдельных батальонов со своими заместителями. Ларинен посмотрел на подполковника. Ему нравился этот бодрый и всегда подтянутый человек. Он казался значительно моложе своих лет, и лицо его светилось почти мальчишеской улыбкой. Новый китель был хорошо выглажен, до блеска начищенные новые сапоги слегка скрипели.