— Уж коль Роберт совершил недостойный нашей семьи поступок, то это вовсе не значит, что и ты должна совершить другой, не менее неблаговидный поступок. Ну куда ты пойдешь? Уйти от семьи…
Надя вскочила.
— Ваша семья?! Да будь она… Прощайте!
В другой комнате свекровь хотела забрать ребенка.
— Внука не отдадим!..
— Не трогайте моего ребенка! — Надя произнесла это негромко, но так, что свекровь попятилась, оставив мальчика.
— Опозорит нас и к нам же вернется, — резюмировал отец, появившись в дверях.
— Пропустите, — потребовала Надя и вышла из комнаты, унося с собой на одной руке ребенка, в другой чемодан.
Во время всей этой сцены Роберт лежал на диване с газетой в руках, на губах у него блуждала презрительная улыбка.
Уже в дверях Надя услышала последние его слова:
— Комедия окончена.
Ее охватила дрожь, когда она вновь вспомнила все это.
Она упрямо тряхнула головой, как бы отгоняя горькие воспоминания.
Изучив документы, она принялась писать обстоятельную докладную о том, как строилось здание, где она руководила теперь внутриотделочными работами. На основе точных расчетов она доказывала, как много там напрасно затрачено средств и рабочего времени и что необходимо для скорейшего исправления ошибок.
Рабочий день подходил к концу. Она взяла с собой нужные документы, чтобы закончить работу дома. Предстоял длинный вечер в одиночестве.
На крыльце она столкнулась с кладовщиком стройуправления Пянтеевым, уже пожилым, подвижным мужчиной с водянистыми, часто мигающими глазами. Он вежливо пропустил ее и спросил, как бы извиняясь:
— Простите, как вы устроились? Я выделил для вас кровать, два стула, стол. Маловато, конечно, но… У нас с мебелью бедно. Все для общежитии, сами понимаете…
— Спасибо, хорошо, — приветливо ответила Надя. — Обзаведусь хозяйством, верну вам все.
— Сразу видно, скромная. А вот другие все требуют и требуют… Заходите, постараемся помочь.
Пянтеев вошел в контору. Все уже разошлись, и начальник сидел один. Он встретил Пянтеева хмуро и сразу же сердито спросил:
— Как у нас с кровельным железом?
— Есть немного.
Такой ответ, казалось, огорчил начальника. Он тяжело вздохнул, раздумывая о чем-то, потом, поколебавшись, снял телефонную трубку и назвал номер.
— Погубите вы меня, — заговорил он, услышав ответ. — Вы же не имеете никакого отношения к нашему управлению. Что? Оформить? А как? Неужели вы не понимаете, что это незаконно? Судебный протокол нам оформят за такие дела, вот что. Взамен, взамен… Что вы дадите взамен, хотел бы я знать? Что?! Листов пятнадцать и то слишком много. Ну ладно, двадцать. Все, все, не мучайте меня больше.
Няттинен со злостью положил трубку на место и долго молча сопел.
— Так сколько листов выписывать? — робко спросил кладовщик.
Начальник поднял на него свирепые глаза:
— Поди и выпиши себе путевку в тюрьму. Как ты это оформишь?
— Ну, отпустить, я имею в виду. А потом в общую накладную, на стройку, как и прежде…
— Слушай, я тебе когда-нибудь голову оторву за эту общую накладную, так и знай. Э-эх, черт бы вас побрал всех! Ну, что ждешь? Иди!
Пянтеев понимающе кивнул на прощание и удалился.
Вовик обрадовался приходу матери, но, собираясь домой, никак не хотел расстаться с плюшевым медвежонком, который ему очень понравился. Из яслей не разрешалось носить игрушки домой, но медвежонок был такой мягкий и красивый. И Вовик громко заплакал, искоса поглядывая на мать.
Надя обещала зайти в магазин и купить такого же мишку. Сын успокоился.
— Ладно, возьмите его на денек, — сказала подошедшая няня. — Он ведь стоит больше сорока рублей.
Надя даже не предполагала, что он такой дорогой. Подобную роскошь она не может сейчас позволить себе. До зарплаты оставалось еще несколько дней.
На улице впереди их прошла молодая пара. Между ними шагал малыш примерно одних лет с Вовиком.
Вова посмотрел на них, затем вопросительно взглянул на мать. Ребенок, конечно, не имел ничего в виду, но Надю это больно задело. Она быстро свернула в переулок, хотя здесь им было дальше до дому.
Они шли мимо парка. За забором была спортивная площадка. Там играли в волейбол.
Надя любила эту игру, но ей редко приходилось участвовать в ней самой. Она остановилась посмотреть.
На площадке она увидела Володю, служившего обычно переводчиком Наде в разговоре с бригадиром Ниеминеном. Увидев ее, он перепрыгнул через забор, подхватил Вовика, опустил его по другую сторону ограды и перебрался сам. Наде ничего не оставалось, как последовать за ними.
— Идите поиграйте, — предложил Володя, — а я займусь вашим малышом. Как его зовут?
— Вы с ним тезки, — улыбнулась она.
— Ну, тогда мы непременно поладим! — засмеялся парень.
Кто-то подал на нее мяч. Надя едва успела перекинуть его через сетку, как мяч снова нашел ее. На помощь ей поспешила черноглазая девушка. Они столкнулись и громко рассмеялись.
Надя взглянула на лужайку. Володя стоял на четвереньках, а сын терпеливо старался посадить медвежонка ему на спину. Но мяч завладел ее вниманием.
Надя давно не играла с таким увлечением. Во дворе институтского общежития играли куда сдержаннее. И все-таки комендант пришел однажды предупредить, когда они подняли шум. Помнится, и Роберт любил наблюдать за игрой, хотя сам участия в ней не принимал.
Вспомнив это, Надя вдруг охладела к мячу.
Володя попытался уговорить Надю остаться, но она решительно отказалась.
Возвышенность за городом была залита лучами вечернего солнца. Река спокойно поблескивала. Высокие сосны и сараи на другом берегу ясно отражались в зеркальной речной глади. Вниз по реке тихо скользила лодка. На веслах сидел юноша. Он вдруг перестал грести. Весла повисли высоко над водой, и лодка казалась огромной птицей с узкими крыльями. На корме сидела девушка в белом платье. Юноша наклонился к ней и заговорил о чем-то, энергично жестикулируя, и тогда весла затрепетали в воздухе, словно птица-лодка делала отчаянную попытку взлететь.
Девушка сидела неподвижно.
— Не верь ему, девушка! — захотелось вдруг крикнуть Наде, хотя она и не знала катающихся.
Придя домой, она хотела накормить сына, но он так увлекся медвежонком, что не хотел ни о чем слушать. Понемногу глаза мальчика начали слипаться, и мать уложила его в постель.
После ужина Надя принялась за работу. С улицы доносились задорное пение под гармонь и звонкий смех. Она закрыла окно и задумалась: почему все-таки большинство бумаг подписано Лариненом, а не начальником управления?
На стройку уже затрачено столько средств, что дом должен быть готов и тридцать семей могли бы давно справить новоселье.
С улицы все еще доносились звуки гармони. Но Надя старалась не слушать. Для нее сейчас были важны только эти бумаги, рассказывающие о стройке, и покой маленького сына, крепко спавшего в своей кроватке.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Экскаватор насыпал высокий земляной вал, почти до половины заслонив низенькие окна домика Лариненов. В комнате было сумрачно, хотя на улице светило яркое весеннее солнце.
Две старые карелки сидели за столом, пили чай и угрюмо посматривали в окна, из которых не было видно ничего, кроме желтоватого песка да узенькой полоски синего неба.
Обе были родом из Кайтаниеми. Наталья Артемьевна — мать Вейкко Ларинена — и Окафия Осиповна — мать Нины Степановны. В деревне их просто называли Яковлиха и Теппаниха, что означало — жена Якова и жена Теппаны. Теппаниха частенько забегала сюда поболтать, благо времени у обеих было вдоволь, и к тому же у Яковлихи был большой самовар.
Теппаниха любила вспоминать прежние времена. Вот и сейчас она заговорила с глубоким вздохом:
— О-ох, и было же раньше сига да ряпушки!
— Ой, было, матушка! Было! И не говори! Никогда-то рыбка не переводилась, — подтвердила Яковлиха.
На самом же деле в их домах никогда не бывало много рыбы. Обе семьи жили в те «прежние времена» впроголодь.
Яковлиха придвинула гостье подрумянившийся сиговый рыбник:
— Ешь, гостьюшка, ешь!
И гостьюшка ела, похваливая старые времена.
— Было этих сигов во время нереста! Помню, идем мы, бывало, со стариком домой после лова, а спина так и гнется под кошелкой.
Яковлиха хорошо помнила, что в хозяйстве Теппаны сроду не бывало сетей и лодки. Чужие были снасти, чужая лодка, и чужой была рыба у Теппаны.
— То-то было времечко! — расчувствовалась Теппаниха. — Помнишь ли, как Теппана ко мне сватался — К дому на паре лошадей подкатывал?
— Как же, помню, — поддакнула Яковлиха, хотя хорошо знала, что у Теппаны никогда не было своих лошадей. А если и были бы, то навряд ли он поехал к Окафии на лошадях, ведь жили они совсем рядом.
Теппаниха и сама понимала, что Яковлиха помнит, как все было, но что она могла поделать с собой, раз ей так хотелось приукрасить прошлое. Свою ушедшую молодость вспоминали старушки, а не сигов и лошадей, которых у них и в помине не было. Они угрюмо посматривали на желтоватую песчаную груду перед окном, и им невольно вспомнился синий простор родного озера Сийкаярви. Яковлиху уже давно угнетал полумрак в доме, и она сердито сказала:
— Вовсе заслонили божий день!
— Что и говорить, весь свет перевернули, — подхватила было Теппаниха, но тут же принялась за свое: — Тяжелые были прежде кошелки с рыбой, но была и сила…
— Была, матушка! Да не стало больше той силы! — вздохнула Яковлиха.
Нет, они не сетовали на свою немощь. На что им здесь, в городе, сила? Их просто мучило безделье. Особенно Яковлиху. В прошлом году у нее был огород, была и забота: то грядки прополоть, то картошку окучить, а в жаркие дни и полить. Да еще и обед для семьи приготовить. В хлопотах время проходило незаметно. А теперь… Не стало огорода, невестка ушла из дому, сын в колхозе. На душе у Яковлихи было тоскливо, а время тянулось медленно. Почему бы не поболтать от скуки с односельчанкой, не вспомнить молодые годы?