— Я уже приступил к делу Ларинена, — сухо доложил Лесоев.
— Ну и как?
— Не имею привычки делать преждевременные выводы, но мне кажется, что дело очень серьезное.
— Да, да, ты разберись хорошенько. В таких вопросах нам нельзя ошибаться. А как с путевкой в дом отдыха? — снова напомнил он ему. — Уже заказал?
— Нет еще.
— Считай тогда и это партийным поручением, — дружески улыбнулся секретарь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Был, а как же! Ко мне все начальство заходит, какое в деревне бывает, — говорил Теппана Лесоеву, сидя рядом с ним в своей избушке. На голове у него была неизменная нахлобученная ушанка. Он глядел в блокнотик Лесоева и удивлялся, почему тот не записывает всего, что он говорит.
— А заходил он сюда, когда вас не было дома?
— Как не заходил! Заходил. Вот тут сидел и меня дожидался. Я ведь не могу вечно дома сидеть да ждать, не зайдет ли кто. У меня дела, уж он-то должен это знать. Я член правления, мне нужно всюду успеть.
— А вы не знаете, пил ли Ларинен здесь водку, когда вас не было дома?
— Пил… Все выпил, что Нина мне из городу привезла. Мне хошь бы чуток оставил, так нет, все выпил. А много ли мне надо? Мне ведь нельзя пить. Что народ скажет, если член правления будет водку тянуть? Все выпил, все. Вот тут на кровати сидел да пил.
Лесоев старательно записывал своим четким, разборчивым почерком мелкие, неоспоримые факты, которые вполне совпадали с тем, что он уже слышал от заведующего клубом. Так и есть: Ларинен вышел от Нины Степановны пьяным.
Поблагодарив Теппану, Лесоев пошел к председателю колхоза.
Дело Ларинена он изучал так же обстоятельно, как и все подобные дела, не упуская даже самых незначительных мелочей. По долголетнему опыту он знал, что из мелочей складывается цепь большого целого, определяющего лицо и внутреннюю сущность человека. Из года в год ему приходилось разбирать многие случаи нарушения партийной дисциплины и этики в районе. Постепенно у него начало расти чувство недоверия к людям, поступками которых ему поручили заняться.
Люди живут по-разному, идут своими путями, работают, ошибаются, у каждого свой характер, свои наклонности. И вот появляется он с блокнотом в руках и записывает, кто и когда споткнулся. Эта работа очень нужна, чтобы вовремя поддержать споткнувшегося, помочь ему снова встать на ноги и выйти на правильный путь.
В душе Лесоев гордился тем, что Кемов доверял ему разбор таких дел, когда речь шла о чести коммуниста и о чистоте рядов партии, но он никогда не кичился своим положением, а скромно и честно и очень пунктуально выполнял свои обязанности. Правда, о Кемове у Лесоева было свое, особое мнение. Он не мог одобрить той легкости, с какой первый секретарь райкома сразу же после заседаний бюро мог переключиться на простые будничные дела — ехать на рыбалку или идти в гости. Лесоев считал, что Кемову, как секретарю райкома, вовсе не пристало шутить в рабочее время и позволять это другим. Особенно не нравились ему дружеские отношения секретаря с Наумовым, которого он считал легкомысленным человеком за его бесконечные шутки, часто весьма двусмысленные. И, несмотря на все это, Лесоев уважал Кемова, потому что его уважали все в районе.
Лесоев отлично понимал, что человек, выполняющий такую работу, как он, сам должен быть примером моральной чистоты и дисциплинированности. Он никогда не шутил, и поэтому его невозможно было понять неправильно, нельзя было упрекнуть в легкомыслии.
У него, безусловно, тоже был свой маленький мирок с волнениями и переживаниями, симпатиями и антипатиями. Но, крайне сдержанный, Лесоев никогда никому не открывал своей души. Он занимал маленькую комнатушку в жилом доме работников райкома, и, кроме пожилой уборщицы, которая раз в неделю мыла у него полы, никто не переступал его порога. Никто не знал также, из каких книг состоит его библиотека, что его интересует и чем он занимается в свободное время. Да и свободного времени у него оставалось мало. Он мог легко пропустить новый фильм или спектакль, но никогда не пропускал собрания или заседания, если долг подсказывал ему присутствовать там. Обычно он допоздна сидел над бумагами в кабинете, совершенно не считаясь со своим временем. Знали, что у него где-то есть мать и брат. Матери он аккуратно посылал деньги и поздравления по праздникам, но сам к ним не ездил, и они его не навещали.
Лесоев пробыл в колхозе два дня. За это время он успел выяснить все, что считал необходимым. Он узнал даже то, что Иивана Кауронен, когда-то помогавший семье погибшего друга и воспитавший Ларинена, отнесся к нему на этот раз очень холодно. Правда, старик не захотел давать Лесоеву никаких объяснений, но все было и так понятно: прожив всю свою жизнь честно и безупречно, старик не мог не осудить Вейкко за недостойное поведение.
Основной материал все же надо было собирать в городе. И Лесоев вернулся туда. Его длинная фигура стала часто появляться в стройуправлении. Папка с надписью «Дело Ларинена» разбухала с каждым днем.
Однажды утром, когда старший прораб пришел на работу, как всегда, без нескольких минут девять, Нина Степановна сказала ему, понизив голос:
— Послушай, Вейкко, что этому Лесоеву нужно? Почему он все время расспрашивает о тебе? Я просто не знаю, что и отвечать.
До Ларинена уже дошли слухи, что инструктор собирает о нем сведения. Таинственность Нины забавляла его. Он засмеялся:
— Вот и хорошо, что расспрашивает. Недаром говорится: узнай — потом стегай, чтобы знала спина, какая вина. — Потом добавил серьезно: — Ему надо помогать — честно и прямо отвечать на все вопросы.
Она недоуменно пожала плечами и сказала еще тише:
— Чего не заходишь ко мне посидеть вечерком? Ты же обещал. Сыграли бы на гитаре, чайку попили, а может, чего-нибудь и покрепче. Иногда вечера такие длинные, хоть плачь от скуки.
— Да все некогда. Зайду как-нибудь, — ответил он рассеянно.
В управлении начался обычный трудовой день. Вскоре появился Няттинен. Кивнув всем, он прошел в кабинет и плотно закрыл дверь. Немного погодя пришел Лесоев. Ни на кого не взглянув, он сухо поздоровался и большими шагами прошел в кабинет начальника. Вскоре туда вызвали и Ларинена.
— Как ваше здоровье, Вейкко Яковлевич? Как отдохнули? — заговорил Няттинен. Не дождавшись ответа, он предложил: — Будьте добры, пройдите сейчас на стройку. Попросите сюда Надежду Павловну, а сами пока посмотрите там за работами. Надежда Павловна задержится часа на два.
— А здесь мое присутствие нежелательно?
Лесоев теребил тесемки папки. Няттинен смутился:
— Да вообще-то…
Вейкко вышел. Он понимал, почему его отсылают на стройку. Его стол стоял так близко от дверей кабинета начальника, что он мог нечаянно услышать, о чем там будут говорить.
«И к чему эта таинственность?» — думал он огорченно. Зная, что Лесоев занимается вопросом, лично его касающимся, он думал, что инструктору было бы куда легче поговорить и с ним самим, поговорить честно и откровенно. Он бы ему все выложил, ведь ему абсолютно нечего скрывать.
В работе Ларинена бывали, конечно, ошибки и недостатки. Он признавал и признает это. На будущее он смотрел оптимистически. За годы работы в стройуправлении он накопил немалый опыт, который поможет ему в дальнейшем избежать многих ошибок. Большие надежды Вейкко возлагал на нового прораба, Надежду Павловну, которая показалась ему способным, честным и любящим свое дело работником.
День выдался пасмурный. С реки дул холодный северный ветер. Подняв воротник и наклонив вперед голову, люди торопливо шагали по тротуару, спеша укрыться от пронизывающего ветра. Рваные облака быстро неслись над городом. Ветер гнал по реке большие пенистые волны, и она казалась мрачной.
Придя на строительство, Вейкко спустился в котлован. Одетый в старый ватник, Ниеминен, как всегда, встретил Ларинена шуткой:
— Слушай-ка, инженер, нельзя ли передать туда наверх, чтобы всевышний поменьше капризничал? Что это он надумал посреди лета к нам зиму послать? Все равно к нонешним холодам не достроим.
— Эти дома, видать, и к зиме не достроим, — добавил один из рабочих.
Надежда Павловна подошла к Ларинену, вопросительно взглянув на него.
— Надежда Павловна, вас вызывают в управление. А я пока побуду здесь.
— А в чем дело?
— Пришел инструктор райкома Лесоев.
— Мне нечего добавить к тому, что я уже сказала. — Надя повела плечами. — К тому же у меня все изложено письменно.
— Сходите все-таки.
Перед уходом она сказала:
— А мы тут все по старинке строим. Опять придется перебросить людей на отделочные работы.
Ларинен знал это. На стройке кончились пористоцементные блоки, из которых укладывались стены подвального этажа, и никто не знал, когда прибудет новая партия. Крюк башенного крана как раз поднимал последний блок. Он качался в воздухе легко, как спичечная коробка.
— Сюда, давай сюда! — кричал Ниеминен со дна котлована, протягивая руки, словно собираясь принять младенца, а не цементную глыбу в тонну весом.
Уложив последний блок, рабочие поднялись из котлована. Вышел из кабины и машинист башенного крана.
— Что теперь делать? — послышались недовольные голоса.
— Придется перейти на отделку, — ответил Ларинен.
— Нет, первым делом перекурим, — решительно заявил бригадир, вытаскивая из кармана трубочку.
Вейкко тоже достал портсигар и присел на камень.
В бригаде Ниеминена было много молодых рабочих, недавно окончивших ремесленное училище. Ларинен хорошо знал их. Было что-то трогательное и забавное в той самоуверенности, с которой эти парни начинали самостоятельную жизнь. Вот, например, Володя. Он еще почти подросток. На его мягком подбородке едва-едва пробивается легкий пушок. А сейчас он, как взрослый, вытащил никелированный портсигар, взял папиросу и, постучав ею по крышке, закурил. Смешно вытянув губы трубочкой, он начал посасывать папиросу, как дети сосут леденцовые петушки. Он не умел затягиваться и клубами выпускал дым изо рта. Но все строители курили, а разве Володя не строитель? Он курил на свои деньги. Вместе с другими он дважды в месяц получал зарплату, потому что наравне со взрослыми выполнял нелегкую мужскую работу. И сейчас у него был такой же перекур, как у всех.