— Ну, как вы устроились? — спросил он, поглядев на Ларинена.
— Отлично, товарищ подполковник, — ответил Ларинен. — И если у вас завтра найдется свободная минута, то мы были бы рады пригласить вас на чашку чая.
— На чашку чая? Ну, вряд ли мы успеем чай пить, — усмехнулся подполковник. Он присел к столу и торжественно начал:
— Мы собрались сюда, чтобы побеседовать о серьезных делах. Нам нужно спешить. Мы уже получили боевое задание и сегодня в час ночи выходим. Скоро прибудет командир дивизии, даст указания о порядке движения и о ближайших боевых задачах…
В час ночи саперный батальон покинул место стоянки. Шел дождь. Сначала он хлестал в лицо маленькими холодными каплями, потом внезапно полил как из ведра. Закутавшись в плащ-палатки, солдаты шли молча, позевывая нервной зевотой, какая бывает у человека, только что поднятого с постели.
Молчал и Матвеев. Зато Шалун был совсем в ином настроении. Он бил копытами по асфальту дороги и то и дело тревожно ржал. Конь Ларинена, Скакун, насторожив уши, спешил на голос своего боевого сотоварища, не обращая внимания на натянутые поводья. Ларинена всегда забавляла дружба этих боевых коней. Вот и сейчас, опустив поводья, Ларинен дал коню самому выбрать для себя дорогу среди темноты, окружавшей его.
Когда Ларинен догнал Матвеева, лошади успокоились и пошли рядом.
— О чем грустишь? Соскучился по Ирине? — спросил Вейкко.
Матвеев пробурчал что-то в ответ. Разговор не вязался.
Ларинен плотнее закутался в плащ. Ничего нельзя было различить кругом, кроме дороги, слабо блестевшей в темноте. Слышно было лишь, как тяжело шагали солдаты и как грохотали колеса повозок на выбоинах.
— Теперь ночь на седьмое мая? — спросил вдруг Матвеев.
— Да, — коротко ответил Вейкко.
— Ну, стало быть, в такую же ночь, я сидел в палатке у Ирины, — задумчиво проговорил Матвеев.
Теперь Ларинен пробормотал что-то в ответ. И снова разговор прервался.
Они долго ехали молча, погруженные в раздумье. Молчали и все вокруг.
Неожиданно сержант Бондарев запел:
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи кругом огляди…
Его звонкий голос перекрыл грохот повозок и цоканье копыт.
Разрозненный в темноте строй, словно по команде, сомкнулся. Те, кто, согнувшись, шагали по обочинам, подняли головы и быстро перебрались на середину дороги. Колонна выпрямилась, вздохнула и подхватила песню сотнями голосов.
— Э-ой, Шалун! — крикнул Матвеев и хлестнул коня поводьями. Шалун вскинул голову и заплясал на месте. — А Бондарев молодец! — вновь крикнул Матвеев и, отбросив назад капюшон плаща, лихо сдвинул на затылок фуражку.
Взвод за взводом включался в единый солдатский хор. Пели артиллеристы, пели связисты, пехотинцы, минометчики, санитары. Пели командиры и политруки, разведчики и писари, повара и радисты.
Ларинен обогнал колонну и поехал рядом с Зайковым, впереди знаменосцев. Они тоже пели, и древки знамен победителей плавно покачивались над их головами.
— Вот она идет, великая Красная Армия! — гордо крикнул Зайков, оборачиваясь.
Твердо отбивая шаг, Бондарев шел чуть впереди знаменосцев. Полы его плащ-палатки, прикрепленной у ворота гимнастерки, развевались по ветру, открывая стройную фигуру. Автомат висел на груди, чуть ниже орденов и медалей. Звонкий голос Бондарева выделялся из общего хора:
Меня называли орленком в отряде,
Враги называли орлом…
Дождь прошел, ветер усилился. Он рвал и развевал плащ-палатки, плащи и брезенты, которыми были покрыты орудия и повозки.
Над взбудораженным миром занималась новая заря.
Тишина на передовой линии — это не мертвая и вялая тишина: в ней всегда есть какое-то напряжение, скрытая сила, словно в водохранилище, вода которого, поднявшись до определенного предела, мощным потоком рвется через плотину, готовая все разрушить на своем пути. Если вслушаешься в тишину переднего края, то услышишь в ней, кроме биения собственного сердца, осторожное покашливание, скользящие шаги, пощелкивание ружейных затворов, похрустывание сена на конских зубах и доносимый ветром шепот.
Сейчас линия фронта проходила через деревню. По обе стороны главной улицы стояли небольшие двухэтажные каменные дома, с крутыми черепичными крышами, с палисадниками, обнесенными железной оградой. Как и многие деревни Силезии, через которые проходил батальон, эта деревня тоже была разрушена и изуродована войной. В стенах зияли пробоины от разрывов артиллерийских снарядов, черепичные крыши на многих домах были разбиты.
— Ну, теперь мы, пожалуй, долго задержимся на этом месте, — сказал Матвеев, рассматривая с чердака дома вражескую оборону.
Но он ошибся. Ночью противник спешно, без боя, оставил позиции. Утром восьмого мая батальон вновь двинулся вперед.
Из деревни на запад вели три дороги. По каждой из этих дорог шли теперь орудия, повозки, пехотинцы, автомашины.
— Посмотри-ка! — крикнул Ларинен Матвееву и показал рукой на равнину: — Никогда раньше не видел я такого наплыва войск.
Танковая бригада, грохоча, рвалась вперед, но дорога была заполнена пушками, пехотой, обозами. Тогда танки, свернув на поля, помчались, вздымая черные фонтаны земли и пыли.
Никто не хотел отставать. Даже обозные и артиллерийские лошади поднимали головы и с развевающимися гривами неслись крупной рысью. Ездовые кричали друг на друга и на лошадей.
— Куда отступают немцы? — спросил Ларинен начальника политотдела, который на минуту остановил свою машину около саперов. — Ведь Силезия кончается, и по этим дорогам в глубь Германии не попадешь.
— Кто их знает? По-видимому, в Чехословакию, — ответил подполковник.
Ларинен и Матвеев сменили коней на велосипеды. Сел на велосипед и Зайков.
Солнце уже высоко поднялось. Ехать на машинах стало нелегко. Едкие капли пота текли по лицам офицеров.
Впереди показалась колонна людей, напоминавших беженцев, — по дороге шли люди с узлами, чемоданами, ручными и детскими тележками. Они держали путь на запад, и на груди у каждого из них была прикреплена сине-красно-белая лента. Завидев советских офицеров, люди эти останавливались и, высоко поднимая шапки, кричали:
— Здравствуй, товарищ, здравствуй!
— Куда вы идете? — спросил Зайков, спрыгнув с велосипеда.
— Дом… Франция… Дом… — отвечали они, указывая на запад.
Но вот на дороге показалась встречная колонна, идущая на восток. И люди этой колонны — женщины, дети, старики и девушки закричали по-русски:
— Здравствуйте, здравствуйте, сыночки наши, братья!..
Каждый хотел пожать руку, каждый торопился сказать хоть одно ласковое слово. Некоторые плакали, не стыдясь своих слез.
— Родные вы мои, родные, — говорил Матвеев, обнимая и целуя незнакомых ему людей.
— Куда вы так торопитесь? — спросил Ларинен. — Обождите несколько дней, получите транспорт.
— Нет, нет! — закричали в толпе. — Домой, скорей домой!
— Ни дня здесь не останусь! — воскликнул старик в пальто, подпоясанном ремнем. — Три года мы ждали этого часа.
— На родине встретимся! — крикнул Зайков на прощанье.
— На родине, на родине!.. — кричали им вслед из толпы.
На дороге показалась новая колонна. Шли поляки и чехи. Все торопились. Совершалось великое передвижение народов.
После Гольцберга местность стала неровной, а еще далее — гористой. Асфальтовое шоссе извивалось теперь среди густого лиственного леса, поднимаясь так круто вверх, что велосипеды пришлось вести рядом с собой.
Где-то далеко впереди послышался шум моторов, и потом неожиданно раздался орудийный выстрел. Эхо долго разносилось среди гор, и не успело оно утихнуть, как застучал пулемет, затем другой, раздались короткие автоматные очереди.
Зайков достал карту и стал рассматривать ее.
— Бой, несомненно, происходит вот в этом ущелье, — сказал он. — Тут отличная оборонительная позиция для вражеского арьергарда, так как здесь нет никакого обходного пути.
Но когда батальон дошел до ущелья, сражение уже кончилось. Танки строились в походную колонну.
Начался спуск по такой же извилистой и крутой дороге. Головной дозор шел впереди. Боковые дозоры пробирались по лиственному лесу, отходя от дороги, насколько это позволяла ширина ущелья.
Неожиданно за крутым поворотом показались два немецких мотоциклиста. Прижавшись к рулю, они неслись с бешеной скоростью. Бондарев, ехавший на велосипеде, направил на них свой автомат и, не затормозив велосипеда, нажал на спусковой крючок. Автомат его гремел до тех пор, пока один из мотоциклистов не ударился о каменный столб, а другой упал посреди дороги. Мотор его мотоцикла с воем продолжал работать, и долго еще свистели в воздухе лопнувшие спицы заднего колеса.
Спуск был крутой, и Бондареву с трудом удалось объехать убитого немца. Затормозив слишком круто, сержант врезался в обочину дороги и, не выпустив из рук руля, покатился вместе с велосипедом вниз по склону.
Когда товарищи подбежали к нему, Бондарев уже поднимался с земли, потирая себе бока и руки, однако лицо его светилось радостью победителя.
— Жив? — крикнул Ларинен.
— Как обычно, — ответил Бондарев.
Поздно вечером дивизия остановилась на ночлег в горном селении. Саперный батальон расположился было во дворе большого двухэтажного дома, но Зайков приказал перебраться в дом.
Хозяин в просторном клетчатом халате вышел навстречу с фонарем и, вежливо кланяясь, проводил офицеров в гостиную.
— Пожалуйста, пожалуйста, господа офицеры, — ворковал он. — Пожалуйста, прошу вас…
Верхний этаж был полон итальянцев. На столе в комнате горела свеча. Итальянцы сидели и лежали на диванах, на полу и пели на своем языке какую-то грустную песню. На минуту они утихли, чтоб дать сесть гостям, потом запели русскую «Катюшу», сначала на итальянском, затем на ломаном русском языке. Запевала, молодая девушка, прижавшись к темноволосому юноше, не отрываясь, смотрела ему в глаза.