Кемов слышал цифры и факты, которые ложились тяжелым грузом на плечи Ларинена. «Да не может этого быть!» — думалось ему, и на душе становилось тревожно, хотя у него не было оснований сомневаться в добросовестности Лесоева, человека пунктуального и честного. «Да и сам Ларинен зубастый, сумеет дать отпор», — успокаивал себя Кемов, и мысли его то и дело возвращались в Виртаниеми. Ему почему-то казалось, что именно сейчас, в этот момент, Петриев один отправится в трест и, отстаивая там свою точку зрения на лесные запасы Виртаниеми, будет против нового строительства в Кайтасалми.
А Лесоев продолжал приводить примеры. Очень сомнительным ему казался расход олифы, толя, гвоздей и других строительных материалов. Их израсходовано гораздо больше, чем требуется на строящиеся в данный момент дома. Все эти материалы получены со склада на имя Ларинена. На что он использовал их?
— Посыпал на хлеб и съел, — со злостью сказал Ларинен.
— Оно и видно, хотя легче их было пропить, — невозмутимо заметил Лесоев и продолжал: — Ларинен все время возражал против проведения строительных работ на улице Березовой. А почему, спрашивается? Да потому, что левое крыло этого здания захватывало его огород, понимаете, — огород секретаря партийной организации стройуправления. Вы только представьте себе, товарищи, как это ужасно, когда на вашем огороде хотят построить четырехэтажный каменный дом. Неважно, что двадцать-тридцать семей могли бы получить хорошие квартиры. А вот когда одного человека лишают огорода — это ужасно!
В голове у Вейкко шумело. Он слушал Лесоева уже безучастно, как будто речь шла о постороннем человеке, о каком-то другом Ларинене, который, будучи уполномоченным в Кайтаниеми, тормозил весенне-посевные работы, не придавал никакого значения массовым мероприятиям, которые проводились избой-читальней в период посевной кампании, и совершил еще целый ряд каких-то некрасивых поступков.
А Лесоев все продолжал:
— …Иного отношения к своим обязанностям от Ларинена нельзя было и ожидать, потому что в деревне он пьянствовал. Да и в городе он нередко выпивает. О моральном облике Ларинена говорит и тот факт, что он неоднократно искал сближения с одной женщиной, работающей вместе с ним в управлении…
Лесоев попросил разрешения не называть ее имени, так как это честная, порядочная женщина, и нежелательно, чтобы ее фамилия фигурировала в этом деле. После всего сказанного вполне понятно, почему жена Ларинена, Ирина Ларинен, ушла от своего супруга.
Только теперь Вейкко очнулся от оцепенения:
— Слушай, Лесоев, Ирину ты не трогай! Слышишь?.. — Он вскочил.
Васильев дружески взял его за локоть и усадил на место.
А инструктор все говорил о задачах, которые стоят перед партийными организациями в борьбе за чистоту рядов партии. Второй секретарь райкома Коллиев согласно кивал головой и одновременно показывал Лесоеву на ручные часы: дескать, время идет, все ясно. Наконец Лесоев стал собирать со стола свои бумаги.
— Все? — сухо спросил Кемов. — И каково же ваше предложение?
Лесоев ответил спокойно, будто речь шла о чем-то привычном и будничном:
— Подумайте, товарищи, может ли Ларинен оставаться в рядах партии. По-моему, нет.
Кемов взглянул на Лесоева испуганно, только сейчас соображая, что обстоятельное сообщение инструктора и материалы, собранные им, никакого другого вывода и не предполагают. Лесоев выпил воды, отошел к окну, сел и закурил. Обычно во время заседания бюро не курили, но теперь никто не обратил на это внимания. Кемов оглядел членов бюро, но не поймал ни одного взгляда. Все сидели, опустив глаза. Наконец председатель райсовета кашлянул и спросил:
— Не кажется ли вам, товарищи, что все сказанное следовало бы еще раз проверить?
Лесоев отозвался на эту реплику тоном незаслуженно оскорбленного человека:
— Как это понимать? Это недоверие ко мне или обвинение в недобросовестности? В таком случае, товарищи, я имею право требовать: позвольте мне подтвердить все сказанное документами, свидетельскими показаниями, чем угодно. Я имею право требовать этого. Прошу поверить, мне самому больно делать такие выводы, но мы имеем дело с фактами, речь идет о коммунисте, о чистоте рядов нашей партии. И я прошу не ограничивать меня регламентом.
— Товарищи, время идет, — Коллиев нетерпеливо поглядывал на часы. — Послезавтра у нас актив…
— Но разве можно второпях решать судьбу человека? — вставил прокурор Васильев.
— Вот и я прошу, разрешите мне обосновать свои обвинения! — требовательно сказал Лесоев.
— Так все же ясно! — Коллиев нетерпеливо махнул рукой.
— Вы-то!.. — голос Ларинена дрожал; бледный как полотно он не находил нужных слов: — Вы… Вам… Вам всегда все ясно…
— Ну-ка, покажите! — И с этими словами Кемов взял у Лесоева пухлую папку. Он перелистывал документы, сам отлично понимая, что в данный момент не найдет никаких возражений против такого количества бумаг. Потом он вздохнул: — М-да, тут нужно время. Давайте послушаем Вейкко Яковлевича, — добавил он с некоторой надеждой в голосе.
Вейкко встал и обвел комнату мутным, ничего не видящим взглядом. Он различал светлые прямоугольники окон. Все остальное слилось в сплошное серое пятно, в котором были едва заметны силуэты людей. И вдруг прямо перед его глазами возникла длинная и мрачная фигура Лесоева. Тогда Ларинен, задыхаясь от бешенства, выпалил:
— Это ложь, Лесоев! Какое ты имеешь право так врать?! Все, что ты тут сказал, — неправда! Зачем? Что плохого я тебе сделал? Ну, отвечай, тебя спрашивают! Ты же коммунист! Да какой ты коммунист… — Вейкко махнул рукой.
— Вейкко Яковлевич, что вы так… Говорите по существу, — произнес Кемов почти умоляющим тоном. — Слово за вами. Сейчас вы имеете возможность высказаться. Вот и докажите нам, что все выглядит не так уж мрачно.
— Все это ложь! — единственное, что мог сказать Ларинен.
Васильев палил воды и подал Ларинену:
— Товарищ Ларинен, спокойно, ничего страшного нет. Подумайте и расскажите все по порядку.
Вейкко раздражался еще больше:
— Я пока не в прокуратуре, и воды мне не надо.
Кемов озадаченно вертел в руках карандаш и смотрел на него:
— Вейкко Яковлевич, зачем вы так ведете себя? Возьмите себя в руки. Мы ведь не врачи, чтобы лечить от истерики. Но и не враги. Понимаешь! — Кемов говорил то на «ты», как привык обычно разговаривать с Лариненом, то на «вы», как положено на бюро. — Я не раз слышал, как вы выступаете с трибуны. Вы же умеете говорить толково и деловито, даже вдохновенно. Вы умеете критиковать других…
— Это он умеет, — с готовностью подтвердил Няттинен.
Кемов продолжал:
— А сейчас, когда партия требует отчета за ваши поступки, вы закатываете истерику. Это не поможет делу, товарищ Ларинен. Вы спрашиваете, что плохого сделали Лесоеву? Не перед ним вы держите ответ, а перед бюро, перед партией. Почему вы молчите? Неужели вам нечего сказать?
— Я уже сказал: это все вранье!
— Вранье? — спокойной мягко, почти по-дружески переспросил Лесоев. — Скажите, был ли такой случай, что вы появились в пьяном виде у красного уголка, где вас встретил лектор Никкоев?
— Был, кажется. — Ларинен опустил голову.
— Помнит. — Коллиев подмигнул членам бюро.
— А кто это выпил водку, которую в качестве гостинца привезли старику Степану Петровичу Лампиеву?
Ларинен растерялся еще больше. Еле слышно он ответил:
— Меня угостили…
В комнате раздался взрыв смеха.
— Да, трудно было, конечно, отказаться, — Лесоев подавил улыбку. — А кто вам дал право задержать весенний сев на участке Хиллопелто?
— Так нельзя же было сеять. Вода кругом…
— С кем вы посоветовались, когда разошлись во мнениях с председателем колхоза?
— С агрономом колхоза…
— И только?
Ларинен кивнул.
— Она же ваша сестра. Значит, родственные связи выше коллегиальности, так, что ли?
— Вот как! — вырвалось у Коллиева. — Все ясно, хватит тянуть.
— Нет, подождите, — потребовал Лесоев. — Чья подпись на этих накладных о получении кровельного железа? Ваша? Хорошо. А куда вы дели эти листы? На крышу их использовано гораздо меньше.
Вместо ответа Ларинен умоляюще и испуганно посмотрел на Няттинена. Тот, бледный и тоже растерянный, сокрушенно качал головой, едва слышно приговаривая:
— И что только творилось, боже мой, боже мой!.. И все это у меня под носом!
Кемов взял в руку накладные, не веря своим глазам. Везде стояла подпись Ларинена.
— А где же остальное кровельное железо? — спросил он сурово.
— Не знаю. Надо разобраться. — Ларинен был бледен, его руки дрожали.
— А почему по два наряда за одни и те же работы? Вы подписывали? — Кемов пристально смотрел на Ларинена.
— Так я же… Ей-богу! Вором меня считаете, что ли?! Всю жизнь честно… С ворами не жил и сам не научился…
Кемов вздохнул, побарабанил пальцами по столу и спросил упавшим голосом:
— Товарищи, кто возьмет слово?
Ларинен был не в состоянии следить за ходом мыслей выступавших. Говорил Няттинен, второй секретарь, потом опять Лесоев… Правильные слова говорились о святой неприкосновенности государственного добра, о необходимости усилить бдительность, ругали Няттинена за ротозейство. Вейкко и сам был вполне согласен с выступавшими, когда они говорили о чистоте рядов партии, о борьбе с моральной распущенностью. Все правильно, но при чем тут он, Вейкко?
Ноги и руки его будто налились свинцом, в голове гудело, во рту все так пересохло, что язык прилип к нёбу. Потом, словно во сне, он увидел Кемова, все еще перелистывавшего пухлую кипу бумаг. Не отрываясь от бумаг, Кемов заметил:
— Товарищ Васильев еще не сказал своего мнения.
— Да, товарищи, — Васильев встал с места. — Я не готов высказаться. Для меня тут многое неясно.
— А что именно, товарищ прокурор? — осведомился Лесоев.
И тут Кемов решительно захлопнул папку, заявив:
— Есть предложение перенести обсуждение этого вопроса.
— На каком основании? — деловито спросил Лесоев. — Разве Ларинен опроверг приведенные мною факты? Нет. Он сам подтвердил, что все факты изложены правильно.