— Ну да! Еще что! Но будь моя воля, на Хиллопелто никогда бы не сеяли ячмень.
— А что бы там сеяли? — Вейкко забавляла самоуверенность сестры.
— Тимофеевку, клевер. Только сначала произвестковали бы. Погоди, я тебе что-то покажу…
Она вскочила, подбежала к шкафу и начала выбрасывать на пол белье, пока не добралась до какой-то бумаги, свернутой в трубочку. Мать рассердилась.
— Что ты за человек! Чистое белье — и на пол…
Ольга кое-как запихнула белье обратно и развернула бумагу на столе перед Вейкко.
— Это приложение к моей дипломной работе. Здесь Хиллопелто, тут другие поля нашего колхоза, это деревня, а вот пролив.
Перед Лариненом лежал старательно выполненный красками план колхоза Кайтаниеми с разноцветными полями и синим проливом. На берегу раскинулась деревня, между домами было обозначено много деревьев и кустарника, хотя этого в действительности не было, так как во всей деревне Кайтаниеми росли лишь две березки во дворе бывшего Ирининого дома да еще сосна у красного уголка.
Ольга принялась увлеченно объяснять:
— На этом старом поле можно бы организовать настоящий севооборот. Но не это главное. Главное — это новые, отнятые у болота поля. Вот где сеять клевер и тимофеевку.
Она опять бросилась к шкафу. Разыскав дипломную работу, Ольга вернулась к столу.
— Вот тут расчеты. Взять, например, овец. В нашем колхозе сто шестьдесят голов. По плану намечено увеличить их поголовье до трехсот. А почему до трехсот? Вот смотри. Тут доказано на основе точных расчетов, что в нашем колхозе можно содержать по крайней мере тысячу овец. Овощеводство дало бы колхозу за год тысячные доходы. Еще выгоднее другие отрасли животноводства — свиньи, птицы… Один наш колхоз мог бы полностью обеспечивать райцентр молоком, маслом и мясом да еще и в Петрозаводск отправлять. Что ты улыбаешься? И людей потребовалось бы не более двухсот человек. Конечно, при условии, что животноводство будет механизировано. Миллионный годовой доход не был для нас проблемой. А мы сеем ячмень в холодную, сырую глину…
Вейкко больше не улыбался. Он спросил:
— Ты показывала эти бумаги Николаю Петровичу?
— Пыталась… Он сказал мне, что он не учитель рисования, чтобы картинки рассматривать.
Вейкко решил немного охладить пыл сестры:
— Ты не обижайся, Ольга, но на бумаге это легче сделать, чем в жизни.
— Я знаю. Эти расчеты я сделала одна. В жизни же, на практике, нужно планировать коллективно. А спрашивает ли наш председатель мнение людей? Со мной, например, он еще ни разу ни о чем не советовался. Ну хорошо, пусть. Раз он считает, что не стоит, пусть не спрашивает. Пусть я молодая, неопытная…
— Перестань. Тебя считают хорошим агрономом. — Вейкко попытался успокоить сестру.
— Никто не считает, и ты не утешай меня! Дай хоть тебе высказать, что у меня на душе накипело… Он не считается даже со старыми колхозниками, которые знают каждый вершок на этих полях, знают, что, где и когда сеять. Вот моя мама. Ей уже седьмой десяток. Она нигде не училась, но хорошо понимает, что значит сеять в такое время ячмень на полях Кайтаниеми. Ведь земля там еще совсем мерзлая. Пусть-ка он спросит у Ииваны Кауронена. Он-то всегда даст правильный совет…
— Планы посевных… — Ларинен хотел возразить.
Но Ольга вспылила:
— Планы посевных составлены из расчета наших потребностей в хлебе, овощах, корнеплодах. А поэтому в каждом колхозе и совхозе нужно и сеять с таким расчетом, чтобы получать их как можно больше.
Ольга сердито свернула бумагу трубочкой и вместе с дипломной работой засунула под белье в шкаф.
— Зачем прячешь?
— Пока не нужны. Но я их еще вытащу когда-нибудь и покажу кому следует. Дай только оглядеться и освоиться…
Ольга взволновала и растревожила Вейкко. Он загорелся ее планами. Правда, Ларинен сознавал, что в мечтах Ольги много фантазии, порожденной ее молодым воображением. Сделанные на институтской скамье расчеты нуждаются, конечно, в больших поправках, которые вносит сама жизнь. Но не в этом дело. Главное в другом…
На Ларинена нахлынули воспоминания о том времени, когда он сам учился в сельскохозяйственном техникуме. Он жил тогда мыслями о родной деревне. Это была не только тоска по дому. Это было что-то большее. А сейчас, когда он здесь, то и дело в мыслях мелькала стройка. Он тревожился за Надежду Павловну, за судьбу многих оставленных дел. Вот и Ольга — вдали от родной деревни, среди шума и суеты большого города, сама еще совсем молодая, жаждущая увлечений, веселья, сидела вечерами и с любовью чертила поля родного колхоза, мечтая о том, чтобы они приносили людям как можно больше пользы. У председателя должно быть каменное сердце, если он даже не взглянул на ее дипломную работу!
Нет, так он не оставит Ольгину работу. Колхозники должны знать об этом. Пусть обсудят, поправят. И он уверен, что все хорошее и реальное в ее расчетах найдет поддержку у правления, колхозников, в райцентре, райкоме партии.
Однако Вейкко пока ничего не сказал Ольге. Он только хлопнул ладонями по коленям и встал:
— Пойдем, Ольга, посмотрим, что народ делает.
Из раскрытых окон красного уголка доносились звуки аккордеона и веселый говор танцующих. У сосны за домом прохаживался какой-то юноша. Увидев его, Ольга быстро вбежала в дом. Парень сердито швырнул окурок и решительно зашагал в противоположную сторону. Затем он остановился и вдруг повернул обратно.
Заведующий красным уголком сдержанно кивнул Ларинену и отвернулся, хотя раньше был с ним необычайно приветлив. Вейкко пожал плечами. Партийная организация обязала заведующего работать днем в поле, за что он и был сердит на Ларинена.
В клубе были и прибывшие из райцентра служащие. Нина Степановна стояла в углу у дверей.
— Почему не танцуете? — спросил Вейкко.
— Где мне теперь танцевать, — ответила Нина Степановна. — Я уже не такая легкая, как Ольга.
Сестра кружилась в паре со Светланой так быстро, что ее золотистые волосы развевались, как на ветру.
— Пойдемте на улицу, — предложила Нина Степановна. — Здесь душно.
Они вышли на крыльцо. Вейкко вынул портсигар и протянул Нине Степановне. Она смутилась, оглянулась вокруг, но папиросу взяла.
— Что нового в управлении?
— Ничего особенного. Знаешь, пошли к нам, посидим, поговорим. Ты вроде тоже не собираешься танцевать? — Нина Степановна, кажется, впервые обратилась к Вейкко на «ты».
Они направились к дому Теппаны Лампиева.
— Нина Степановна, вы куда? — услышали они голос Светланы. Девушка стояла на крыльце и с любопытством смотрела им вслед.
Ничего не ответив, Нина Степановна вдруг схватила Вейкко под руку и прижалась к нему, продолжая идти вперед. Потом она расхохоталась.
— Пусть Светлана увидит и расскажет в городе! Уж то-то поревнует твоя Ирина!
Вейкко это ничуть не забавляло. Он думал о другом: надо бы сходить к председателю и поговорить о Хиллопелто и Ольгиных планах. Но его, наверное, нет дома, опять на рыбалке. Вейкко пошел к Нине Степановне.
Избушка Теппаны была одной из самых захудалых в деревне. Пол в сенях провалился, а дверь так подгнила и расшаталась, что ее пришлось в нескольких местах залатать кусками ржавого железа. В домике было только два крошечных, низко посаженных оконца. Нине Степановне пришлось зажечь свет, хотя на улице было еще светло.
Стены в комнате почти сплошь были заклеены плакатами: между окнами висел посвященный Дню советской артиллерии, а рядом примостились пушистые кролики — внизу надпись: «Разводите кроликов!»
— Садитесь сюда, на кровать, — сказала Нина Степановна. — А то эти скамейки у папаши могут легко развалиться, как и весь дом.
Она придвинула стол к кровати, принесла самовар и села напротив Вейкко.
— А где же дядя Теппана? — спросил он.
Она засмеялась.
— Разве он может усидеть дома, если родная дочь водкой его угостила!
Нина достала из шкафа начатую бутылку.
— Тут еще и для гостя осталось.
Она тоже немного выпила.
— Как там новый прораб? — спросил Вейкко, старательно сдирая кожицу с соленого окуня. — Дали ей комнату? У нее ведь ребенок.
— Подумать только, такая молодая — и уже ребенок! Дали ей отдельную комнату. Правда, очень маленькую.
— Интересно, приступили уже к строительству нового крыла на нашей улице?
— Экскаватор роет там котлован… Знаешь, Вейкко, мне не нравится, что они все время зубоскалят о твоем огороде. Конечно, в шутку, но здесь что-то не так. По-моему, начальник тебя недолюбливает.
— Какое это имеет значение?
Нина налила ему еще водки.
— Не говори так, это имеет большое значение. Ты слишком прямой человек. Конечно, таким и нужно быть, но иногда следует сдерживать себя, говорить спокойнее. А помнишь, как ты разгорячился на последнем партийном собрании?
Ларинен хорошо помнил это собрание. На повестке дня стоял вопрос о выполнении плана строительства. Он выступил тогда очень резко против перерасхода средств и стройматериалов. Он сделал вывод, что они просто обманывают государство и что начальник стройуправления относится к этому равнодушно, хотя прямо на его глазах из государственного кармана крадутся десятки тысяч рублей.
— Слово может иногда ранить человека сильнее, чем нож, — продолжала Нина. — Ведь можно было высказаться спокойно и вежливо, как делает наш начальник. А если он и скажет что-нибудь резкое, то всегда с шуточкой. Ты слишком вспыльчивый, Вейкко. Но зато у тебя есть одна черта, какой нет у многих наших в управлении. Вот и сейчас ты первым делом спросил, получила ли Надежда Павловна комнату. Ты любишь людей, заботишься о них, умеешь поговорить с простым человеком по-хорошему, по-человечески…
Вейкко молча слушал Нину и про себя думал, что это, пожалуй, верно. Люди и их жизнь всегда были у него на первом месте. Еще в армии.
— Не все умеют оценить это, — говорила Нина. — Ведь бывают очень грубые люди… Да, например, председатель этого колхоза. Подумай только, нас приехало пять человек — помогать колхозу, а он даже не поздоровался с нами. Спросил только, есть ли у нас сапоги. Спасибо и на этом. А вот ты на его месте поступил бы совсем иначе.