— Где вы выучились русскому языку? — спросил Ларинен юношу, но тот, смеясь, покачал головой. Вейкко повторил свой вопрос, но никто из итальянцев не знал русского языка. Они знали только слова песни.
Когда кончилась песня, девушка теснее прильнула к юноше и сказала что-то с улыбкой, все так же глядя ему в глаза. Их друзья, при помощи жестов и итальянских, немецких и русских слов, объяснили офицерам, что эти молодые люди познакомились и полюбили друг друга в концлагере и только теперь, после освобождения, смогли быть вместе.
— Как вы сюда попали? — спросил Ларинен. — Италия ведь союзница гитлеровской Германии.
Юноша понял только два слова — «Италия» и «Германия». Запинаясь, он объяснил:
— Италия — это мы… а Муссолини, Гитлер — есть фашисты… Мы не есть фашисты…
Девушка запела итальянскую песню.
Большая горная птица пролетела за окнами. Вершины самых высоких гор уже окрашивала заря. Таяли туманы в долинах и горных ущельях.
Наступило утро девятого мая.
Утром капитан Вейкко Ларинен объявил по взводам, что сегодня днем дивизия перейдет чехословацкую границу.
И вот в два часа дня бойцы дивизии уже шли по улицам небольшого чехословацкого города.
Празднично одетые люди тесно стояли на тротуарах. Они махали руками, улыбались и громко кричали, приветствуя советских бойцов:
— Наздар! Наздар!
По улицам двигались советские танки, автомашины. Шли бойцы, офицеры. Но стоило кому-либо из бойцов ступить на тротуар, как мгновенно его окружали люди. Сотни рук тянулись к советскому бойцу, чтоб коснуться его плеча, локтя, если не удастся пожать руку. Все кричали:
— Наздар, наздар!
Вейкко Ларинен не знал, что обозначает это слово, но он понял, что чехи приветствуют бойцов, как самых дорогих гостей.
Молоденькая девушка прикоснулась пальцем к пуговице гимнастерки Ларинена. Ей очень хотелось получить на память эту пуговицу, потому что на ней был изображен серп и молот. Вейкко вынул из полевой сумки красную звездочку, какие носят на пилотках, и протянул ее девушке. Она, радостно улыбаясь, взяла эту звездочку и тут же, торопливо сняв с шеи медальон, протянула его Ларинену — на память. Медальон был золотой, и Вейкко вернул его девушке, отрицательно покачивая головой и приветливо глядя на нее. Губы девушки вдруг начали вздрагивать. Ларинен понял, что он невольно обидел девушку, вернув ей подарок, который не мог принять. Ему захотелось как-нибудь объяснить ей это, но тут другие девушки и юноши увлекли его и Матвеева к подъезду дома, разукрашенного коврами и флагами.
— Пятнадцать минут, не больше! — услышал за собой Вейкко окрик Зайкова. — Дольше задерживаться нельзя!
— Слушаюсь! — крикнул Ларинен, спеша переступить порог дома.
Посредине комнаты стоял празднично накрытый стол. Хозяева, усадив гостей, принялись угощать их. И Вейкко Ларинен, не желая вторично кого-либо обидеть, усердно поглощал все, что ему предлагали.
В окно Ларинен увидел советские и чехословацкие флаги на крышах домов.
— Когда вы успели это сделать? — спросил он, указывая на флаги и праздничный стол. — Ведь два часа назад здесь еще были оккупанты.
Пожилой хозяин ответил:
— Мы ждали вас шесть лет.
Отовсюду сыпались цветы. Девушки бежали рядом с бойцами с подносами, уставленными бутылками пива, коробками конфет, грудами яблок.
— Скажи мне, — спросил Матвеев Ларинена, — если бы ты сам не увидел все это, поверил бы рассказам о том, как нас встретили в Чехословакии?
— Не знаю, — ответил Вейкко. — Вероятно, поверил бы… Ведь мы солдаты армии-освободительницы.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Батальон получил уже приказ двигаться, когда Ларинена вызвали к начальнику политотдела. Обычно спокойный и сдержанный, подполковник был теперь взволнован и не мог или не хотел скрывать этого. Он смотрел на собравшихся у его машины офицеров и улыбался.
Его речь была краткой, и в памяти Вейкко живо сохранилось каждое слово:
— Война кончилась, товарищи, фашистская Германия безоговорочно капитулировала. Вчера подписан официальный акт.
Вместе с другими офицерами Ларинен вскочил на коня. Он пустил его галопом вдоль колонны своей дивизии. Бойцы уже поняли, что сейчас они услышат о победе.
— Победа! Победа! Война кончилась…
Это кричали кавалеристы, артиллеристы, связисты, повара, саперы, писари и разведчики. Эти слова выкрикивал ездовой, хлеставший вожжами лошадей и через силу бежавший рядом с повозкой, хотя сиденье на ней было свободно.
— Война кончилась!.. Победа!.. Мы победили!.. — кричал автоматчик, усевшись на лафет орудия и растягивая баян, словно эти слова были словами песни.
— Дружище, мы победили… Победили… Война кончилась…
Незнакомые бойцы и офицеры целовались — сегодня не было незнакомых.
— Победа!.. Мы победили, товарищи…
Земля вокруг нежно зеленела, яркие пятна садов сверкали на солнце, цвели яблони, сирень. Это был первый мирный весенний день после четырех лет войны.
Упряжь верховых и обозных лошадей, автомашины и повозки были украшены цветами и флагами. Боевые знамена развевались по ветру.
К Ларинену галопом подскакал Матвеев.
— Вейкко! Победа! — закричал он. — Слышал?
Мимо форсированным маршем проходила какая-то дивизия. Ларинен узнал ее — это была та самая дивизия, что дралась когда-то у Масельгской. Майор увидел Вейкко и помахал рукой. Кябелев тоже махал рукой и кричал, но Ларинен скорее догадался, чем расслышал его слова:
— Опять встретились, товарищ капитан!
Прогромыхала повозка Куколкина. Старый усатый старшина стоял, выпрямившись во весь рост, с шапкой в левой руке. Суриков нес знамя и весело посматривал на саперов.
— Да, победа! Победа! Великая победа! — Ларинен натянул поводья. Скакун его все ближе жался к Шалуну. — Николай! — обратился Вейкко к Матвееву: — Какие же мы счастливые с тобой, черт возьми!
Матвеев перегнулся в седле и крепко обнял Ларинена.
К вечеру батальон расположился на отдых в небольшой деревушке. Ужин был окончен, но никто не ложился спать. Подойдя к Ларинену, Карху тронул его за плечо.
— Какой же день сегодня, Вейкко!
Весь батальон собрался в круг. В центре этого круга, под рев баяна, под крики и хлопанье плясали Бондарев и Зайков. Ноги Бондарева дробно выстукивали по твердому грунту улицы. Он плясал отлично, как искусный танцор, но и Зайков не хотел уступить ему ни в чем. В его движениях не было такого искусства, но зато он топал ногами с такой силой, что это вызывало дружные аплодисменты у зрителей.
— Вот так пляшут! — восторженно кричали люди.
— Как отец с сыном пляшут! — крикнул кто-то.
Ларинен и Матвеев стояли рядом, усердно аплодируя танцующим.
К толпе зрителей торопливо подошел дежурный офицер.
— Где Матвеев? — спросил он.
— Я здесь. В чем дело?
— Там вас разыскивает какая-то девушка, — ответил офицер.
Вейкко посмотрел на Матвеева, лицо которого раскраснелось от волнения.
— Это, вероятно, Ирина приехала, — сказал он тихо. — Где она?
Но дежурный не успел ответить. Ирина уже стояла рядом.
— Ирина! — воскликнул Матвеев. — Как тебе удалось?..
— Я же тебе сказала, что мы встретимся в день победы, — ответила девушка, улыбаясь. — Вот и отпросилась, приехала… Ужасно торопилась… Хотела именно сегодня увидеть тебя.
Матвеев познакомил Ирину с Лариненом:
— Знакомься, Вейкко… Ирина Александровна Малышева… Моя невеста…
Над деревушкой высоко поднимались ракеты — белые, красные, синие, желтые… По дороге шли чешские юноши и девушки.
— Наздар, наздар! — кричали они Матвееву и Ирине.
С поляны доносились звуки баяна, шум и возгласы танцующих. Кто-то негромко пел, повторяя слова знакомой песни:
…И нами гордится страна…
Шли дни, непривычные для мирной солдатской жизни.
— В Восточной Пруссии все было проще, — говорил Ларинен, с усмешкой поглядывая на Матвеева. — Помню, однажды я спросил у начальника политотдела: «Нет ли новых указаний по проведению политработы?» — «Есть, — ответил он, — как можно скорее выйти на берег Балтики». А теперь сколько всевозможных дел!..
Карху, подойдя к Ларинену, спросил его:
— Когда же наконец мы попадем в Карелию?
Карху был, вероятно, единственным человеком в батальоне, которому Вейкко признался:
— А ты думаешь, меня самого не тянет в Карелию? Согласен хоть лошадей там пасти, до того хочется домой… Но нельзя еще… пока мы не закрепили нашу победу…
— Понятно, — грустно вздохнул Карху.
Однажды, в воскресное утро, Бондарев привел задержанного им немца в штатской одежде. Пленный нес рацию и два разряженных автомата.
Придя к Зайкову, сержант сказал:
— Понимаете, товарищ майор, я шел по лесу, и вот вышла история — поймал шпиона.
— А разрешение у тебя было уйти в лес из батальона?
— Так точно, специально взял разрешение у командира роты — выяснить, почему стог сена в лесу…
— Какой стог сена? Где ты его увидел?
— В прошлый раз наша рота проходила лесом, и там я увидел стог сена. Показалось странным — почему стог сена стоит в лесу. Сначала подумал: «Может, местные жители имеют привычку сгребать сено в лесу, а не в поле?» Специально сегодня пошел поглядеть. Вдруг вижу вот эту фигуру с автоматом. Сидит, зарывшись в сено. «Ты что?» — спрашиваю. «Греюсь». Ну, я копнул сено и там нашел рацию.
— А почему же два автомата?
— Так ведь там был второй… Тот хотел прогуляться, а мне пришлось его остановить…
Вечером Зайкову сообщили из Особого отдела, что Бондарева следует представить к награде за поимку шпиона.
Бондарев сказал Зайкову:
— Хочу в военное училище идти, товарищ майор. Прошу у вас разрешения на это.
— А почему же ты отказывался идти в училище во время войны? — спросил Зайков.
— Во время войны нелегко было уйти из батальона, — ответил сержант. — А теперь иное дело.
— Стало быть, хочешь остаться в армии?